Чекисты рассказывают...

Листов Владимир Дмитриевич

Егоров Виктор Георгиевич

Авдеев Алексей Иванович

Стрельцов С.

Митин Василий Иванович

Зубов Алексей Николаевич

Леров Леонид Моисеевич

Сергеев А.

Л. Г.

Абель Рудольф Иванович

С. СТРЕЛЬЦОВ

В ПОЛЬСКОМ РЕЙДЕ.

ПЕСНЯ О СОКОЛЕ

 

 

#img_19.jpg

 

В ПОЛЬСКОМ РЕЙДЕ

#img_20.jpg

Схема движения партизанской бригады, которую возглавлял Николай Волошин, имела вид сжатого с боков обруча.

Среди сотен сел, местечек и хуторов, заполнявших пространство обруча, был небольшой бойкий поселок Т., стоявший на скрещении малозаметных на карте, но оживленных в то время дорог.

К поселку сходились тайные тропы польских подпольщиков и маршруты советских партизанских разведчиков, здесь были «транзитные базы» польской народной «Армии людовой» и рядом — подпольные резидентуры реакционных «народных сил збройных»; змеиные гнезда агентуры гестапо и глубоко засекреченные явки патриотов из польских «Б. X.» (батальонов хлопских).

За немецкие оккупационные марки и польские «злоты» в Т. продавали самодельное пиво и пистолеты, водку и тол, можно было купить здесь и информацию, представляющую ценность для разведчика любой ориентации, можно было приобрести по дешевке пару гранат и знаменитые лодзинские сигареты.

 

На одной из улиц поселка, в домике, стоявшем подле разбитого снарядом каменного здания мельницы, торговал табаком и сигаретами Станислав Желдковский — «пан Стасик», или просто Стасик Хромой.

Появился пан Стасик в Т. накануне оккупации Польши Гитлером.

В тот период много жителей переезжало в Польше с места на место: из городов в поселки, из сел и деревень в города и местечки. Появление нового жителя в том или ином населенном пункте ни у кого не вызывало подозрения.

Стасик Хромой вначале сапожничал, а позднее снискал известность как ловкий спекулянт, подпольный торговец табаком и сигаретами.

Желдковский — худощавый человек лет за сорок, выше среднего роста, подвижной, острый на язык.

На вопрос, отчего он хромает, пан Стасик отшучивался: «Полез к чужой жене, да муж возвратился не вовремя... После того мне так и не пришлось жениться...»

И ухмылялся в ус, вспоминая жену Татьяну и сына Янека, оставшихся в Советском Союзе.

Разведчик Советской Армии, раненный в боях, поляк Станислав Дондеркевич жил под именем Станислава Желдковского.

Еще до выхода в рейд мы знали о Станиславе: «Там работает Икс», — сказали нам.

Мы получили задание командования проникнуть на территорию оккупированной Гитлером Польши, связаться с Иксом и передать ему письмо от жены — оно должно было служить паролем.

Так ж получилось.

— Истомился вас ожидая, не знал что и думать... — сказал Икс.

Ожидая связи с Большой землей, Станислав изучил обстановку и подготовил условия работы для нас.

— Ко мне ходит много народа среди бела дня и тайком... И те, кто приходит за сигаретами, и те, кто приносит краденый табак... Ваше появление подозрений не вызовет, тем более по вечерам. Документы я выправил, остается только фамилии поставить.

Документы были на двух работников «службы беспеки» — организации украинских националистов, действовавших в далеком отсюда районе села Кукурики под Новоград-Волынском: Криниченко (майор Королев) и Горобца (Трусковец).

Нам надо было проверить, хорошо ли законспирирован Икс.

Через польского партизана-подпольщика Здислава мы узнали о спекулянтах, о людях подозреваемых в связях с гестапо, а также об активе реакционных «народных сил збройных».

В числе известных в Т. спекулянтов Здислав назвал Желдковского, характеризуя его как ловкача-коммерсанта, «далекого от политики и всяких военных дел».

Это означало, что мы можем использовать Икса, его связи, его квартиру в интересах нашей работы.

И заместитель начальника оперативной чекистской группы Королев стал часто навещать поселок.

 

...Исполнительный и всегда аккуратный Станислав на сей раз подвел. В назначенный чекистами час его не оказалось дома. Криниченко и Горобец, укрывшись под развесистым шатром старого клена, стоявшего в глубине заросшего травой дворика, нервничали.

В этот день под разбитым молнией дубом у озера должна была состояться встреча с одним из клиентов, поставлявшим пану Стасику краденый в немецкой каптерке табак.

