Как я оказался в столь ужасающем положении? Я даже не знал, с чего начать распутывать эту головоломку, но был уверен, что мои несчастья каким-то образом связаны с услугами, которые я оказывал мистеру Кристоферу Аффорду, англиканскому священнику, служившему в церкви Святого Иоанна Крестителя в Уоппинге.

Пребывая в меланхолии после того, как Мириам вышла замуж за христианина, я забросил свои дела. В течение нескольких месяцев я вообще не работал, предпочитая проводить время в пьянстве и распутстве или в мрачных раздумьях, а иногда сочетая и то и другое. Поэтому, получив три записки с пометкой «срочно» от своих кредиторов, я решил: пора сделать то, что я сам себе обещал сделать давным-давно, а именно выйти из ступора и приняться за дела. Итак, я надел темное платье и чистую сорочку. Я смыл сонливость со своего лица, зачесал назад волосы, связав их на затылке черной лентой, наподобие парика и, наняв экипаж, отправился на Йорк-стрит, где мистер Аффорд назначил мне встречу.

Отправляясь к нему в то утро, я не подозревал, что спустя тридцать лет опишу свои поступки на бумаге, но если бы я знал об этом, то обратил бы большее внимание на нескольких развязных парней, окруживших меня, как только я вышел из экипажа в Вестминстере. Этим четверым парням было суждено стать своего рода предзнаменованием, хотя они этого не подозревали.

Они окружили меня, скорчив насмешливые улыбки. Я принял их за вездесущих воришек, наводнивших улицы после краха «Компании южных морей», унесшего с собой богатство нации. Но они были преступниками иного сорта.

– Ты кто, виг или тори? – прорычал один из них, на вид самый крупный и, возможно, самый пьяный.

Я знал, что близятся шестинедельные выборы и что кандидаты заранее вербуют сторонников, устраивая буйные вечеринки в тавернах, где люди из низших слоев, как эти, не имевшие права голоса, могли урвать свою долю спиртного. Причина щедрости политиков была вполне ясна. Они рассчитывали, что их неотесанные гости станут вести себя так, как вели себя эти парни, а именно в грубой форме агитировать за их партию.

Поскольку дело было ранним утром, я мог только предположить, что громилы еще не ложились спать. Я осматривал их небритые лица и поношенную одежду и прикидывал, какой вред они могут мне причинить.

– А вы кем будете? – спросил я в свою очередь.

Их главарь засмеялся:

– Почему я должен тебе отвечать?

Я достал из кармана пистолет, который всегда носил с собой, и направил его в лицо главаря.

– Потому что вы начали этот разговор, и я хочу узнать, насколько он вас интересует.

– Прошу прощения, сэр, – промолвил он, значительно преувеличивая мое положение. Он снял шляпу и, прижав ее к груди, начал кланяться, как турок.

На меня это раболепие не произвело никакого впечатления.

– В какой вы партии? – спросил я снова.

– Вигов, если позволите, сэр, – ответил другой мужчина. – Кем еще нам быть, если не вигами. Мы ведь рабочий люд, как вы видите, а не лорды, как ваша честь, чтобы быть тори. Мы были в таверне, где за выпивку заплатил мистер Хертком, виг от Вестминстера. Поэтому мы теперь виги и готовы ему услужить. Мы вовсе не желали вам вреда.

Мне было глубоко наплевать на вигов и на тори, я ими особо не интересовался, но все-таки мне было известно, что партия вигов представляла новые деньги и не придавала большого значения Церкви и что ей были нужны сторонники вроде этих парней.

– Убирайтесь вон, – сказал я, размахивая пистолетом.

Они побежали в одну сторону, я пошел в другую. Через минуту я забыл о происшествии и стал думать о предстоящей встрече с мистером Аффордом.

Я не был знаком со многими священниками, но благодаря литературе я представлял их маленькими благодушными человечками, проживающими в аккуратных, но ничем не примечательных домиках. Я удивился, увидев роскошный дом, в котором жил мистер Аффорд. Люди, избирающие религиозную стезю, редко имеют виды на будущее либо потому, что вышли из бедных семей, либо потому, что были младшими братьями, которые, по существующим строгим правилам, лишались права наследства. Но в данном случае речь шла о священнике, который один занимал роскошный дом на модной улице. Трудно было сказать, сколько в доме комнат и каких, но вскоре я узнал, что кухня была отменного качества. Когда я постучал в парадную дверь, краснощекий слуга сказал мне, что я не могу войти через парадный вход.

