Июнь

Она уехала в Португалию, изучать свои драгоценные объекты. Вернется не раньше следующей недели.

С той минуты, как я увидела книги Маркуса, его чертежи, мне еще сильнее хочется увидеть его самого. Я теперь думаю, что все может быть. Он не такой, как другие мужчины. Если уж затаил чувство глубоко в душе, то это навсегда, а ведь когда-то он называл меня любовью всей своей жизни…

* * *

Я позвонила ему на работу. Он работает в архитектурной фирме в Кларкенуэлле, в центральном Лондоне. Взявшую трубку секретаршу попросила сказать, что звонит Хейя. Маркус ответил сразу же; говорил по-фински.

– Я все гадал – позвонишь ты или нет, – настороженно произнес он.

– Думаю, нам стоит встретиться.

Долгая пауза.

– По-моему, это лишнее.

– Я хочу знать, как ты живешь. Ты счастлив, доволен? Как твоя работа? Приходи ко мне, пообедаем. У меня новая квартира, окна прямо на реку, хочу показать тебе, узнать твое мнение.

Опять долгая пауза. Удачно ли я выбрала момент?

Он согласился прийти на следующий день.

* * *

Я ушла с работы после обеда и стала готовиться. Надела маленькое черное платье, распустила волосы. Маркусу всегда нравилось, когда я их распускала. В университете он поддразнивал меня, что я вечно заплетаю косу.

Я живу в высоком доме у Блэкфрайарского моста. Жилая зона в моей квартире – одна огромная комната с высоким потолком.

Когда зазвонил звонок, я затрепетала от нетерпения и ничуть не меньше – от страха. Мы не виделись семь лет. Насколько я изменилась?

У меня хватило сил открыть дверь и произнести:

– Добро пожаловать, дорогой.

Войдя, он не поцеловал меня.

– Столько лет прошло, Хейя…

Маркус повзрослел. Вокруг глаз и губ появились морщинки, которых раньше не было. Он вошел в комнату, неспешно огляделся. Пол у меня выложен плитами светлого известняка, стены – цвета слоновой кости, кроме задней, матово-серебристой. А стена, выходящая на реку, – вся из стекла, так что в солнечные дни становится похожа на светящийся экран. Интерьер я стараюсь не загромождать – два светло-серых дивана, и все. На задней стене мозаика моей собственной работы. Она изображает гигантскую морскую раковину и выложена из кусочков стекла и ракушек – зеленых, голубых и перламутровых. Слева – кухонная зона: длинная стойка, а перед ней – буфеты из светлого дерева.

Он походил, рассмотрел мозаику. Взглядом специалиста оценил кухню. Полюбовался на реку из огромного окна.

– Прекрасно, Хейя, очень тонкое цветовое решение.

– Я многому научилась от тебя. Не слишком роскошно?

– Все заработано тяжким трудом.

– Верно.

Нам всегда нравились одни и те же вещи, и это тоже глубоко нас связывало, просто Маркус не позволяет себе их иметь. Видя его здесь, в своем доме, который я создавала с мыслями о нем, я чувствовала: я смогу его вернуть!

Я предложила Маркусу выпить. Попросила его налить, потому что у меня от волнения всегда дрожат руки. Он налил вино и сел напротив меня. Пристально глядя, задал вопрос, которого я ждала:

– Хейя, ты должна сказать правду. Почему ты работаешь в журнале Кэти?

– Люблю писать о зданиях. Ты научил меня их видеть.

– Но почему именно там?

– Он лучший. Я приехала в Лондон, чтобы сделать новую карьеру, и сама поразилась, когда узнала.

– И я – когда узнал, что ты там работаешь. Никак не мог понять. Писать для журнала? Да твое имя знал каждый…

– Мне все это опротивело. Нужно было уйти. Можешь себе представить, как разъярилась мама, когда я бросила работу.

– Вряд ли им нравится, что ты уехала так далеко.

– Ей всегда были важнее собаки. Папа скучает, и я по нему скучаю… А как твои? – спросила я, вспомнив о его ссоре с родителями.

– Почти не видимся, особенно после смерти деда. Для них я так и остался паршивой овцой.

– А ты рассказывал про нас Кэти?

– Нет.

Я приготовила простой обед – копченый лосось и сельдь, его любимая еда, и салат из огурцов и помидоров. Маркус нарезал ржаного хлеба и налил еще вина.

– Нелегко хранить такую тайну, – мягко заметила я.

Он не ответил. Я подалась вперед, положила ладонь ему на руку.

– Маркус, нам не следовало расставаться. Слишком многое нас связывало. После такого просто невозможно начать все заново с кем-то другим.

Рука у него была теплая. Он накрыл другой ладонью мою руку и сказал:

– Вечно ледяные руки. Я думал, Хейя, думал об этом много лет. Мы были слишком молоды и слишком рано встретились.

– Маркус, это же не на поезд сесть – подумать и дождаться следующего!

– У тебя все шло так хорошо…

– И потому ты ушел – потому что у меня все было хорошо?

На миг он задумался.

– Наверное, это нам отчасти и мешало – то, как ты зависела от мира телевидения.

– Это же моя работа!

– Как ты только выдерживала некоторых коллег?

Я вспыхнула.

– Ты думал, что я становлюсь такой же?

– Нет, не думал. Просто рано или поздно добрались бы и до тебя. Раскопали бы все про Хейю Ванхейнен и студента-революционера. Ты сама потом пожалела бы о наших отношениях.

Он высвободил руку и стал смотреть в окно. На лице у него появилось давно знакомое страдальческое выражение.

– А с работой у тебя хорошо? – спросила я, чтобы вернуть его к разговору.

– Когда как, – невесело ответил он.

– Расскажи, над чем работаешь.

А потом мне пришлось собрать всю свою отвагу, чтобы спросить, каково быть отцом. Маркус пустился рассказывать о Билли, с гордостью показал мне его фото. Я отвечала, как полагается – какой славный малыш и так похож на отца. Было больно видеть, как он восхищается своим – и ее! – сыном; вся его жизнь сосредоточилась на Билли. Маркус много чего наговорил, хотя, наверное, и не собирался. Объяснил, почему все так быстро произошло. Они встречались лишь несколько месяцев, и Кэти неожиданно забеременела, но он рад, что все так случилось. Мои догадки подтвердились: он ее не любит. Он с ней только из-за сына.

Маркус оставался допоздна. Мы сидели на диване и слушали наши любимые композиции. Он посмотрел мою коллекцию дисков, прочитал надписи.

– Как всегда, русская классика.

Приглядевшись, он засмеялся.

– Только ты так можешь – расставить все в алфавитном порядке, а каждого композитора еще и в хронологическом.

– Кто бы говорил! Вспомни свои книги. А можно мне посмотреть твои чертежи для Дарема?

Он согласился. Мы договорились встретиться через два дня, до ее приезда. Уже уходя, стоя в холле, Маркус легко прикоснулся к моим волосам.

– Я весь вечер хотел сказать: я жалею, что оставил тебя так неожиданно.

И ушел.

Я стояла у огромного окна и смотрела на реку. Маркусу нужна я. Она ему не подходит. Ничего о нем не знает. Не понимает его гнева. Она погубит его своей неорганизованностью. Маркус утратит ту неповторимую цельность, которой всегда отличался.