Клиентом этим был немецкий солдат Густав Вольпе, работавший на одной из ближайших станций метеорологической службы. Худощавый, среднего роста, живой и проворный немец был фотографом в одном из шикарных мюнхенских ателье, где часто снимались высшие чины гитлеровской авиации и военной разведки.

Хороший специалист своего дела Густав понравился одному из офицеров военно-воздушных сил и в результате вместо того, чтобы сражаться на передовой, Вольпе устроился на метеорологической станции далеко от линии фронта. Вольпе, втянув в спекулятивные сделки дружка своего, каптенармуса Франка, доставлял Станиславу табак и сигареты.

Шустрые парни — Вольпе и Франк были у начальства на хорошем счету, всегда в курсе последних новостей и осведомлены о намерениях командования.

Дружба Икса с этими немцами была полезна чекистам.

Выполняя задание Королева, Икс договорился с Вольпе о сегодняшней встрече у старого дуба и, прождав три часа, волновался, зная, что товарищи ждут его.

Стало темнеть. Накрапывал дождик. И вдруг, запыхавшись, с большим свертком подбежал Вольпе:

— Прошу извинить, пане Стасик! Задержался по причине от меня не зависящей. Вот держите — тут сигареты, вчера получили из Лодзи.

— Не ожидал, господин Вольпе, не ожидал, — недовольным тоном сказал Станислав, — вы, такой всегда аккуратный, заставили меня ждать почти три часа!

— Не гневайтесь, пан Стасик! Честное слово, вырваться раньше не мог...

— Что же случилось? — спросил Желдковский.

— Понимаете, вместе с коллегами выполнял срочное задание.

— Меня не касается, чем вы заняты были почти три часа, — хмуро сказал Станислав, — я коммерсант и для меня время дорого... Не жди я вас тут, возле озера, я бы сумел с выгодой достать и продать два бочонка пива.

— Но поверьте, пан Стасик, я действительно был занят: мы составляли метеосводку для командования одной из расположенных неподалеку авиачасти.

— Чего это вдруг? — спросил Станислав.

— Видно, летчикам завтра, а быть может, еще через день, предстоит бомбежка: ходят слухи, скажу вам по секрету, что поблизости появились русские партизаны... Вот и засадили нас срочно готовить метеосводку. Ближайшая авиабаза рядом. Там смело можете предлагать летчикам эти лодзинские табак и сигареты. Ну что, договорились? Кстати, не забыли ли вы, пан Стасик, принести деньги за сигареты?

— Вот деньги, возьмите!

— О-о-о, спасибо! — довольно улыбнулся Вольпе, — надеюсь, пан Стасик, и в дальнейшем вам не придется на меня обижаться за качество товара. Итак, встречаемся через неделю, здесь же, в это же время?

— Согласен. Только... впредь будьте точны, Густав. Как говорят деловые люди, «время — деньги»... Старайтесь не опаздывать!

— Еще раз простите, пан Стасик! Такая теперь пошла у нас кутерьма, что сами не рады. Начальство день и ночь теребит — давай метеосводки! А тут еще новый аэродром готовят под Коршиком, километрах в сорока отсюда, для бомбардировщиков дальнего действия. И их обслужи... Но постараюсь быть аккуратным... Итак, до среды на будущей неделе!

— Завтра вас немцы будут бомбить! — прибежав домой, взволнованно сообщил Икс Королеву и передал подробно содержание беседы с Вольпе.

...Поздно ночью, усталые, забрызганные грязью, пришли Королев и Трусковец в село Бровно, где стояла чекистская группа. Здесь же размещались штаб, главные силы партизанской бригады и обоз санитарной части.

Королев доложил начальнику группы о результатах встречи с Иксом.

Проинформировав начальника чекистской группы Синицына, Королев убедил командира бригады Волошина немедленно покинуть стоянку в Бровно.

...Немецкие бомбардировщики налетели на другой день, но в селе уже не было партизан.

 

Прошло несколько дней. Партизанская бригада обосновалась в десяти километрах от небольшого городка Янув, центра сосредоточения немецко-фашистских карательных сил. Штаб и чекистская группа разместились в селе Велька Рудня — вряд ли немцы станут искать партизан у себя под носом.

 

Несмотря на то что разведка волошинцев работала точно и оперативно, под Янувом партизанская бригада очутилась в тяжелом положении. Гитлеровцы, подбросив крупные части танковых войск, решили концентрированным маневром рассечь партизанские силы на части и по частям уничтожить.