– Идите по черной лестнице, – сказал он.

Меня расстроило подобное обращение, и я готов был дать отпор, но потом решил, что не стоит принимать это близко к сердцу. Полагаю, таким раздражительным я был вследствие злоупотребления вином накануне. Тем не менее я подавил злость и направился к боковому входу, где полная женщина, у которой руки были толще, чем икры моих ног, направила меня к большому столу, стоящему в углу. За столом уже сидел мужчина, из бедняков, не старый еще, но дряхлеющий, с седоватыми волосами, без парика: на голове с редеющими, коротко остриженными волосами, кроме широкополой соломенной шляпы, ничего не было. Одежда на нем была простая, из неокрашенного полотна, но новая. Единственным украшением служил оловянный значок грузчика, приколотый справа на груди. Сам не знаю почему, но, будучи незнаком с этим человеком, я сразу подумал, что эту одежду ему купил мистер Аффорд, причем недавно – возможно, для этой встречи.

Вскоре на кухне появился еще один человек, в черной одежде с белым шарфом, которую обычно носят священнослужители. Он вошел крадучись, заглядывая в комнату, как приглашенный к обеду гость. Увидев меня, он притворно улыбнулся.

– Бенджамин! – воскликнул он с большим энтузиазмом, будто мы хорошие знакомые. – Проходите, проходите. Рад, что вы смогли прийти, как я просил, несмотря на неожиданность просьбы.

Он был высокого роста, полный, если не сказать толстый. Лицо было впалым и напоминало серп луны. На нем был парик с бантом сзади, новый и тщательно напудренный.

Признаюсь, меня немного разозлило такое вольное употребление моего имени. Я видел человека впервые и не ожидал подобной фамильярности. Подозреваю, если бы я стал называть его Кристофером или просто Китом, ему бы это вряд ли понравилось.

– Считаю честью нанести вам визит, сэр, – сказал я, слегка поклонившись.

Он жестом указал на стол:

– Проходите, присаживайтесь. Присаживайтесь. Ах да. Куда делись мои хорошие манеры? Бенджамин, этого парня зовут Джон Литтлтон. Он проживает в моем приходе и на себе испытал милосердие церкви. Кроме этого, он хорошо знает приход и его жителей. В последние дни он мне много помогал, и я подумал, что он может оказаться полезным и вам тоже.

Я повернулся к парню, как его назвал священник, чтобы дружески пожать ему руку.

Он с готовностью ответил на мое рукопожатие, возможно почувствовав облегчение оттого, что по сравнению с нашим хозяином я оказался более открытым человеком.

– Приятно познакомиться, – сказал он радостно. – Бенджамин Уивер, я видел вас на ринге. И не раз. Я видел, как вы задали жару тому ирландцу, Фергюсу Дойлю, и как намяли бока тому французу, не помню его имени. Но самый лучший матч, скажу я вам, сэр, был, когда вы дрались с Элизабет Стоукс. Она была лучшей среди женщин-бойцов. Таких больше нет.

Я сел рядом с мистером Литтлтоном.

– Жаль, что бойцовское искусство среди женщин теперь в упадке. Нынче их заставляют сжимать в кулаках монеты во время матча, чтобы не выцарапали друг другу глаза. Та, что разжимает кулаки и теряет монету, признается побежденной.

– Да, зрелище не то. Вот Элизабет Стоукс могла уж врезать так врезать. – Он повернулся к мистеру Аффорду. – Вот была баба! Злобная, как одноногая крыса, и быстрая, как намазанный маслом итальяшка. Я даже подумал тогда, мистеру Уиверу с ней не справиться.

