Стальное лезвие меча со свистом мелькнуло в черном дыму, из пасти дракона вылетел сноп огня, огромная толпа вьетов ждала этого. Еще мгновение и лавина воинов с раскосыми глазами двинулась словно гигантская людская волна на прекрасную Виджайю, столицу могущественной Тямпы.

Профессору не спалось. Мысли крутились в голове, жужжали в ушах, стучали молотом по наковальне и даже били копытами, высекая искры. Чувствовался запах гари, пороха и конского пота. Картинки реальности смешались, образовали чудовищный микс из вьетнамских драконов, римских котов и тямских башен. Гривастые кони, запряженные птицей-тройкой, куда-то бежали и за ними босиком, по морозу бежал Демьян Петрович. Он почему-то кричал: «Куда несешься ты, птица-тройка?» Но молчание было ему ответом, только метель завывала за окном. Больше не в силах бороться с бессоницей, Демьян Петрович зажёг керосиновую лампу, оделся и решил прогуляться на свежем воздухе.

Как он жил все эти годы, с тех пор, как влюбился в хорошенькую Куен, студентку, которая приехала по обмену из Ханоя, он и сам не понимал. Но уже полгода Демьян Петрович сходил с ума. По-настоящему. Он даже к психиатру ходил. Тот поговорил, посмотрел внимательно, выписал таблетки с замысловатым названием и сказал: «Голубчик, пропейте курс. Не поможет, придете опять, мы вас в больничку определим. Там хорошо». Демьян Петрович в больничку не хотел, но от многих знакомых слышал, что там и вправду хорошо. Никто не напрягает и не напрягается. Все были довольны. Профессор однажды в порыве откровенности рассказал свой случай коллегам на кафедре, так они все стали советовать, что с собой в психушку брать. Демьян Петрович не подозревал, что на приеме у психиатра побывали все. О причине своего сумасшествия он рассказывать не стал. Академическая среда погрязала в косности – осудят преподавателя, поддержки не дождёшься. Чтобы чаще встречаться с Куен, он организовал кружок российско-вьетнамской дружбы у себя на квартире, чтобы создать романтическую обстановку, расставил по всей квартире керосиновые лампы. Вьетнамцы сначала удивлялись, вопросы задавали, потом привыкли. Демьян Петрович сказал: «Хотите почувствовать настоящую Россию? Вот она, в огоньке керосиновой лампы!» Так мило было касаться коленями Куен, там томно было смотреть на ее лучистые глаза! Куен, Куен, эм йеу ань, ань йеу эм. Куен по-вьетнамски означает «птица». И сердце Демьяна Петровича билось, словно птица в клетке, когда он видел маленькую фигурку прекрасной Куен, слышал её высокое щебетанье, чувствовал запах её чёрных волос. От одного воспоминания об этом профессор превращался в грозного непобедимого воина Тханлонга на коне, разбивающем вражеский строй одним ударом меча! И никакие огнеупорные башни, никакие огнедышащие драконы не могли обратить в прах его, демьянпетровича, возвышенную любовь!

Сна не было ни в одном глазу. Завернувшись в тёплый клетчатый плед, он спускался с четвертого этажа и, чтобы не скучать, напевал старинную вьетнамскую песню: «Дан-тон-куен-ланг-нгуен!». На лестничной площадке третьего этажа стоял Иван Силыч, прижавшись ухом к двери двенадцатой квартиры.

– Иван Силыч! – удивился профессор.

– Тс-сс-! – Иван Силыч заговорщицки поднёс палец к губам. – Вы слышите что-нибудь?

Демьян Петрович прислушался:

– Храпит кто-то?

– Я понять не могу. Шорохи, шепот, шарканье…

– Шёпот? – переспросил Демьян Петрович. – По мне так, я никакого шепота на слышу. Наоборот, колокольчики что ли звенят? А кто там живет?

– Непонятно, – вздохнул Иван Силыч. – Я из-за этих звуков спать не могу.

– – Я тоже, спать не могу, – повторил Демьян Петрович. – Пойдемте воздухом подышим.

Небо было неожиданно звездное.

– Ого, какая погодка-то! – сказал Иван Силыч.

– Никакого смога! Вот, может, же природа, когда захочет.

В последний раз он смотрел на такие звёзды с мыса Доброй Надежды в Африке. Морские ветры носили тогда Королька по многим морям.

– Романтика, – сказал профессор.

– Никакой романтики в этом не было – была каторжная ежедневная работа.