И в эти дни пан Стасик не терял времени даром.

В числе его хороших знакомых был назван проживавший в Т. портной Ежи Ковальчик. Высокий, со впалой грудью и большими грустными глазами и небольшой седой бородкой клинышком, портной славился во всей округе как замечательный мастер. Шили одежду у Ежи но только местные жители. Прослышав об искусстве портного, к нему приезжали и немцы. Портной был страстным курильщиком и Желдковскому не трудно было сдружиться с ним. Они часто встречались. И вдруг портной пропал.

Говорили разное. Уже дважды приходил на квартиру Ковальчика Станислав, а приятеля не заставал. Вот и сегодня под вечер Станислав направился к дому портного — и неожиданно столкнулся с ним у ворот. Ежи поведал свою историю.

В Люблине фашисты готовили бал по случаю приезда начальства. Один из командиров гарнизона, приглашенный на торжество, велел Ковальчику сшить парадный мундир.

Материал для мундира был первосортный. Дело уже подходило к концу, когда любимец Ковальчика, большой рыжий кот, вспрыгнув на окно, опрокинул бутылку с керосином. Лежавший на столе под окном мундир был безнадежно испорчен... Заказчик рассвирепел. Он приказал коменданту отправить портного в тюрьму.

Ковальчик очутился в одном из филиалов Люблинской центральной тюрьмы, где просидел в общей камере около недели.

— Набили морду, подержали, снова набили морду, и выгнали, — рассказывал портной пану Стасику, — а с бандюгами всякими носятся... Пачками вызывают их на допрос, обедом там угощают, а это же всё ворюги, специалисты по мокрому делу... И не пойму, что от них немцам надо.

Несмотря на старания Станислава подробнее узнать о том, что происходит в тюрьме, он сделать это не смог — портной ничего не знал.

Слушая доклад о встрече Желдковского с Ковальчиком, майор Королев насторожился, хотя в этот момент майор не мог даже предположить, к каким последствиям приведет рассказ Станислава.

Королев задумался. В памяти возникло сообщение о подобной же возне гитлеровцев с заключенными в тюрьме уголовниками... Но где, где он слышал об этом? Где это было? И почему воспоминание об этой истории возникло вместе с непонятной пока безотчетной тревогой?

Возвращаясь из Т., майор всю дорогу старался вспомнить. И вдруг вспомнил: Вернер Функ.

Осадил коня у крыльца, вбежал в избу и крикнул с порога:

— Привет тебе от Вернера Функа.

— Как, что? — встрепенулся Синицын.

— А вот что: получил донесение Икса о возне в Люблинской тюрьме с уголовниками и всю дорогу вспоминал, чей это «почерк»... Уже подъезжая к Велькой Рудне, я вспомнил Брянский лес... орловских бандитов, штурмбаннфюрера Функа!

— Погоди, — заметил Синицын, — да это же история во втором Ворошиловском, у Гудзенко?

— Вот именно, — подтвердил Королев.

Оба вспомнили Брянский лес, лето 1942 года.

Один из командиров партизанских отрядов, Илларион Гудзенко, рассказал им, что эсэсовец штурмбаннфюрер Вернер Функ забросил в Брянский лес из Орла группу своих агентов-разведчиков, завербованных из числа уголовников, сидевших в тюрьме.

— Ловко, сукины дети, придумали, — усмехаясь сказал Гудзенко, — вывели на работу пятнадцать бандитов и устроили им побег. Среди беглецов было пять агентов. Троих мы поймали, за остальными гоняемся.

Как выяснилось, «бежавшие» проникли тогда в зону Брянского леса под видом «идейных противников» гитлеровского режима. Вскоре все они — убийцы, грабители, воры — были разоблачены партизанами.

Об этом почти через два года вспомнили чекисты.

— Та-а-ак, — протянул Синицын, — выходит, со старым знакомым встретились. Тем же методом действует... Как говорит пословица: «Встреча со старым недругом в далеком краю подобна освежающему дождю после долгой засухи», — Синицын засмеялся.

— О друге говорит пословица-то, — заметил Королев.

 

Днем майора Королева срочно вызвали к командиру бригады. У Волошина был и майор Синицын. В этот день в большое польское село, где разместился штаб партизанской бригады, с утра прибыли волошинцы-квартирьеры. А еще через несколько часов к командиру бригады явился местный учитель, возмущенный, разгневанный и... смущенный.