– Да уж, не поздоровилось мне, – сказал я весело. – Когда дерешься с женщиной, всегда возникает одна и та же проблема. Если проиграешь, стыда не оберешься. Если выиграешь, никакого почета, ибо считается, что победить женщину пара пустяков. Мне вообще надо было отказаться от этого боя, но подобные схватки всегда делают хорошие сборы. Устроители не могли упустить такого прибыльного дела, да и мы, бойцы, тоже.

– Хотелось бы только, чтобы девушки тоже выступали раздетые до пояса, как мужчины. Было бы на что посмотреть, если бы у них титьки болтались туда-сюда. Прошу прощения, мистер Аффорд, – добавил он.

Розовое лицо Аффорда покраснело.

– Ну, – сказал он, потирая руки, будто готовился взвалить на себя штабель древесины, – не подкрепиться ли нам прежде, чем приступить к делу? Как вы на это смотрите, мистер Уивер? Можно предложить вам крепкого темного эля? Это любимый напиток тех, кто усердно трудится.

– В последнее время я трудился не так усердно, как следовало бы, – сказал я, – но эля выпью с неменьшим удовольствием.

После выпитого накануне вина у меня, как водится, раскалывалась голова, и кружка горячего эля мне совсем не помешала бы.

– Я думал, он так и не предложит, – тихо, словно по секрету, сказал мне Литтлтон. – Я чуть не умер от жажды, пока мы вас ждали.

Аффорд позвонил в колокольчик, и вошла девушка-служанка, с огромными руками. Ей было от силы шестнадцать, она сутулилась, и, судя по ее лицу, природа не была к ней особенно щедра. Но у нее был веселый нрав, и она нам мило улыбалась. Она выслушала наставления мистера Аффорда и вскоре вернулась с кружками, наполненными элем, который почти не давал пены.

– А теперь… – сказал мистер Аффорд, садясь к нам за стол. Он достал симпатичную табакерку из китовой кости. – Не желает ли кто-нибудь щепотку табаку? – спросил он.

Литтлтон покачал головой:

– Я предпочитаю трубку. – Он тотчас достал упомянутый прибор и начал набивать его травой из миниатюрного кожаного кисета.

– Боюсь, мне придется попросить вас воздержаться в моем присутствии, – сказал Аффорд. – Я не переношу вони горящего табака. Он ядовит и чреват пожаром.

– Неужели? – сказал Литтлтон. – Ладно, тогда уберу.

Вероятно, дабы продемонстрировать свое превосходство, Аффорд превратил нюханье табака в целое представление. Он зажал щепотку пыли между указательным и большим пальцами и начал нюхать, с важным видом поднося ее по очереди к каждой ноздре. Затем он постучал себе по носу и чихнул три или четыре раза. Наконец он отставил свою игрушку и победоносно посмотрел на нас, демонстрируя, что на его лице не осталось ни пылинки табака.

Я всегда находил ритуал нюханья табака чрезвычайно скучным. Мужчины красовались друг перед другом, соревнуясь, кто может вдохнуть больше табака, кто лучше всех чихает, у кого самый красивый разрез ноздрей. Аффорд тоже явно красовался, но обнаружил, что зрители не способны в полной степени оценить его искусство.

Он нервно закашлял и ухватил за ножку серебряный, начищенный до блеска бокал с вином.

– Полагаю, вам интересно узнать, какое задание вы будете для меня выполнять. Я прав?

– Конечно, я готов выслушать ваши пожелания, – сказал я, прилагая усилия, чтобы изобразить уверенность. После нескольких месяцев безделья механизмы моей машины по ловле воров нуждались в смазке.

Я взглянул на мистера Литтлтона. Он смотрел на свою быстро пустеющую кружку эля, что давало мне возможность внимательно изучить его лицо. Мне показалось, что я где-то видел его раньше, но не мог вспомнить где, и это не давало мне покоя.

– Боюсь, сударь, я оказался в трудном положении, – начал Аффорд. – В очень неприятном положении, из которого я не могу выйти сам, а отыскать помощь, как вы поймете, дело непростое. Я многократно читал в своей церкви проповеди. О, простите, я забыл. Как иудей вы, возможно, незнакомы с церковными ритуалами. Видите ли, во время нашего богослужения священник часто выступает с длинной речью – ну не слишком длинной, я надеюсь, – затрагивая религиозные или нравственные проблемы, которые, по его мнению, являются важными для его прихожан.

