Календари заблуждаются так же часто как люди. Верить цифрам, поставленным в ряд, можно только, когда нет других оправданий своего незнания того, как устроен мир. Календари – прекрасное оправдание запылённого прошлого и туманного будущего. Было или не было – определяется по расположению календарных цифр.

Иван Силыч давно не верил в линейность времени. Бурлящая жизнь его подъезда, где кипели страсти и бурлили эмоции, из ничего вырастали и рушились чувства, да и его собственные скитания по непростой жизни отказывались укладываться в стройную схему цифр. Если придумало человечество счет «до» и «после» нашей эры, если сумело однажды обнулить всю свою историю, значит, мало, что значат цифровые матрицы времени. А то, что пространство нелинейно, доказал еще Альберт Германович Эйнштейн.

«Вот и получается, – говорил Иван Силыч, раскачивая на качелях девочку Марусю, – что пока мы с тобой во дворе гуляем, прямо сейчас Александр Македонский в Индию на коне скачет!».

Кто такой Александр Македонский, Маруся не знала, но общую идею Ивана Силыча, кажется понимала.

– Чего же не понять?– говорила она. – Это, как будто в разных кинотеатрах одновременно идёт разное кино, так?

– Примерно так, – задумался Иван Силыч.

А было ли с ним всё, о чем он не любил вспоминать, размышлял Иван Силыч, когда пил вечерний час с Ларисой Филипповной на своей маленькой кухне. Казалось, что жизнь началась вчера, и ничего не было вовсе. Но умеющий читать, да прочтёт – так, что ли, Лар, говорилось в этой книге?

– Имеющий уши услышит, – говорила, вздыхая Лариса Филипповна.

– Услышит тогда, когда кто-то этому слухачу скажет, – уточнял Иван Силыч. Но сам знал, что прочитать можно всё по особым знакам. Его знаками были синий якорь на плече, седина в щетине, шрам на левом боку… это были буквы, которыми написана книга жизни Ивана Силыча Королькова.

Он опять подумал про снег, который шел сегодня весь день. Снег всегда приносит чудеса, если их связывать друг с другом хотя бы желанием чудес. Иван Силыч давно заметил, что мир изменился не потому что в нем научились делать машины, айфоны и прочую техно-электронную фигню. Мысли стали другими. Чудес не бывает, потому что о них не думают. Мысль материальна, но если нет мысли, нет и материи – чего же проще? Раньше, чтобы случилось чудо, нужно было немного: сильно захотеть, сказать несколько волшебных слов, представить наяву и – вуаля. Вот вам чудо чудное – получите, распишитесь. А сейчас? Сейчас с неба сыпался снег, превращающий мир в чистый лист бумаги. Все, что на нем будет написано и нарисовано – наши мысли. Нет, определенно Силычу нужно было учиться на философа, а не бабочек по лугам гонять.

В этом году зима долго не хотела начинаться. Немного припорошит снежком дома, машины и газоны – глядишь, уже всё и растаяло через пару часов. Много есть в мире вещей, на которые человек способен запросто повлиять. Реки вспять поворачивает, горы разносит в пыль, в космос летает. Но вот ускорить времена года пока еще никто не пробовал. «Каждому явлению свое время!» – думал Иван Силыч, пока выгуливал девочку Марусю на детской площадке. Снег сегодня выпал красивый. Скоро, подумалось ему, будут и сугробы, и лед на катке.

– А ты какие подарки любишь, Иван Силыч? – спросила его Маруся.

Дети – святые существа. Им кажется, что на праздники всегда должны быть подарки. А ведь бывает так, что подарков никаких и нет. Кто вообще сказал, что нужно ждать подарков? И от кого? «Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты…» Ну, а кто еще? Друзья остались в прошлом. Близкие думают, что ты настолько полон и самодостаточен, что ничем тебя не проймешь.

– Тебе в детстве что дарили? – Маруся не унималась. Попробуй вспомни. Что дарили? Кулёк конфет есть – уже хорошо, праздник удался. Дед Мороз домой не приходил. Не тот, что ли был дом? Камина не было, трубы значит, тоже. Батарея центрального отопления дарила тепло хозяевам и в праздники и в будни.