Он заявил Волошину, что утром в его квартире побывали партизанские квартирьеры, после их ухода он обнаружил пропашу рубиновой броши.

Командир бригады заверил поляка, что примет самые неотложные меры к тому, чтобы обнаружить виновника и возвратить учителю пропажу.

— Партизаны наши не могли сделать такой подлости, — добавил Волошин. — Цель тут ясна — рассорить нас с поляками, скомпрометировать советских партизан в глазах местного населения.

Командира бригады и майора Синицына Королев застал в состоянии большого волнения. Волошин бегал по комнате, крупные капли пота катились у него по лицу, он возбужденно размахивал руками.

Синицын сидел за столом, его лицо было в красных пятнах, под кожей щек ходили желваки, глаза смотрели недобро.

— Так опозорить нас, советских людей, в глазах поляков... Нет, нет! На это способен только враг, — возмущался Волошин.

— И мы найдем его! Вытащим из-под земли! — сказал Синицын. Помолчав, он добавил: — В одном я твердо уверен: наш партизан не мог этого сделать... Не иначе — это дело рук человека случайного в наших рядах...

— Иначе и быть не может, — сказал Королев, — а пропажу мы разыщем, чего бы это ни стоило. За этим меня вызывали?

— А что, разве не серьезное дело? Вот и включись в поиски... — сказал Синицын.

— Обязательно.

... Мы нашли пропажу и стали именовать эту историю «Рубин».

Учитель, которому пропажа была нами возвращена, подружился с чекистами, заходил к ним, рассказывал о довоенной Польше, о своих родственниках, о жизни «под Гитлером».

Чекисты не оставались в долгу.

А когда учитель узнал, что Синицын знает и любит Мицкевича, — совсем растаял.

Однажды поляк случайно обмолвился, что его свояк — капеллан в том самом филиале Люблинской тюрьмы, который нас интересовал в последние дни.

Чекисты решили использовать эти связи для перепроверки сообщения Икса. Нам было важно узнать, кто из эсэсовцев или работников гестапо руководит делами в филиале тюрьмы и что там происходит в последние дни. Попросили учителя съездить в Люблин, «посмотреть, как живет там свояк, какие там новости». Он понял нас и отправился в Люблин. Для удобства мы называли учителя в наших сводках Игреком.

Результаты поездки подтвердили догадки чекистов. «Опекал» тюрьму штурмбаннфюрер Вернер Функ. Игрек рассказал со слов свояка, что Функ в последние дни из тюрьмы не отлучается, вызывает на допрос заключенных и, что бросается всем в глаза, только отпетых бандитов.

— Следует ожидать гостей! — потирал руки майор Синицын. — Ну что же, устроим им хороший прием!

Чекисты проинформировали командиров подразделений, предупредили оперативных работников.

Между тем положение партизан-волошинцев становилось все тяжелей. Немцы окружили их крупными подразделениями моторизованной полевой жандармерии и кавалерийской группой в 2200 сабель, были у них и танки.

Был ясный зимний солнечный день, когда майору Королеву, находившемуся в штабе вместе с дежурным по гарнизону помощником начальника штаба по оперативной части Иваном Семенюком, доставили записку командира батальона Грищенко. Он писал:

«...Препровождаю задержанного нашими бойцами подозрительного человека. Говорит, что бежал из Люблина, из тюрьмы и, узнав о том, что в этих местах действуют советские партизаны, решил присоединиться к ним, чтобы бороться за родную Польшу против фашистов».

— Доставить задержанного! — приказал связному Королев и, обратившись к Семенюку, предложил ему вызвать немедленно в штаб переводчика Андрейку.

Это был мальчик из Польши, на глазах у которого гитлеровцы вырезали всю его семью — отца, мать, двух сестренок и брата. Чудом ему удалось спастись. Он долго скитался в лесу, встретился с нами и теперь был побратимом нашего коменданта Ивана Коржа.

Андрейка прекрасно владел польским языком и удовлетворительно русским.

Вскоре он вместе с Семенюком явился в помещение штаба.

Ввели задержанного. Это был сутулый мужчина среднего роста, лет тридцати пяти, худощавый, лысый, с угрюмым выражением чуть рябоватого лица. Несуразной шишкой торчал крупный нос. Одет задержанный был бедно. Держался спокойно. Разве слишком часто опускал глаза.

В глаза бросался громадный кадык, бегавший то вверх, то вниз под кожей морщинистой шеи.

— За что, дорогой гость, сидел в тюрьме? — спросил Семенюк.

— Увел двух коней из-под Белгорая.