Порты и судна, команды и капитаны – все слились в один нескончаемый клубок лиц. Распутывать его не хотелось. Жизнь наёмного матроса – грязная засаленная тельняшка. Вроде одна полоса черная, другая – белая, а все равно лямка каждый день одна и та же. Где-то пацаны мечтают покорять морские просторы, корабли рисуют, карты изучают. А на деле – море становится обыденнее серого московского неба. Барашки на волнах, песок прибрежный, все эти охи-вздохи – только для туристов. Моряк живет работой. Есть работа – пашешь по этим волнам, нет – ложись и жди смерти. Когда-то давным-давно эту самую тельняшку, говорят, моряки придумали, чтобы смерть обмануть. Рисовали на холстине двенадцать полос, дескать, рёбра. Смотри, смерть, мы уже умерли давно! Посмотри и иди мимо! Кого-то спасало, кого-то нет. По-разному было.

В Кейптаунский порт судно зашло, как обычно, с одной целью – разгрузка-погрузка. Это, конечно, не наши ржавые порты, это сказка. Африканцы давно уже не те угнетённые колонизаторами народы, о которых написано в учебниках по политологии – отлажено всё до мелочей. Но в глубине души почувствовать себя старым белым просоленным пиратом в городе черных людей Ивану Силычу, конечно, хотелось.

– Эй, Мэри, где у вас тут невольничий рынок, тысяча чертей! Две пинты самого пьяного пива!

На Лонг-стрите во вьетнамском ресторане Иван Силыч с товарищем Давидом оставили тогда все деньги. Зачем их туда понесло? Старый вьетнамец с ломаным английским вырос как из-под земли. «Добро пожаловать, ребята, у нас вкусно и недорого. А что это у вас за татуировка? Дракон? А у нас есть настоящая кровь дракона!» Вот Дэйв и повёлся. Иван Силыч за ним – а что не зайти, если до утра все равно на койке в кубрике валяться?

– У Дэйва татушка была очень заметная – дракон с длинным хвостом. Хвост начинался на левом запястье А драконья пасть на груди пробита, так лихо, что левый сосок был драконьим глазом. От этой татуировки все портовые бабы замирали. Неаполь, Картахена, Касабланка, Дакар – Дэйв везде прославился.

Они с Иваном Силычем случайно познакомились. Сначала на «круизёре» вместе работали, а потом по торговле пошли, на контейнеровозы. Там требования проще и денег платят побольше. Давид был итальянцем, в котором предки смешали кучу кровей, вырос в Бари. Он Ивана Силыча Джоном звал. Пару раз в переделки попадали – так еще больше сдружились. Даже боксировали друг с другом для тренировки. Джон провел-то как-то раз простенькую комбинацию «левый хук, правый кросс». Для него это была классика, записанная на всех боксерских скрижалях. А Дэйв в восторге был, он-то дрался, как придется.

Народу в баре оказалось много, зачем африканцам вьетнамская кухня, Иван Силыч забыл спросить. Фо бо – это вьетнамский лагман с рыбой, рисовая лапша, бульон из овощей и куски рыбы. Вкусно, если весь день с контейнерами паришься. Иван Силыч больше всего боялся, что им подсунут каких-нибудь тараканов или лягушек. Их ему тоже пробовать приходилось, но привычная еда все же лучше. А потом бармен принес эту самую кровь. Что это было – разве что барракуда знает. Кровь дракона на вкус терпкая и крепкая очень. Давид пару глотков сделал, начал что-то несвязное бормотать. Иван Силыч тоже почувствовал тяжесть в голове, ноги будто ватные вмиг стали. Дэйв – без комплексов, облокотился на какую-то красотку и отключился, захрапел. А Ивана Силыча кто-то за рукав потянул:

– Здорово, кэп!

– Not the captain, but just a sailor.

– Не имеет значения, брат, кто ты. Держишься, как капитан.

Иван Силыч тогда оглянулся. Перед ним стоял бородач, в джинсовой куртке, с платком на шее.

– Я Фил. Из Голландии. Откуда ты?

Иван Силыч тогда усмехнулся, у моряка есть родина что ли. Что сказать незнакомцу?

– Из порта. Транзитом идем. «Дал Стелленбош». Джон меня зовут.

Разговоры в баре – это всегда немного понт. Что да как – сам знаю – окей – давай еще по– одной – тебе нравится – не в моем вкусе – крутой – да – а сам как здесь – и все в таком духе.

– Ван Дер Декен, «Де флиханде холандер», – сказал незнакомец и протянул руку.

– Не понял.

– Я с «Летучего Голландца», – перешел на шепот бородач и сжал руку Джона. – Слушай меня, матрос. Я давно не был на суше, тебе повезло. – Слова стали эхом отдаваться в голове Ивана Силыча, отзвуки застывали и гудели в воздухе, как в пусто ведре. Последнее эхо повисло: «Тебе повезло. Зло. Зло. Зло».

– Эй, ты слышишь меня? – капитан подтянул Ивана к себе. От него разило смесью табака, спирта и холода. – Ты мне должен помочь, Джон. Иди за мной.

На выходе их ждал откуда-то взявшийся рикша. Капитан помог Джону взобраться в коляску и сел рядом.