Вылезешь ночью в форточку и смотришь на небо. Где-то там по Млечному пути скачет время на колеснице, Санта-Клаус покрикивает на оленей, Дед Мороз кутается в шубу в санях, волхвы бредут опираясь на посох. Слышен уже скрип снега под ногами. Идут потихоньку, поют свои дорожные песни на неведомых никому языках. Волхвы смотрят в небо, по звёздам прокладывают путь. Несут тяжелые торбы, расшитые серебром и золотом, диковинными узорами. В каждом узоре – слово спрятано, в каждой вязи – разговор с Творцом. Символы и черты, резы и клинья складываются в священные письмена. Письма миру и городу. Сквозь время и пространство, по векам и эпохам, каждому найдется что сказать.

– Здравствуйте, – прервал его размышления ночной звонок в дверь. На пороге стояли два здоровенных мужика в черных пальто и кожаных кепках. – Извините, хозяин, что потревожили вас. Коллекторская служба, можно вас в свидетели записать? Фамилия ваша как?

– Фамилия моя Корольков. А вам зачем? Что за дела ночью?

– Застать днём ваших соседей невозможно. Будем акт составлять.

– Каких соседей?

– Из двенадцатой квартиры! Квартплата, задержка. Сейчас с этим строго, на уведомления не отвечают, на повестки не являются. Будем разговаривать на месте. Как вы говорите, ваша фамилия?

– В двенадцатой квартире кто-нибудь живет?

– Живут. Вот документы. Прописано целых двенадцать человек. Фамилии какие-то … не разберешь. Задержка по коммуналке, целых… щас посмотрю, – один из бугаёв полез в чёрную папку, которая пухла от количества документов, которые в нее были втиснуты.

– Двенадцать человек! – присвистнул Иван Силыч. – А я и не видел никого, ни разу!

– Так живут они там или не живут? Звони! – скомандовал один другому. Тот нажал на дверной звонок, но вместо пронзительного звонка понеслась по подъезду волшебная музыка. Слышались в ней барабаны арабских бедуинов и свирели балканских пастухов, органные трубы европейских костелов и струны библейских кинноров, протяжный гул труб-шофаров и льющийся водопадом ритм псалтерия.

Но, казалось, что мужики в черных пальто ничего такого не слышали. Наоборот, бугай, который звонил в дверь, повернулся к своему коллеге, скрипнул зубами и недовольно сказал:

– Лёх, ну что я говорил, нет там никого! Сколько можно звонить? Полчаса стоим. И вот этот товарищ, говорит, что нет там никого, – он кивнул на Ивана Силыча, у которого в ушах все звучала волшебная музыка. – Чтоб я еще раз в ночную пошел! Да пропади они пропадом! Пусть доплачивают за ночные выходы. Нет никого, а мы ходим и ходим!

– Извините, товарищ, за беспокойство, – сказал другой бугай Ивану Силычу. – Спокойной ночи!

Оба черных пальто как-то неуклюже ретировались. Не оборачиваясь, словно спешили поскорее в свои унылые присутственные места, где даже тараканы живут среди служебных бумаг, всё ненавидя и горюя о лучшей доле.

И снег, падающий с неба в эту ночь, принёс чудеса.

Иван Силыч стоял на лестничной площадке в домашних тапочках и халате, а из открывшейся с хрустальным звоном двери двенадцатой квартиры начали выходить люди, почти в таком же одеянии, длинных халатах, замысловатых головных уборах и обуви, которую Иван Силыч видел разве что на картинках в детстве. Они двигались медленно, и так плавно, словно плыли по воздуху. Музыка не смолкала, а, наоборот, развивалась, возникали новые темы и слышались другие инструменты.

Они проплывали мимо Ивана Силыча, и каждый, проходя мимо него, кланялся с почтением. Некоторые были с длинными бородами, похожие на старцев из древних сказаний. Некоторые – без бород. По одежде и профилю лиц, было похоже, что это люди с Востока.

Иван Силыч бывал на восточном базаре в Махдии, этой арабской столице средиземноморских пиратов. Махдия ослепляла белым песком морских берегов и скромным разноцветьем одежд шиитских шейхов. Город десять веков жил в ожидании Махди. Так арабы именовали Спасителя, который должен прийти в этот мир. Дату его рождения и пришествия знают пророки и звезды. Ни одного знакомого пророка у Ивана Силыча не было, а звезды – вот они – ярко светят над головой. Иван Силыч поднял глаза и увидел, что он стоит уже не в обшарпанном подъезде на лестничной клетке, а под большим звездным куполом, на краю земли. Где-то видны мерцающие огни городов, где-то шумит волнами море, где-то далеко-далеко слышны голоса, а рядом с ним поют свои песни волхвы. Последний проходящий поклонился и представился: «Мир тебе, путник! Я – Гатасфа, фарсисский царь и повелитель острова Эгризоула».