Королев и Семенюк переглянулись.

«Обычные кадры гестапо», — промелькнула у обоих одна и та же мысль.

Человек шумно проглотил слюну.

— Что с вами? Вам нездоровится? — спросил Королев.

— Он говорит, — перевел ответ Андрейка, — что очень голоден... двое суток во рту маковой росинки не было.

— Накормить! — приказал Королев.

Семенюк распорядился, и через десять минут в избу внесли порядочных размеров чугунок с наваристым жирным борщом, кашу и ковригу хлеба.

Задержанный ел как одержимый.

Опорожнив чугунок, отвалился, наконец, от него, еле дыша. Через силу видно съев еще с полтарелки каши, сидел на лавке, хватая раскрытым ртом воздух, будто вытащенная на берег рыба.

Временами «гость» судорожно дергал ногой.

— Что с вами? Что вы ногой все дергаете? — подошел к нему Семенюк.

— Судороги, больная нога, — перевел Андрейка.

— Ах, судороги! Что ж молчали? — воскликнул Семенюк. — Я же доктор, я вас быстро вылечу, — и он подошел вплотную к задержанному.

— А ну, пан, посторонись, говорят тебе. Живо. Ну!

Наклонившись, Семенюк вытащил из-под лавки небольшой походный мешок, с которым задержанный был доставлен в штаб.

— Твой мешок?

«Гость» побелел.

— Твой? Так чего же ты его, голубчик, ногой все дальше под лавку пытался загнать? Ай-ай-ай! А говоришь — судороги. Вот и вылечил я тебя сразу. Видишь, какой я доктор! Ну теперь давай глянем, что в мешке.

Семенюк не торопясь развязал мешок и встряхнул над столом. Из мешка выкатилась бутылка с водкой, начатая буханка пшеничного хлеба, брусок сала — килограмма полтора, а затем посыпались польские «злоты» — триста злотых...

— Та-а-к, — сказал Семенюк, — вот теперь видно, какой ты голодный. Значит, двое суток ни крошки хлеба в глаза не видал, ни копейки денег, еле ноги тянешь. Ну ничего, мы тебя быстро поставим на ноги!

Семенюк приказал:

— Весь брусок сала съешь, до крошки! Ты же голодный. Ешь, сукин сын, сало!

Рухнув на колени, человек завопил: «Пожалейте! Все, все расскажу! Только сала не надо! Не надо сала! Не надо!»

Задержанный сообщил нам, что группу уголовников — отпетых бандитов Функ пытался забросить к нам как своих агентов.

Было их восемь. В группе заключенных их вывели на работу и дали возможность бежать.

Задание штурмбаннфюрера Функа агентам было конкретным: разыскать советских партизан, влиться в их ряды под видом патриотов и во время первых боев в удобный момент уничтожить командный состав штаба, а затем командиров подразделений.

Не полагаясь на память уголовников, гестапо снабдило агентов вопросником, а также списком сел, где надо было искать партизан. Вопросники напечатали на кусках полотна и зашили в одежду.

Выполнив задание, агенты должны были сбежать и явиться с паролем «08» и чайной ложкой в ближайшее отделение гестапо или полиции.

Обо всем этом сообщил на допросе «закусивший» у нас агент «Дембовский» — такова была его кличка в гестапо. Вопросник конокрад извлек из подкладки старой облезлой шапки и передал нам.

Вошедший в этот момент связной доложил, что получено донесение от командира второго батальона Перепелицы о задержании человека, который вел себя подозрительно.

Доставленный к Перепелице человек заявил, что бежал из Люблинской тюрьмы, и, узнав о том, что вблизи Янува появились партизаны, решил «вместе с ними воевать против извергов-фашистов».

— Давайте сюда задержанного! — приказал майор Королев.

Вошел в сопровождении конвоиров высокий тощий человек с землистым цветом лица, в рваном полушубке, в ботинках с обмотками.

Увидев Дембовского, вошедший оторопело глянул на него и попятился к двери.

— Что, узнаешь дружка? — спросил у него Семенюк.

— Нет, пан... не знаю... не знаю... ей-богу, не знаю... Никогда не видел, — скороговоркой, по-польски ответил высокий.

— А вы, Дембовский, знаете, кто это? — спросил Королев.

— Как же не знать! — Дембовский, ухмыляясь, глядел на высокого, — хорошо знаю. В одной камере с ним сидели. Я — за коней, он — за грабеж с убийством. Э-э, Казик, не выйдет. Говори тут все как «на духу»...

