Исполнение было столь же глупо, сколь сама концепция. 18 марта, в 3 часа утра, несколько колонн разошлись в разных направлениях: к Бют Шомон, Бельвилю, предместью дю Темпл, Бастилии, ратуше, площадям Сен‑Мишель и Люксембург, тринадцатому округу и площади Инвалидов. Генерал Сусбиель проследовал на Монмартр с двумя бригадами численностью в 6 000 человек. Вокруг тишина и запустение. Бригада Патюреля овладела Мулен де ла Галет без всякого усилия. Бригада Леконта захватила Башню Сольферино, встретив сопротивление лишь одного часового. Он преградил ей дорогу, выставив свой штык, и был изрублен жандармами. Затем они кинулись к посту на улице Розье, взяли его штурмом и побросали гвардейцев в Башню Сольферино. В 6 часов эффект неожиданности проявился полностью. Месье Клемансо поспешил к Холмам, чтобы поздравить генерала Леконта. В других местах пушки были захвачены врасплох таким же способом. Правительство торжествовало, и Д’Аурель послал в газеты воззвание, написанное в победном стиле.
Требовалось лишь одно — команды на транспортировку добычи. Виной почти забыл об этом. В 8 часов начали пристегивать лошадей к некоторым пушкам. Между тем предместья пробуждались и в них открывались лавки, работавшие в ранние часы. Люди начинали говорить на пониженных тонах, собираясь вокруг доярок, которые привозили молоко, и в винных лавках. Они указывали на солдат, пулеметы (многоствольные ружья, предшественницы современного пулемета), установленные на улицах, стены, заклеенные еще влажными плакатами, подписанными месье Тьером и его министрами. Жаловались на парализацию торговли, отсроченные ордерные чеки, запуганный капитал. — Жители Парижа, правительство решилось действовать в ваших интересах. Пусть добропорядочные граждане отделятся от злонамеренных, пусть их поддержит общественность. Они окажут услугу самой Республике, — говорили господа Пуер—Кертье, Де Ларси, Дюфор и другие республиканцы. Окончание их воззвания заимствовано из фразеологии декабря: — Виновные должны быть переданы юстиции. Должен быть восстановлен полный, немедленный и неизменный порядок. — Они говорили о порядке, но должна была пролиться кровь.
Как это случается в великие дни, женщины стали действовать первыми. Женщины 18‑го марта, ожесточившиеся в результате осады, несли двойное бремя страданий. Они не дожидались мужчин. Окружив пулеметы, они обратились к сержанту, командовавшему орудием, со словами: — Вам не стыдно, чем вы здесь занимаетесь? — Солдаты не ответили. Между тем сержант сказал им: — Идите, дорогие женщины, не мешайте. — В то же время группа национальных гвардейцев, следовавшая на свой пост на улице Дудевиль, обнаружила там два еще не разбитых барабана. Они стали отбивать дробь. В 8 часов здесь собралось 300 гвардейцев с офицерами, которые стали подниматься на бульвар Орнано. Они встретили взвод солдат 88‑го полка, и с криками: — Да здравствует Республика! — присоединились к нему. К ним примкнул также пост на улице Дежан, и, подняв мушкеты прикладами вверх, солдаты и гвардейцы сообща пошли маршем на улицу Мульер, которая ведет на Бют Монмартр. Их поддержали солдаты 88‑го полка. Эти люди, увидев, что их товарищи перемешались с гвардейцами, заранее просигналили, что пропустят их через свои позиции. Генерал Леконт, увидев сигналы, заменил солдат полицейскими и заключил первых в Башню Сольферино со словами: — Вы получите по заслугам. — Полицейские сделали несколько выстрелов, на которые ответили гвардейцы. Внезапно на другом конце улицы Розье появилось большое число гвардейцев с мушкетами прикладами вверх, женщин и детей. Оказавшийся в окружении Леконт трижды приказывал открыть огонь. Но его солдаты с винтовками наперевес не шелохнулись. Наступающая толпа стала брататься с ними, Леконта и его офицеров арестовали.
Солдаты, которых Леконт заключил в башню, хотели расстрелять генерала, но ряду гвардейцев удалось с большим трудом разубедить их. Толпа приняла генерала за Виноя. Вместе с офицерами Леконта повели в Шато—Руж, где размещался штаб батальонов Национальной гвардии. Там попросили генерала отдать приказ об эвакуации Холмов. Он без колебаний подписал такой приказ . Приказ немедленно довели до сведения офицеров и солдат на улице Розье. Жандармы сдали свои ружья и даже кричали: — Да здравствует Республика! — Орудийная канонада возвестила о возвращении Холмов.