– Мистер Аффорд, я знаком с концепцией проповеди.

– Конечно, конечно, – сказал он, несколько разочарованный, что я лишил его возможности закончить свое определение. – Я так и знал. В любом случае в последние месяцы я посвящал свои проповеди теме, очень близкой моему сердцу и очень близкой сердцам моей паствы, ибо большинство моих прихожан – это трудовой люд из низших слоев рабочих. Как вы понимаете, это мужчины, чья работа оплачивается понедельно, и для них утрата заработка на несколько дней или неожиданная болезнь, требующая расходов на врача, может привести к полному обнищанию. Я воспринимаю их жизнь как свою, сударь, и выступаю от их имени. Я выступаю за право трудовых людей этого города получать достойную заработную плату, чтобы они могли достойно содержать свои семьи. Я выступаю против жестокости тех, кто обрекает своих работников на столь жалкое существование, что соблазнительность быстрого заработка гнусными преступлениями, грех прелюбодеяния и пьяное забытье растлевают их тела и души, да, тела и души. Я выступаю против всего этого.

– Как мне кажется, вы выступаете против них в данный момент, – заметил я.

Мистер Аффорд снова удивил меня своей покладистостью. Он засмеялся и по-дружески похлопал меня по плечу.

– Вы должны простить, если я слишком много говорю, Бенджамин, но, когда речь идет о бедняках и их благополучии, я могу говорить без конца.

– Ваше неравнодушие заслуживает восхищения, сэр.

– Это лишь мой христианский долг, и мне бы хотелось, чтобы другие члены моей церкви не забывали об этом. Но, как уже сказал, я отношусь к жизни бедняков как к собственной жизни и говорю о несправедливостях, с которыми они сталкиваются. Я полагал, что поступаю добродетельно и правильно, но, оказывается, не всем по вкусу мои речи, включая людей из самых низов, тех самых, которым я пытаюсь помочь.

В этом месте Аффорд сунул руку за пазуху и достал мятый листок бумаги.

– Прочитать вам это, Бенджамин? – спросил он многозначительно.

– Я умею читать, – сказал я ему, пытаясь изо всех сил не показывать своего раздражения. Меня не часто принимали за человека, который настолько необразован, что не знает даже грамоты.

– Конечно. Я знаю, представители вашей расы отличаются образованностью.

Он протянул мне записку. Неровным, дрожащим почерком на ней значилось:

Мистер Афорд!

Будь ты проклят и будь дважды проклят ты гад. Твоя глупая болтовня всем надоела поэтому заткнись или мы заставим тебя заткнуться спалив твой дом у тебя на глазах а если это не подействует мы перережем твое горло и ты будешь истекать кровью как свинья. Брось болтать о бедняках или мы тебе покажем что значит жить в бедности и это будет последнее что ты увидишь прежде чем отправишься в ад ты гад и свинья. Мы тебя предупредили и это последнее предупреждение пока мы тебя не прибили.

Я отложил записку.

– В свое время мне приходилось слушать рассуждения представителей моей религии, с которыми я не был целиком согласен. Однако подобная реакция кажется мне чрезмерной.

Аффорд грустно покачал головой:

– Не могу описать шок, который я испытал, получив это письмо, Бенджамин. То, что, меня, человека, решившего посвятить свою жизнь бедным, осыпают бранью их же собратья, не важно, насколько мало их число, удручает меня безмерно.

– Да и страшно ведь, – предположил Литтлтон. – Насчет поджога и перерезания горла. Все это наведет страх на кого угодно. Я бы спрятался в подвале, как наказанный ребенок.

Все это, без сомнения, навело страх на мистера Аффорда. Священник покраснел и прикусил губу.

– Да. Видите ли, Бенджамин, сначала я подумал, что если люди столь сильно противятся моим проповедям, мне, вероятно, следует их прекратить. В конце концов, несмотря на то, что мне есть что сказать, я не считаю себя настолько оригинальным, чтобы подвергать себя риску ради моих убеждений. Однако, поразмыслив, я спросил себя, не трусость ли это. Я подумал, не более ли достойно найти автора записки и призвать его к ответу. Естественно, я не буду продолжать проповеди на эту тему, пока все не разрешится. Это, я полагаю, было бы неблагоразумно.