— Я не знаю его! Он сумасшедший, плетет сам не знает что. Никогда не видал его! Не верьте ему! Он вас обманул!

Дембовский продолжал ухмыляться:

— Поздно, Казик! Я начальникам-партизанам все рассказал: и про вопросник, и про штурмбаннфюрера Функа. А твой где вопросник, небось в кальсоны зашил?

Казимир побледнел.

— Э-э, пан, — сказал Семенюк, — коли так, скидай кальсоны, ну, живо! Куда вопросник девал?

— Да не в кальсонах же — в обмотке, — выдавил из себя Казик.

— В обмотке? Разматывай!

Вопросник был такой же, как и у Дембовского.

Казик — он же Конь (кличку дали гестаповцы) подтвердил все, что рассказал Дембовский.

Остальные шесть агентов Функа сообщили то же самое. Допросив агентов, Синицын и Королев отправились с докладом к командиру бригады. Командир бригады приказал пятерых расстрелять, а троих использовать для дезинформации противника.

«От этих своих агентов немцы должны узнать о наших планах, наших намерениях и действиях в ближайшие дни. Давайте подсунем гестапо самые «точные» сведения о том, куда мы направляемся...»

Под вечер по большаку, выходившему из села Вельки Рудни, где мы находились, потянулись на юг партизанские роты, две пушки, пять подвод санитарной части и два взвода разведки.

Часть бойцов грузила пулеметы и снаряжение.

Было светло, и проходившие друг за другом, с интервалом в двадцать-тридцать минут, трое «беглецов из тюрьмы», которых сопровождали партизаны из комендантского взвода, наблюдали спешную подготовку партизан к эвакуации на юг.

В суматохе агентам удалось ускользнуть.

Еще через час дан был приказ всему личному составу партизанской бригады выйти из Рудни в северо-восточном направлении.

— Конечно, — оказал Королев Волошину, — кто-нибудь из агентов Функа придет в полицию или в гестапо, будет допрошен и под присягой даст показания, что партизаны ушли на юг... своими же глазами видел.

Впоследствии через людей Здислава, проникших на работу в немецкие учреждения, мы узнали о том, что маневр себя оправдал.

Действительно, двое из трех агентов Функа явились в гестапо и сообщили об уходе партизан на юг.

Через несколько дней гестапо убедилось, что игра проиграна — агенты Функа провалились, а партизаны исчезли, выйдя из-под намеченного карателями удара. Оба «посланца» были повешены по обвинению в связи с советскими партизанами.

А польский рейд партизан продолжался.

#img_21.jpg

 

ПЕСНЯ О СОКОЛЕ

#img_22.jpg

Несколько лет тому назад я возвращался с Украины в Москву.

По дороге решил заехать в Киев повидаться с Сидором Артемьевичем Ковпаком.

В Нежине была пересадка, и под вечер я сидел уже в купе вагона скорого поезда в обществе двух девушек и молодого человека лет двадцати трех. Буквально через десять минут я все о них знал.

Знал, что они студенты-медики, что возвращаются после зимних каникул в Киев — к месту учебы, знал, что их однокурсники — Оксана с Петей — отстали в Бахмаче от поезда и приедут в Киев утренним поездом, знал, наконец, кому с какой начинкой пирожки дала на дорогу мама. Девчата, встретившие меня сдержанно, очень скоро «оттаяли»: шутили, смеялись, угощали меня чаем и пирожками.

Парень сидел в картинной позе — откинув голову назад, прищурив глаза, бренчал на видавшей виды гитаре и под нос напевал какую-то песню: впервые я услышал этот мотив, и он, признаться, тогда на меня особого впечатления не произвел.

Так обычно бывает с малознакомым мотивом, так было и с этим (мотив украинской песни «про рушничок»).

Но вот студент взял звучный аккорд на гитаре, подмигнул девчатам, откашлялся и... я невольно прислушался:

Рідна маты моя, Ты ночей не доспала, И водила мэнэ у поля,                                  край села...

Пропев два куплета, студент перешел на другой мотив.

— Юра! Прошу вас: спойте еще раз.

И видно, в голосе моем прозвучало что-то такое, что заставило спутников обернуться в мою сторону.

— Пожалуйста! — и студент снова запел о старенькой матери, провожавшей любимого сына в путь-дорогу.

Но я не слышал уже песни, мыслями я был далеко за линией фронта, где когда-то бушевали военные грозы.