В седьмой квартире Аркаша Баловнёв только-только смешал краски на палитре. По своему, со временем сложившемуся обыкновению он опрокинул стакан портвейна и уже вознамерился написать триптих «Рождественская ночь». Правда, сомнение вызывала у Аркаши точность момента. В последнее время часто писали о том, что точная дата Рождества неизвестна и алгоритм ее высчитывания потерян навсегда. Удлинялся и укорачивался солнечный день, из-за всяческих катаклизмов смещались орбиты планет, летели щепки дней во время битвы последователей календаря Юлия Цезаря и реформ римского папы Григория Тринадцатого, и многие другие катаклизмы в мире людей теряли и теряли с каждой эпохой точную дату волшебной рождественской ночи. Оставалось полагаться на чувства и ощущение чуда. У Аркаши, как и у всякой творческой натуры, чувство прекрасного было развито хорошо. И именно сегодня было ему светло на душе и радостно. Пребывая в радости, налил себе русский художник Аркадий Баловнёв остатки напитка, который хоть и был крепким вином крымского разлива, но по сакральному родству, которое прячется в его благородном имени, помнил еще бравого Генриха Бургундского, который своими победами надо маврами в далеком одиннадцатом веке заслужил прекрасную дочь кастильского короля Терезу Леонскую и, пребывая в этой радости, не только успокоился на виноградниках графства Портукале но и изобрел изысканный портвейн.

Размахнувшись, хотел было Аркадий ударить бутылкой о борт своего домашнего корабля, без этого ритуала не начинал Аркадий писать ни одну свою работу, но привычного удара не услышал и привычного звона склянок не было. Вместо этого раздался в седьмой квартире небесный звон, засияла над головой Аркадия звезда и поклонился ему человек, похожий на звездочета из растрепанной в детстве книги арабских сказок. Говорил звездочет на неизвестном Аркаше языке, но странным образом Аркаша все понимал. Звали звездочета Басандер. Аркадий кивнул и сказал «очень приятно». Из далеких стран пришел путник, на свет яркой звезды. «Понятно, – сказал Аркаша. – Присаживайтесь, отдохните, жаль угостить вас нечем. Хотя нет, есть чем – вот сыра кусок, вот вина глоток, мы русские художники, чем можем, не обессудьте». А ему и не надо ничего, этому звездочету. «Благодарю, – говорит, – и свой подарок тебе, Аркадий, дарю!».

В шестнадцатой квартире в этот час как раз должна была царствовать любовь. Серафима Московцева уже сыграла на фортепиано прелюдию к «Царице ночи». Только царствовать в эту ночь было ей не с кем. Она была совершенно одна, ни Тоньки-подруги, ни Ирки, ни назойливых поклонников не было с ней в эту ночь. После всех случайных и преднамеренных романов с депутатом Пронькиным и мэром Пизапиа, тенором Полпудиным и дворником Мустафой захотелось Серафиме настоящей большой и прекрасной любви. Она снова ударила по клавишам, и так захотелось ей в эту ночь стать Батриче и Лаурой одновременно, Василисой Премудрой и Шахерезадой! Музыка полилась из-под ее пальцев, как сложносочиненная сказка, в которой принц побеждал страшного дракона одним ударом и женился на принцессе без всяких колебаний. И не так, чтобы очень хотела она выйти замуж, в ее возрасте уже смешно было говорить о слепой романтической любви. Серафима давно пережила эти страсти по принцам, ей просто хотелось сказки для души, простого женского счастья отдохновения и душевного спокойствия. И снова аккорд, и еще один – и вот она уже не у себя в шестнадцатой квартире, а несется звездой над древним городом. Такая же яркая, как звезда в короне у благородного мужа, смотрящего сейчас на нее восхищенным взглядом. Длинные одежды и причудливые узоры не удивляли Серафиму, в театре она всякое видела. Однако, голос пришельца был ей не знаком, да и узкое смуглое лицо его она видела впервые. «Яздегард, царь савский, – представился незнакомец. – О, прекрасная Серафима, прошу прими это в дар…!».