Генерал Патюрель, пожелавший увезти пушки, был захвачен врасплох на Мулен де ла Галет. Он наткнулся на действующую баррикаду на улице Лепик. Люди остановили лошадей, обрезали постромки, рассеяли артиллеристов и вернули пушки на прежние позиции. На пляс Пигаль генерал Сусбиель отдал приказ стрелять в толпу, собравшуюся на улице Худо, но стрелки в испуге погнали своих лошадей назад под смех толпы. Капитан с саблей в руке бросился вперед, ранил гвардейца и пал, простреленный пулями. Генерал бежал. Жандармы, начавшие стрелять из–за бараков, вскоре были вытеснены со своих позиций, а большинство солдат перешло на сторону народа.
В Бельвиле, на Бют Шомон, в Люксембурге войска повсюду братались с толпами людей, которые собрались по первому сигналу тревоги.
К 11 часам народ одолел агрессоров на всех постах, сохранил почти все свои пушки, из которых увезли только 10. Были захвачены тысячи ружей. Все батальоны Национальной гвардии были теперь на ногах, а жители предместий начали разбирать булыжные мостовые.
С 6 утра Д’Аурель приказал отбивать барабанную дробь в центральных кварталах, но безрезультатно. Батальоны, замеченные прежде в преданности Трошю, прислали в пункт сбора только 20 человек. На весь Париж плакаты провозглашали: — Это — государственный переворот. — В 12 часов Д’Аурель и Пикар забили тревогу: — «Правительство призывает вас защищать свои дома, свои семьи, свое имущество. Некоторые дезориентированные люди под руководством тайных предводителей, поворачивают против Парижа пушки, возвращенные пруссаками». — Это напоминание об июне 1848 года, обвинение в бестактности в отношении пруссаков не подействовало ни на одного парижанина. На помощь пришло все правительство: — «Распространяется абсурдный слух о подготовке правительством государственного переворота. Оно желало и желает положить конец деятельности мятежного ЦК, члены которого лишь проповедуют коммунистические доктрины». Эти тревожные предупреждения, неоднократно прозвучавшие, собрали в целом 500 человек .
Правительство разместилось в МИД, и после первых неудач месье Тьер приказал уйти со всеми войсками на Марсовое поле. Узнав об оставлении Национальной гвардией центра города, он объявил, что необходимо вывести войска из Парижа. Некоторые министры возражали, хотели защищать некоторые пункты — ратушу, казармы при ней, занятые бригадой Дерроя и курсантами военного училища. Они добивались, чтобы военнослужащие этих частей заняли позиции на Трокадеро. Карлик, весьма расстроенный, прислушивался только к предложениям крайних мер. Лефо, почти ставший узником Бастилии, энергично его поддерживал. Решили, что город должен быть эвакуирован, даже его южные форты, восстановленные пруссаками две недели назад. К 3 часам народные батальоны с Гросс Кайлу прошли маршем мимо ратуши под дробь барабанов и клич труб. Совет счел себя окруженным . Господин Тьер бежал по лестнице черного хода и отправился в Версаль, напуганный до потери сознания так, что на мосту Севр отдал письменный приказ эвакуировать Мон—Валерье.
В тот самый час, когда господин Тьер бежал, революционные батальоны еще не пытались атаковать или занимать какие–либо официальные учреждения . Утренняя агрессия явилась неожиданностью для ЦК, как и для всего Парижа. Вечером, перед тем как члены разделились в обычном порядке, решив встретиться 18‑го марта в 11 часов позади Бастилии, в школе на улице Басфруа, площадь Кордери, находившаяся под активным наблюдением полиции, больше не была безопасным местом. С 15‑го марта новые выборы увеличили число членов ЦК. Он решил учредить Комитет обороны. Получив вести об атаке, некоторые члены ЦК побежали на улицу Басфруа, другие занялись приведением в боеготовность батальонов своих кварталов: Варлен — в Батиньоле, Бергере, недавно назначенный главой легиона, — в Монмартре, Дюваль — в Пантеоне, Пинди — в третьем округе, Фальто — на улице Севр. Ранвир и Брюнель, не входя в ЦК, агитировали в Бельвиле и третьем округе. В 10 часов десяток членов ЦК собрались вместе. Им поступали в огромном количестве послания со всех сторон, время от времени приводили пленников. Позитивная информация стала приходить только к 2 часам дня. Тогда они разработали подобие плана, согласно которому все федералистские батальоны должны были сойтись у ратуши. Затем они рассеялись по всем направлениям передать приказы .