...Он не был Героем Советского Союза, не командовал за линией фронта чекистской оперативной группой, не носил высокого звания. Он был просто одним из чекистов, переброшенных в тыл врага для выполнения специальных заданий, одним из сотен тысяч патриотов, которые могут сказать о себе словами поэта:

Наши силы война проверяла муками, Метила нас шрамами, рубцами. Перед нашими детьми — сыновьями и внуками Нам не стыдно предстать рядовыми бойцами.

Звали его Петром Головко.

Молодой человек среднего роста, с густой шапкой каштановых волос, с живыми ясными глазами, с хорошей улыбкой на открытом, чуть скуластом лице.

Лучший в отряде запевала, до сих лор чекисты помнят его любимую песню «Я уходил тогда в поход, в суровые края», первый танцор среди наших разведчиков, общий любимец.

Душевный, веселый парень...

Веселый! Впрочем, один раз я видел Петра хмурым, сосредоточенным. Было это на марше. Головко шел, повесив голову, положив руки на автомат. Уже после он мне рассказал о том, что тоска сердце грызет, покоя не дают мысли о матери.

«Старенькая она у меня — одна на всем свете родная душа... и я один у нее. Небось глаза выплакала не дождется, когда я с войны этой проклятой приду...»

...Короткий октябрьский день подходил к концу, когда я верхом по глухой заброшенной лесной дороге подъезжал к поляне. Отсюда недалеко было до нашего лагеря.

Лошадь шла шагом, и бесконечно длинным казался багряно-желтый пушистый ковер, по которому мягко, с шорохом ступали ее ноги.

Лес был наполнен удивительно тонким сухим ароматом. Над головой тихо шелестели кроны высоких бронзовых сосен, легко качаясь, как в сказочном вальсе, вели хоровод молодые березки, и было прекрасно золото листьев, трепетавших в холодной синеве неба.

Но вот наступили сумерки, стал накрапывать дождик, я пришпорил коня и вскоре услышал голос лежавших в секрете товарищей: «Семь! Семь!»

— Четыре! — сказал я в ответ.

Семь плюс четыре — одиннадцать — это был сегодняшний пароль.

В штабной землянке я застал командира и комиссара. Мне бросилось в глаза, что оба они чем-то озабочены.

Командир отряда сидел на лавке, чистил оружие и напевал:

...Ах ты, ноченька, Ночка темная...

А комиссар задумчиво курил трубку и что-то рисовал на краях лежавшей на столе карты.

— Случилось что? — спросил я. — Что вы оба невеселые будто?

— Пропал Головко! Головко пропал! — скороговоркой сказал командир.

— Как пропал?

— А вот садись, послушай!

Оказалось, пока я был на задании, в лагерь возвратились разведчики Коржиков и Пушкаренко с донесением из почтового ящика, коим служило дупло старого клена. Донесение было от... дяди Кости... Этим именем был зашифрован советский человек, по заданию Головко проникший в немецкую комендатуру и работавший там переводчиком. Донесение было доставлено Петру, а еще через десять минут он явился к командиру отряда:

— Дядя Костя срочно вызывает на встречу по большому вопросу!

— А где же донесение?

— А вот! — Головко поставил на стол лукошко из березовой коры со сломанной ручкой. На дне лежало несколько старых темных грибочков и один гриб побольше, светлый.

— Ничего не понимаю! — сказал командир.

Комиссар улыбнулся, засмеялся и Головко:

— Товарищ командир! Да это же наш с дядей Костей лесной код: большой белый гриб означает, что есть срочный большой вопрос и встретиться надо как только стемнеет — об этом говорят темные вот эти грибочки...

— Ну хорошо, а где же ты с ним встретиться должен? Об этом же тут ни слова не сказано.

— И тут полный порядок, товарищ капитан: встретимся мы у сломанной бурей березы. Лукошко-то это из коры березы и ручка сломана...

Командир только руками развел. Петру на дорогу к месту встречи и обратно нужно часов семь-восемь. Капитан просил не задерживаться.

Прошло восемь часов, прошло дважды восемь, сутки уже миновали, двое суток, а Головко не возвращался.

Беспокойство товарищей передалось и мне. Сидим в землянке, молчим, размышляем о том, что могло приключиться с ним, и вдруг... шум, голоса и знакомое:

...Я уходил тогда в поход...

Распахнулась дверь, и в землянку вбежал Головко — грязный, усталый, измученный — одни глаза озорно сверкают, на заросшем лице усмешка...

— Петро! Головко! Наконец-то!..

— Все в порядке, товарищи!