Неожиданно я почувствовал, как оттаивают замерзшие механизмы моей профессии. Мне пришла на ум дюжина людей, которым я мог бы задать вопросы. Я подумал о тавернах, которые стоило бы посетить, о нищих, которые могли бы многое рассказать. Предстояло так много сделать для выполнения задания мистера Аффорда, и я был готов действовать не столько ради него, сколько ради себя.

– Если все делать правильно, найти автора будет несложно, – уверил я его.

Уверенность в моем голосе приободрила нас обоих.

– Очень хорошо, сударь, очень хорошо. Мне сказали, что вы знаток подобных дел. Мне сказали, что, если я хочу узнать, кто послал письмо, а я лишь хочу, чтобы его арестовали, следует обращаться к Джонатану Уайльду. Но говорят, вы единственный можете найти человека, когда никто не знает, где его искать.

– Ваша уверенность делает мне честь.

Не скрою, его слова были мне приятны, поскольку мне пришлось немало потрудиться, чтобы завоевать такую репутацию. Я кое-чему научился, когда, вопреки всем препонам, выяснил причины смерти моего отца, связанной, как выяснилось, с мощными финансовыми механизмами, которые управляют этой страной. Главное, что я узнал: философия, на которой основываются самые чудовищные финансовые махинации, называемая теорией вероятности, может с успехом применяться в моей работе по ловле воров. До того как с ней познакомиться, я не знал иного способа поимки преступников, кроме как опрашивать свидетелей или выбивать сведения при помощи силы. Благодаря теории вероятности я научился размышлять о том, кто мог бы совершить преступление, каким мог быть мотив и какой следующий шаг мог бы сделать преступник. Благодаря этому новому удивительному подходу мне удавалось найти преступников, которые иначе вряд ли попали бы в руки правосудия.

– Возможно, вы гадаете, почему я попросил Джона присоединиться к нам, – сказал Аффорд.

– Да, это правда, – согласился я.

– Я познакомился с Джоном во время работы с бедняками в моем приходе. И он неплохо знает людей, среди которых может быть и автор этого послания. Я подумал, он мог бы оказать вам помощь, когда вы будете исследовать берлоги несчастных, населяющих Уоппинг.

– Я не хочу ввязываться в такие дела, – сказал Литтлтон, обращаясь ко мне, – но мистер Аффорд был добр ко мне, а долг платежом красен.

– Итак, – Аффорд осушил свой бокал и отставил его в сторону, – думаю, мы все обговорили. Естественно, вы будете держать меня в курсе дела. А если у вас возникнут вопросы, надеюсь, вы известите меня запиской, и мы договоримся о времени, чтобы обсудить проблему.

– Вас разве не интересует, – спросил я, – сколько будут стоить услуги, о которых вы просите?

Аффорд засмеялся и стал нервно теребить пуговицу своего камзола.

– Естественно, вы получите небольшую плату. Когда дело будет кончено, тогда и посмотрим.

Так люди с положением мистера Аффорда привыкли расплачиваться с ремесленниками. Было не принято просить об оплате до выполнения работы, а потом они платили столько, сколько сами хотели, и тогда, когда хотели. Сколько сотен плотников, ювелиров и портных сошли в могилу бедняками, в то время как богачи, на которых они работали, крали у них открыто и законно! Я не собирался принимать подобные условия.

– Я прошу, мистер Аффорд, чтобы мне немедленно уплатили пять фунтов. Если на выполнение задания потребуется больше чем две недели, я попрошу дополнительную оплату, и тогда вы скажете мне, готовы ли уплатить сумму, которую я назову. Однако, исходя из предыдущего опыта, если мне не удастся разыскать человека в течение двух недель, маловероятно, что его вообще можно найти.

Аффорд перестал откручивать пуговицу и бросил на меня суровый взгляд.

– Пять фунтов – это огромные деньги.

– Я знаю, – ответил я. – Именно поэтому я и желаю их получить.