Бухгалтер Шмакова и технолог Шмаков в эту ночь грубо нарушили режим дня, если только можно такое понятие применить к ночи. Еще с вечера казалось Нине Степановне, что необычная ночь наступает. Слишком тихо вело себя ее кошачье царство, слишком осторожно подавал голос Октавиан Август и слишком задумчив был Геннадий Петрович. Поначалу она даже заподозрила супруга в сомнительных мыслях, но яркая звезда, пославшая луч света в занавешенное итальянским тюлем окно шмаковской квартиры, развеяла все сомнения. Первые дежурные слова вежливости – что-откуда-как погода – и вот уже маги и прорицатели Гор и Карундас прихлебывают из чашек китайского фарфора зеленый чай, гладят котов и дарят подарки.

Роману Игнатьичу Быкову снился эротический сон. Всё в нём было прилично и для генерала Быкова не характерно. Разбудили его голоса. И сквозь дрему снизошла на него благодать. Не хотелось ему больше командовать и орать на подчинённых. И адъютант Белкин казался ангелом и Снежана уже манила не размером своей полной груди и затянутой в узкую юбку попы, а блеском глаз под длинными ресницами. И Нонку-буфетчицу уже просто хотелось любить из последних генеральских сил за ее терпение, верность и пирожки с ливером. Похлопал Романа Игнатьича по плечу главнокомандующий себскими войсками царь Пероц, посмотрел в его колючие зеленые глаза и стало у генерала тепло где-то внутри живота. И услышал генерал вовсе не командный голос министра, а дружеское «Прими, брат Роман, в дар…».

А Гормиц из Селевкии, бывший царем Персии постучался в эту ночь в сердце Ольги Рябцевой, мамы девочки Маруси. Сначала она держалась, как могла, демонстрировала по привычке свою силу и независимость. Да что царю могущественной страны её независимость? «Держись звезды, говорил он ей, и да будет тебе всё с лихвой. От беды береги себя, а к счастью лицом поворачивайся. И прими от меня в эту ночь скромный царский дар…».

Каспару, царю древнего государства Мероэ не повезло. Маруся, к которой пришел он в эту ночь с подарком, спала крепким сном. А, может, и хорошо, что так сложилось. Каспар был чернокож и Маруся могла его испугаться. Тут каждый ребенок почувствует неладное, если ночью к тебе в комнату негр постучится, будь он хоть из библейских волхвов, хоть из магов сказочных. На непонятном мероитско языке Каспар сказал, поклонившись «Будь благословенна и ты, милая Маруся, прошу тебя принять этот дар…».

И Демьян Петрович встретился в эту ночь с волхвами, и даже Изольда Леонидовна из третьей квартиры. Никто не оказал сопротивления, никто не отказался от дара волхвов.

Иван Силыч всю ночь вспоминал, что же там написано в библейских текстах, он читал-то в последний раз эту книгу на маяке, когда маялся от безделья в ясную погоду. Но вспомнить ничего не мог. Трое было волхвов в рождественскую ночь или четверо, никто уже не помнил. «А может и, вправду двенадцать, как первоисточники пишут – надо разобраться», – подумал про себя. «Двенадцать, двенадцать, не сомневайся, – сказали ему. – Посчитай, если не веришь. Гормиц, Яздегард, Пероц, Гор, Басандер, Карундас, Мельк, Каспар, Фадиццард, Витизарей, Мельхиор и Гатасфа».

Каждому в эту ночь достался особый подарок. Кому-то в дар волхвы из торбы достали любовь, кому-то досталась дальняя дорога, кому-то терпение подарили, кому-то таланта добавили. Некоторые про эту рождественскую ночь вспомнят даже не на утро, а гораздо позже, например, Марусина мама Оля через девять месяцев свой дар примет, мальчика, как и было ей предсказано, ну и любовь, конечно, получит, как без нее? Даже Октавиану Августу подарили в эту ночь подарок – заботу. Каждому нашлось что подарить.

Потом Иван Силыч с волхвами пил чай на маленькой кухне, где-то на небе играла тихая волшебная мелодия, а они рассказывали друг другу истории из своей жизни.

Лариса Филипповна сладко спала за стенкой. Спали Шмаковы в обнимку с котами. В соседях у них похрапывал генерал. Над ним при свете керосиновой лампы дремал профессор Нгуен. В квартире напротив сладко спала певица Серафима. На втором этаже в своей квартире-мастерской видел яркие сны художник Баловнёв, а по соседству с ним видела сны Маруся и ее мама Ольга. Даже обиженной на всех Изольде Леонидовне снилось в эту ночь ромашковое поле.

А по кухне Ивана Силыча разносился аромат корицы и меда. Он пил чай из чашки с трещинкой, разговаривал с волхвами и смотрел на яркую звезду, освещавшую заснеженный двор.

Это была волшебная рождественская ночь.