Батальоны были, в действительности, настороже, но воздерживались от маршей. Революционные кварталы, опасаясь возобновления атак, и, не зная о полноте своей победы, усиленно строили баррикады и оставались там, где находились. Даже на Монмартре теснились гвардейцы в поисках новостей, и солдаты распущенных частей, для которых собирали еду, поскольку они не ели с самого утра. К половине четвертого Комитет бдительности восемнадцатого округа, действовавший на улице Клинанкур, известили о том, что генералу Леконту угрожает серьезная опасность. Толпа, состоявшая, в основном, из солдат, окружила Шато—Руж и потребовала выдачи генерала. Члены Комитета бдительности — Ферре, Жаклар и Бергере — немедленно отправили коменданту Шато—Руж приказ охранять пленника, которого следовало судить. Когда доставили приказ, Леконт только что ушел.
Он давно добивался того, чтобы предстать перед членами ЦК. Командование поста, сильно обеспокоенное криками толпы, стремившееся избавиться от ответственности и полагавшее, что ЦК заседает на улице Розье, решило доставить генерала и его офицеров туда. Они прибыли около четырех часов после полудня, пройдя сквозь чрезвычайно раздраженную толпу. Тем не менее, ни один человек из этой толпы не поднял руку на пленников. Генерала бдительно сторожили в небольшой передней комнате на первом этаже. Там повторились сцены Шато—Ружа. Возбужденные солдаты требовали его смерти. Офицеры Национальной гвардии предприняли отчаянные попытки успокоить их криками: — Дождитесь прибытия членов ЦК. — Им удалось выставить караул и на время погасить волнения.
Ни один член ЦК еще не прибыл, когда в 4.30 улицу потрясли ужасные крики, и человек с седой бородой, преследовавшийся свирепой толпой, был поставлен к стенке дома. Это был Клеман—Тома, деятель июня 1848 года, глумившийся над революционными батальонами. Его опознали и арестовали на Дороге мучеников, где он осматривал баррикады. Некоторые офицеры Национальной гвардии, капитан армии Гарибальди, Эрпин—Лакруа, и ряд ополченцев пытались остановить разъяренную массу людей, повторяя тысячу раз: — Дождитесь членов ЦК! Сформируйте трибунал! — Их затолкали, а Клеман—Тома снова схватили и потащили в садик дома. Выстрелы двадцати мушкетов, нацеленных в грудь, опрокинули его наземь. Во время этой казни солдаты разбили стекла окон комнаты, где содержался генерал Леконт, набросились на него и вытащили в сад. Этот чин, который утром трижды приказывал стрелять в народ, плакал, просил пощады и упоминал семью. Его поставили к стенке и расстреляли.
После этих репрессий ярость массы стала спадать. Она позволила снова заключить в Шато—Руж офицеров из окружения Леконта, с наступлением ночи их выпустили.
В то время как происходили эти казни, народ, так долго державший оборону, пришел в движение. Брюнель окружил казармы принца Евгения, удерживавшиеся 120‑м линейным батальоном. Полковника в сопровождении около сотни офицеров надменного вида Брюнель отправил в заключение. В руки народа попали две тысячи ружей. Брюнель продолжил марш, улица Насьональ была занята в 5 часов. В 6 часов толпа напала с топорами на ворота казарм Наполеона. Из щелей ворот раздался ружейный залп, погибло три человека. Но солдаты с окон, выходивших на улицу Риволи, предупредили криками: — Стреляли жандармы. Да здравствует Республика! — Вскоре они открыли ворота и позволили овладеть их оружием .
В 7.30 почти окружили ратушу. Жандармы, находившиеся в ней, бежали по подземному переходу казарм Лобо. Около 8.30 Жюль Ферри и Вабр, покинутые всеми своими людьми, покинули ратушу без всякого приказа правительства, и скрылись. Вскоре после этого на место прибыла колонна Брюнеля и овладела ратушей, к которой в то же время подошел с набережной Ранвир.