Он прочистил горло:

– Должен сообщить вам, Бенджамин, что не привык платить ремесленникам за их услуги вперед. С вашей стороны невежливо просить меня об этом.

– У меня не было намерения быть невежливым или неуважительным по отношению к вам. Просто я веду свои дела таким образом.

Он вздохнул:

– Очень хорошо. Вы можете зайти сюда попозже. Мой лакей Барбер выдаст вам деньги. А теперь, мальчики, вам, очевидно, надо многое обсудить, и вы можете занимать эту комнату так долго, как хотите, но при условии, что не задержитесь здесь больше часа.

Литтлтон, старательно разглядывавший свою кружку с элем, поднял голову.

– Мы не мальчики, – сказал он.

– Что ты сказал, Джон?

– Я сказал, что мы не мальчики. Вы не намного старше Уивера, а я по возрасту мог бы быть вашим отцом, начни забавляться с девками рано. Что соответствует правде, если вас это интересует. Поэтому мы не мальчики, понятно?

Аффорд кисло улыбнулся в ответ. Улыбка была такой снисходительной, что ранила сильнее, чем критика.

– Ты прав, Джон.

Он встал и вышел из комнаты.

Во время разговора я вспомнил, почему мне знакомо имя Литтлтона. Лет десять назад он прославился как главный агитатор среди рабочих на военно-морских верфях Дептфорда. Газеты много писали тогда о беспорядках, вызванных его рабочим объединением.

С незапамятных времен рабочие на верфях привыкли уносить домой остатки пиломатериалов, которые они называли опилками и которые они продавали или обменивали. Эти щепки были большим подспорьем к их заработкам. Когда Литтлтон работал на верфях, военно-морское ведомство пришло к выводу, что огромное число рабочих распиливало древесину на щепки, которые уносились домой, и что в связи с этим ежегодно верфи несли существенные убытки. Было отдано распоряжение, запрещающее рабочим выносить опилки с территории верфей, при этом заработную плату им не увеличили. Мера военно-морского ведомства, нацеленная на борьбу с хищениями, в значительной степени снизила доходы рабочих и сэкономила большие средства для самого ведомства.

Джон Литтлтон был среди самых активных противников этой меры. Он сформировал объединение рабочих на верфи, и они заявили, что либо им разрешат выносить с верфи опилки, либо верфи лишатся рабочих. Они демонстративно набрали опилок и прошли мимо многочисленных представителей военно-морского ведомства, взвалив трофеи на плечи, при этом улюлюкая и оскорбляя их. Именно отсюда произошло выражение «носить стружки на плече», что означает дерзить вышестоящим.

На следующий день, когда Литтлтон и его товарищи пытались вынести свою добычу с верфи, они столкнулись не только с чиновниками, осыпающими их оскорблениями, но и с группой головорезов, нанятых военно-морским ведомством, чтобы сломить неповиновение рабочих. Рабочие были избиты, а головорезы получили в свое распоряжение опилки. Все отделались, можно сказать, легко – синяками или проломленным черепом. Все, кроме Джона Литтлтона, которого затащили обратно на верфи, безжалостно избили и, привязав к штабелю древесины, оставили на произвол судьбы почти на неделю. Если бы не дождь, он умер бы от жажды, пока его не нашли.

Этот инцидент вызвал бурный общественный протест, но напавшие на Литтлтона остались безнаказанными. Бунт на военно-морских верфях прекратился, как прекратилась и карьера Литтлтона в качестве рабочего агитатора.

Литтлтон попросил служанку наполнить свою кружку и осушил ее одним глотком.

– Теперь, когда мы остались одни, я вам расскажу то, что вам нужно, и чем скорее вы найдете этого парня и получите свои пять фунтов, тем лучшего мнения будете о своем друге Джоне Литтлтоне. Если повезет, дело разрешится завтра, и тогда можете жить спокойно, как жена, чей муж вылечился от сифилиса.

– Тогда расскажите, что знаете.