И он рассказал:

«Дядя Костя сообщил, что в районный центр приехала группа немцев во главе с генералом. Провели совещание и приказали коменданту «очистить районный центр и околицы от местных жителей. Всех русских под конвоем направить к ближайшей станции для отправки на работу в Германию».

— Мало того, — добавил дядя Костя, — немцы собираются строить у самого районного центра важный военный объект. С генералом прибыла группа инженеров — специалистов по радио...

Забегая вперед, скажу, что выстроенная немцами радиолокационная станция воздушного наблюдения, оповещения и связи нами была уничтожена.

Выслушав дядю Костю, Головко дал ему указания: выяснить когда, по какой дороге будут немцы вести наших людей к станции, состав конвоя, вооружение. Договорились встретиться на следующий день. Дядя Костя не пришел, не явился и через день. Только к концу третьих суток ему удалось проскользнуть незамеченным из села в лес.

Выслушав Петра, мы решили разгромить немецкий конвой, спасти наших людей от фашистской каторги.

Еще раз склонились над картой, обсуждая план операции.

— Да, — сказал командир Петру, — совсем забыл тебе передать, мне тут без тебя покоя не давал дружок твой Иван Воробьев. По три раза в день приходил: где Головко, что с Петром? Беспокоился очень. Хороший малый.

— Чудова людина! Такий же хороший хлопец, — с теплотой отозвался Петро; волнуясь, он всегда говорил по-украински...

Воробьева мы знали. Он был известен в отряде, как отчаянно храбрый воин, большой души человек и любитель поэзии.

Петр Головко и Воробьев были друзьями. И сейчас, сидя за столом, Петр с улыбкой рассказывал, как Иван Воробьев на прошлой неделе заставил его раза три — чтоб запомнить, переписывать «Песню о Соколе» Горького.

— Нда-а, — протянул комиссар, — песню о Соколе! Что ж, хорошо, но вот что, сокол ты мой дорогой, пора тебе отдыхать... Трое суток ты пропадал, измучился, иди отдыхай. Завтра операция нам предстоит серьезная. Иди выспись... Дежурный, вызвать ко мне Иванова, Сильченко, Кирилюка!

Эти чекисты должны были возглавить боевые группы. Командиром четвертой группы был назначен Петро.

 

Свежее осеннее утро. Чекистская группа во главе с Петром Головко засела у развалин сожженного немцами хутора.

Показался конвой, Немцы шли впереди. Замыкал шествие отряд полицаев. Наши сидели молча. Колонна подходила ближе. Еще ближе... еще...

— Огонь! — И по конвою ударили наш пулемет и автоматы.

В горячке и шуме боя большая группа женщин, человек до двухсот, из тех, кого немцы гнали на станцию, с криками, плачем, спотыкаясь, падая, роняя узлы, бежали по открытому полю к нашим позициям. Еще бы минута, одна минута и... и вдруг Головко увидел: немцы поворачивают пулеметы в сторону бежавших по полю людей.

Вскочив, он крикнул: «Хлопцы! Да что ж это? Фашистские гады наших людей покосят. Там же дети, матери!»

Быстро обогнув подходивший к дороге кустарник, он побежал немцам в тыл.

Взбежав на горку, Петро с криком «Смерть гадам фашистским!» метнул в эсэсовцев одну за другой две гранаты. И тотчас же немецкие пулеметы повернули в его сторону.

Наблюдавшие за ходом боя командир отряда и начальник штаба медленно сняли шапки...

Под вечер из домика, где квартировал в этот день политрук, вышел старшина Белозеров.

В руках он держал фанерную дощечку с пятиконечной звездой, под которой было написано:

Верному сыну Родины чекисту П. Головко:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Стемнело. У свежего холмика возле реки молча стояли бойцы, командиры, а в двух шагах от меня, прислонившись плечом к стволу покалеченной снарядом дикой яблоньки, тихо плакала женщина в сером платке, одна из тех, кого он сегодня спас от фашистской неволи ценой собственной жизни.

Вышел вперед Иван Воробьев.

— Товарищи! Дорогие товарищи! Нет больше с нами нашего брата и друга Петра! Убили фашисты проклятые! Но, как сказал Максим Горький: «Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом, гордым к свободе, к свету» Огонь! Огонь! Огонь!

Отгремели прощальные залпы, и тихо стало кругом.

С реки тянуло прохладой, слышно было, как плескалась в воде у берега рыба, светились в темноте огоньки наших цигарок и совсем, казалось, близко рассыпались на горизонте цветные гирлянды далеких немецких ракет.

#img_23.jpg