Батальоны постоянно прибывали. Брюнель отдал приказ соорудить баррикады на улице Риволи и на набережных, он расставил людей на подходах, распределил по постам и выслал усиленные патрули. Один из патрулей, окружая мэрию Лувра, где дискутировали мэры, чуть ли не схватили Ферри, который спасся, выпрыгнув из окна. Мэры вернулись в мэрию на Биржевой площади.
В течение дня они уже собирались там вместе с помощниками, весьма оскорбленные бессмысленной атакой правительства и ожидающие новостей и новых идей. К 4.00 они послали делегатов в Правительство. Господин Тьер уже удрал. Пикар вежливо выпроводил их. Д’Аурель умыл руки от всего дела, сказав, что в нем разберутся юристы. Вечером, однако, потребовалось принять решение. Федеральные батальоны уже окружили ратушу и заняли Вандомскую площадь, куда Варлен, Бергере и Арнольд привели батальоны с Монмартра и Батиньоля. Вашеро, Вотрен и другие реакционеры призывали к сопротивлению любой ценой, словно у них имелась армия для поддержки. Другие, более умеренные, находили целесообразными другие средства. Они полагали, что смогут утихомирить все посредством назначения префектом полиции Эдварда Адама, который отличился в подавлении мятежа в июне 1848 года. Генералом же Национальной гвардии предлагалось назначить ветреного прудониста Ланглуа, бывшего члена Интернационала, поддерживавшего утром движение 31‑го октября, а вечером боровшегося против него, и ставшего депутатом благодаря минимальному перевесу голосов, который он получил, жестикулируя в Бузенвале. Делегаты отправились с предложением этого блестящего решения к Жюль Фавру. Он отверг его напрочь, сказав: — Нельзя иметь дело с убийцами. — Комедия разыгрывалась лишь для того, чтобы оправдать эвакуацию Парижа, что он скрывал от мэров. В ходе совещания было объявлено, что Жюль Фавр покинул ратушу. Другой Жюль имитировал удивление и убедил мэров призвать батальоны, поддерживающие порядок, для замены исчезнувшей армии.
Делегаты вернулись, подавленные этим подшучиванием и униженные тем, что все равно остались в неведении относительно намерений правительства. Если бы мэры обладали политическим мужеством, они бы направились прямо к ратуше вместо того, чтобы начать новые дебаты в мэрии. Наконец, в 10.00 утра Пикар сообщил, что они могут привести своего Лафайета. Мэры немедленно послали в ратушу Ланглуа.
Некоторые члены ЦК находились там с десяти часов, в целом, очень обеспокоенные и нерешительные. Ни один из них не ожидал, что на его плечи свалится тяжелое бремя власти. Многие не хотели заседать в ратуше. Они размышляли. Наконец, решили, что останутся там два–три дня, необходимые для проведения выборов. Между тем, нужно было подавить любую попытку сопротивления. Вокруг ЦК увивался Лулье, обещая в минуты просветления отразить все угрозы и аппелируя к голосованию в Воксхолле. В течение всего дня он не играл никакой роли . ЦК совершил ошибку, назначив его командующим Национальной гвардией, в то время как Брюнель, который с утра выполнял эти функции, был уже задействован в ратуше.
В 3.00 Ланглуа, конкурент Лулье, объявился. Он был полон уверенности в себе и уже послал свою прокламацию в газету Officiel. Часовые спросили у него: — Кто вы? — Ланглуа ответил: — Генерал Национальной гвардии. — Его сопровождали некоторые депутаты от Парижа — Локрой, Курне и прочие. ЦК согласился их принять. У Ланглуа спросили: — Кто вас назначил? — Он ответил: — Господин Тьер. — Этот апломб безумца вызвал улыбки. Так как он ходатайствовал о правах Ассамблеи, его решили проверить. — Вы признаете ЦК? — Нет. — Он ушел и помчался за своей прокламацией.
Ночь прошла спокойно, фатально спокойно для борьбы за свободу. Виной провел маршем мимо Южных ворот в Версаль свои полки, артиллерию и возимое имущество. Не спеша, проходили распущенные солдаты, оскорбляя жандармов . Штаб, верный своим традициям, потерял голову. Он оставил в Париже три полка, шесть батарей и все канонерские лодки, которым было достаточно позволить двигаться по течению реки. Малейшее вмешательство федералов остановило бы этот исход. Вместо того чтобы закрыть ворота, новый командующий Национальной гвардией — он хвастался этим перед Военным советом — оставил решать все проблемы армии.