– Прежде всего надо уяснить, что приход Аффорда не здесь, а в Уоппинге – церковь Иоанна Крестителя. Он там не живет, район не соответствует его стилю жизни, и он не желает жить в такой вонючей дыре. За несколько шиллингов в неделю он нанял викария, который выполняет большую часть работы по приходу. Это сущий раб, готовый подчиниться любым прихотям Аффорда. До последнего времени викарий читал и воскресные проповеди, но Аффорд вдруг заинтересовался положением бедняков, как он нас называет, и стал выполнять эту работу сам.

– Как это может помочь мне найти человека, написавшего письмо? – спросил я.

– Ну, вы должны понимать, что среди докеров растет недовольство. – Он с гордостью показал на свой значок докера. – Их лишили старых привилегий, а новых не дали. Люди, припрятавшие немного табака или чайного листа у себя в карманах, получают по семь лет каторги, и им говорят, что им еще повезло избежать виселицы. И теперь, когда из общего котла брать запрещено, заработная плата осталась прежней. Поэтому они злы, как собака, которой вставили в задницу зажженную свечу.

– Зажженную свечу, говорите?

Он улыбнулся:

– И с которой капает воск.

Я понимал, что Литтлтон не собирался ввязываться во все это, так как ситуация слишком напоминала его проблемы на верфях. Таково было положение всех рабочих на всем острове. Традиционная форма компенсации товарами и материалами была у них отнята, а заработная плата оставалась прежней. Меня удивляло, что, учитывая, как он пострадал за попытки отстоять права рабочих, он позволил втянуть себя в дела Аффорда. Но я знал, что голодный человек часто забывает о своих страхах.

Однако я не видел логики в истории, которую рассказал Литтлтон. Если мистер Аффорд хочет помочь рабочим, почему они сердятся на него?

– Головоломка, да? Раньше мы, докеры, получали работу, которую могли найти, но потом этот табачный барон, Деннис Догмилл, все прекратил. Он велел нам объединиться и явиться к нему всем вместе. Сказал, что хочет нанять целую бригаду, чтобы не терять время, нанимая каждого по отдельности. Так появились бригады, которые вскоре превратились в группировки, ненавидевшие друг друга сильнее, чем Догмилла. Думаю, это и было его целью. Вы его знаете, этого Догмилла?

– Боюсь, не знаю.

– Не стоит бояться, что не знаете его. Скорее, стоит бояться, если его знаете. Он сын самого богатого табачного купца в этой стране. Но он не такой, как отец. Что бы он ни делал, он не может продать столько товара, сколько продавал его отец, и это приводит его в бешенство. Я сам видел, как он избил грузчика до полусмерти за то, что тот работал не так усердно, как того хотел Догмилл. А мы стояли и смотрели, Уивер, и никто не хотел вмешаться, хотя мы превосходили его числом. Но если ты сделаешь шаг в его сторону, потеряешь свой значок. Твоя семья останется без хлеба. И еще кое-что. Об этом трудно говорить, но у меня было такое чувство, что нам, двадцати мужчинам, его не одолеть. Он очень крупный и сильный, но дело не в этом. Он злой, если вы понимаете, что я хочу сказать. И его злость какая-то порочная.

– И он стоит за этими группировками? – спросил я.

– Не прямо, но он знал, что делал, когда разъединял нас. Теперь существует множество группировок, враждующих друг с другом. Самые многочисленные – это группировки Уолтера Йейта и Билли Гринбилла, которого зовут Гринбилл-Билли из-за его смешных губ.

– Прозвище не связано с именем?

Литтлтон снял шляпу и почесал почти безволосую голову.

– С именем тоже связано. Но, одним словом, Гринбилл-Билли – страшный человек. Говорят, он приказывал убивать людей, которые хотели возглавить рабочие объединения. И рабочих, которые хотели перейти к другому главарю, тоже. Он не терпит конкурентов кроме Догмилла. Я подозреваю, он не хочет, чтобы Аффорд совал свой нос в эти дела, так как они его не касаются. Он считает, что нечего святоше мешать своей вонючей палкой дерьмо грузчиков. Священник хочет, чтобы группировки объединились против Догмилла. В таком случае Гринбилл-Билли превратится из влиятельного человека в доках в крупицу дерьма в большой навозной куче.

– А другие группировки готовы объединиться, забыв о разногласиях? – спросил я.