– Сейчас я тебе все расскажу.

Иван Силыч был в полном трансе. Очнулся он, только стоя на берегу океана. «Кэп Пойнт – мрачно сказал капитан. – Точка, которую перепутали с Мысом Доброй Надежды. И знаешь, почему? Потому что тогда, когда мир был непознан, считалось, что надежда на богатство, славу и счастье всегда должны быть на палубе любого корабля. Здесь начинается власть Атлантики, и отсюда рукой подать до Нового Света. Прошло триста лет с тех пор как мы застряли в этом месте с командой. Меня обвиняли в убийствах и грабежах, мошенничестве и насилии…»

– Меня тоже, – сказал Иван Силыч.

– Но вот я здесь!

– Я тоже… – сказал Иван Силыч.

– Мой «Голландец» стал привидением, команда давно превратилась в прах, а я каждую сотню лет появляюсь на улицах Кейптауна! Города, в который не мог попасть при жизни! Города, в котором мог обрести свободу, богатство и любовь! А теперь ты можешь мне помочь, Джон! Хочешь быть капитаном? Хочешь стать легендой? Хочешь, чтобы все деньги мира, все портовые красотки были у твоих ног, а двери всех таверн на свете были перед тобой открыты?

Иван зажмурил глаза, в голове зашумело еще сильнее, звездный вихрь пронесся над головой, холодным ветром повеяло с моря. Нестерпимо закололо в груди.

– Что от меня нужно? – пытаясь совладать с дрожью спросил он.

– Ты не догадался? – капитан расхохотался. – От тебя мне нужен ты! Скажи «да», и я стану тобой, а ты мной! Безграничным мной! Могущественным мной! Любимым мной! Мной – Филиппом Ван дер Деккеном, капитаном «Летучего голландца»! «De Vliegende Hollander»!

С такой силой вдруг загрохотало сверху, что Иван-Джон на мгновение оглох и схватился за голову. И показалось Ивану, что кончились все его скитания, и вся жизнь прошла перед глазами, как панорама видений. Младенец, подтянувшийся к жизни из последних сил, глаза отца в слезах и теплые руки мамы, лужи во дворе и скамейки в парке, крошки на столе и бабушкины блины, синяк под глазом и кровь на губах, морская соль на коже и дым от костра в глаза, пот ручьями и свет в окне.

И сквозь этот свет, который маяком показывал ему дорогу к дому за тысячи миль, в чужой стране под чужим ветром, Иван Силыч, задыхаясь от холода, прохрипел «Н-н-нет…».

Исчезло всё мгновенно. Повисла тяжелая тягучая тишина. Он слышал теперь только стук сердца и собственное дыхание. Открыл глаза, перед ним не было никого. Он стоял один на один перед океаном, волны бились о скалы. Над головой повисли большие яркие звёзды.

– Да вы поэт, – сказал Демьян Петрович. – А что было с Давидом, я хочу вас спросить?

– Давида нашли утром, в кабаке. Прекрасно провел ночь, портовые проститутки женщины внимательные. Уснул матрос – не буди. Деньги в кармане, мечты в облаках, а любовь в сердце. Бери, что хочешь, только дай отдохнуть после трудного дня.

– Да уж, пожили вы. А мне-то что делать? – профессор только сейчас понял, что он обязательно должен получить совет от Ивана Силыча.

Корольков задумался.

– Куен, говорите… Птица, стало быть, вольная… И вы, Демьян Петрович, вольный стрелок. Вам сколько лет-то?

– Иван Силыч, ну вы даёте! Какая разница-то? Ну, я не молод, ну и что?

– Признаете, что не молод?

– Ну, признаю.

– Так вот, когда это признавать не будете, смело отправляйтесь в свою птичью стаю. Голова – коробка замкнутая. Мысли о любви и возрасте в ней не живут. Либо одно, либо другое. Возраст ведет к смерти, а любовь к жизни – выбирайте.

– Ну мы же не бессмертны! – профессор внутренне соглашался с Иваном Силычем, но логику отрицать отказывался.

– Кто как. Этот мой приятель ван Дер Деккен – вообще-то доказал обратное.

«Мяу, мяу» – послышалось где-то внизу. Оба опустили голову, в ногах сидел гордый и облезлый кошачий император шмаковской империи Октавиан Август. «Вернулся, – говорил он всем своим видом. – Тоже есть что вспомнить».

«Вот обрадуется бухгалтер Шмакова!» – подумал Иван Силыч.

Счастье приходит неожиданно и каждому дополняет мозаику его жизни. Отсутствие одного маленького кусочка – это и есть повод для поисков.

Демьян Петрович удивился, промолчал, но подумал то же самое.

Последний штрих в счастливой жизни у каждого свой. Кот, любовь и большие звёзды над головой.