Он покачал головой:

– Как раз наоборот. Они конкурируют друг с другом. Теперь Догмилл контролирует весь док целиком и нанимает бригаду, согласную работать за меньшую плату. Поэтому заработная плата становится все меньше и меньше, а борьба за эти крохи – все более и более ожесточенной.

– Вы считаете, что за письмом стоит Гринбилл-Билли?

– Может быть, да, а может быть, и нет. Я в группировке Йейта и знаю, что он не пойдет на такое. Он хороший человек, этот Йейт. Молодой, но умный, как свинья, сбежавшая с Варфоломеевой ярмарки. И старается все делать по справедливости. И у него самая симпатичная женушка, какую я видел. Сам бы не отказался от такой женушки, скажу я вам. Она пару раз тоже взглянула на меня. Я понимаю, что немного старше Йейта, но все еще нравлюсь дамам. Когда я раздет до пояса, вид у меня как у молодого, и меня не удивит, если симпатичная молодая женщина захочет позабавиться на стороне, если понимаете, что я имею в виду.

Мы отклонились, и я предпринял попытку вернуть его к теме разговора.

– Тогда стоит поговорить с Гринбилл-Билли?

Литтлтон щелкнул пальцами:

– Именно это я и хотел предложить. Он любит проводить время в таверне «Гусь и колесо» на Олд-Гравел-лейн, неподалеку от склада древесины. Я не говорил, заметьте, что это он послал записку, но если это не он, возможно, он знает кто.

– Вы сказали обо всем этом мистеру Аффорду?

Он подмигнул:

– Не обо всем.

– Почему?

– Потому что, – сказал он шепотом, – Аффорд – лошадиная задница, вот почему. И чем меньше он знает, и чем больше он напуган, и чем чаще он слоняется туда-сюда, тем больше эля и хлеба мне достается, не говоря уже о монетах. Буду с вами откровенным, так как мне не хочется, чтобы вы услышали это от кого-то другого и чтобы вы не думали обо мне плохо. Я ему говорил не звать вас сюда. Я говорил, что Англиканской церкви ни к чему, чтобы евреи вмешивались в ее дела. На самом деле я хотел, чтобы он немного помучился. Иначе у меня живот подведет от голода. Сейчас зима, и для докеров нет никакой работы. Я еле-еле зарабатываю на пропитание, сгоняя крыс с кораблей в доках. Это несправедливо, что грузчик со значком, как я, пал так низко. Ну вот. Приходит ко мне Аффорд, просит помочь ему и предлагает деньги и еду. И эту одежду тоже он дал. Доить его гораздо лучше, чем ловить крыс, и я вовсе не хочу, чтобы эта жила иссякла слишком быстро, как вы понимаете. Хотя он думает, что облагодетельствовал меня и теперь я должен плясать под его дудку.

– Прекрасно понимаю. – Я достал кошелек, достал оттуда шиллинг и протянул ему.

– Ну ладно, – сказал он, хитро улыбнувшись и показав крепкие желтые зубы, – именно столько попросил бы любой на моем месте. Можете считать, что нашли во мне друга, настоящего друга. Если хотите, я могу отвести вас в таверну «Гусь и колесо» и показать Гринбилла. Он не мой приятель, и я не хотел бы, чтобы он меня видел, но я могу показать вам его. При условии, что вы купите мне там что-нибудь выпить.

Было похоже, что я смогу разрешить дело за день или два; как раз то, что нужно для возвращения к прежнему рабочему ритму.

– Буду премного благодарен, – сказал я Литтлтону. – А если окажется, что этот Гринбилл и есть наш поэт, или если он выведет меня на его след, получите еще один шиллинг, обещаю.

– Приятно иметь с вами дело, – сказал он. Потом взял пустую кружку и сунул ее в мешок, лежавший возле стула, на котором он сидел. – Это моя, – объяснил он, – или такая же, как моя.

Я пожал плечами:

– Уверяю, мне нет никакого дела до кружек мистера Аффорда.

– Вот и отлично, – сказал он. Потянулся через стол, взял мою кружку с недопитым элем, осушил ее и положил в свой мешок. – Вы очень добры.