(Из будущей книги “Война и мы” — продолжение, начало в N 6-08)
***
Внимательно, беспристрастно-строго обозревает Создатель свои владения. Наводит подзорную трубу на абсолютную резкость и видит ВСЁ. По гигантским спиралям бесконечности проплывают галактики, звёзды, планеты и другие небесные тела. Скользнул его взгляд и по крошечной пылинке в этом потоке — планете под названием Земля. "Что-то побледнела планета", — подумал Создатель. Но в этот миг гигантский катаклизм разразился слева от Туманности Вечного покоя: отрицательное поле старейшей Чёрной дыры прорвало сопротивление, и молодые звёздные скопления, всё ускоряясь, потекли в зев бездонной бочки. "С вами не соскучишься!" — подумал Создатель и полетел на ликвидацию аварии.
Снова взглянул Творец на Землю: "Какая-то ты жёлто-серая, как перезревшая груша…" Но прогремел взрыв: цепочка Серебристых астероидов, проходя мимо Исиды, пересеклась с её озоновым протуберанцем. (На звезде начиналось бурное зарождение органической жизни, и облако ртутных испарений, окружающее астероиды, соприкоснулось с кислородом.)
"Ещё миг, и вся метагалактика полетит к чёртовой матери!" — подумал Создатель. И он уже там. Ещё мгновение и катастрофа предотвращена…
На Земле за эти мгновения тоже кое-что произошло. Появились невидимые невооруженным глазом существа: человечки — и начали со страшной скоростью размножаться. Объявили себя венцом творения, а Землю — своей собственностью. И вот уже вместо сосновых боров гудят леса новостроек, а из чёрных труб в небо летят оранжевые облака…
Частицы, из которых соткано ВСЁ, то рассыпались, то соединялись, то отталкивались, то притягивались, куда-то стремились — и так по всей Вселенной. Где-то связывались в гигантские образования, где-то мчались поодиночке — каждая металась по своим делам, каждой что-то было надо. То здесь, то там грохотали взрывы: опять что-то не поделили.
И внутри каждой из этих частиц бушевали такие же жестокие страсти, как и во всей Вселенной. И в то же время, нет во всей Вселенной двух одинаковых частиц: все немножко разные! Но только два полюса царят во всей Вселенной: притяжение и отталкивание. Притяжение — Любовь, отталкивание — Ненависть — всё в полном соответствии с законами физики!
Беспредельная, космическая тоска навалилась на Создателя:
"Конечно, то что энергия и масса — два крайних состояния материи, — это я гениально придумал, но вечно им чего-то не хватает, это мне начинает надоедать. Пора кончать с этой бесконечностью. Надо крепко подумать".
А Вселенная дышала, дёргалась, всё расширялась, расширялась, и каждая частица норовила захватить побольше пространства. Творец, глядя в подзорную трубу, стал искать уголок поспокойнее, поукромнее. Вскоре он приземлился на лесной опушке. Посмотрел вокруг. К Нему склоняли ветви белоствольные берёзы, осыпали Его золотой листвой; гордые сосны, наоборот, тянули зелёные ветви вверх, к небу, и небо было светло-голубое и в его сиянии купались лёгкие облака. А внизу стелился ковёр из трав и сквозь них, около Его ног, пробивался гриб с красной шляпкой.
"Хорошо-то как… — прошептал Господь, взял гриб в руки и возрадовался: — Экий ты ладный, как ты у меня получился!"
Невдалеке захрустели ветки, и на поляну вышел грибник с корзиной. Увидел старичка с грибом в руке:
— Ну, отец, какой подосиновик изловил! Это тебе крупно повезло — нас тут последние годы лучше свинухов да чиликов Господь не балует, да и грибников развелось больше, чем грибов.
— Да что ты говоришь, земляк?! Ну на, бери гриб, и в корзинку погляди…
Глянул человек, а корзина полна подосиновиков, глянул на старичка, а его и нет…
Сплюнул человек окурок (ну какой русский пойдёт в лес, на свежий воздух, без сигареты под носом!) и рванул домой. Не видел он, как сзади запрыгал, запрыгал дымок по сухой траве…
***
По кочкам, по кочкам,
По гладенькой дорожке
С горки — бух!
В речку — плюх!
Мне три года. Под эту игралку я скатился с бабушкиных коленей… Вылезаю из проруби, смотрю — а я и сам седой, и у меня появился внучишка по прозвищу Фитюлькин. Вот он ползает по квартире, отвинчивает все винтики. Вот сделал первый шажок, держась за стенку, потом ещё, ещё и, глядь, — за дверь. Кубарем скатился по лестнице и побежал. По дороге подрался со встречным мальчишкой, понёсся дальше и вот уже перелезает через горизонт.
— Малыш, куда же ты — расшибёшься!
— В третье тысячелетие!
***
Субъективист (от латинского "субъект" — человек, познающий внешний мир) — устаревшее ругательство по отношению к тому, кто, задумавшись, делает левый поворот через правое плечо, когда вся рота шагает прямо.
Наглядный пример: в магазин завезли селёдку. Человек (субъект) встал в очередь. И вот продавец открывает бочку. В нос ударил запах. Все к этой бочке рванулись, а вы застыли на месте. Вы увидели океанские глубины, по ним, переливаясь жемчугом и златом, плывут косяки рыб, со дна поднимаются гибкие леса водорослей, и вот уже вы, как Ихтиандр, плывёте по этому царству свободы, чуть шевеля ластами… но вдруг — огромный чёрный силуэт преграждает вам путь: Акула?! — нет; Кит?! — нет! — Атомная подлодка "Комсомолец"! И вы мягко оседаете на замызганный пол магазина. Наши люди, конечно, не оставляют вас в беде. Вас вежливо оттаскивают в сторону и прислоняют к стене. Когда селёдка кончается, вы окончательно приходите в себя и медленно возвращаетесь домой. Зато вы побывали в океане.
Запах от селёдки, как и запах от тайги, как и дырка от бублика, — самые большие ценности нашей жизни, ибо они дают нам бесконечность. Соедините в касание две дырки от бубликов — получится бесконечность. Теперь наденьте её на нос: получатся очки, в которые виден весь мир! А вы в этом мире не просто Ихтиандр, вы — Демиург (греч. — Создатель, Творец)! Что ж, поплыли! А я обещаю больше не употреблять красивых слов, потому что этот древний анахронизм "субъект" заменили великолепным, коротким как выстрел из пистолета с глушителем: "ЛОХ". Возможно, это — сокращение слова "лопух".
***
Три цыплёнка убежали из курятника на поиски приключений. Вскоре дорога привела их в лес. Стало темно и страшно. Ворона с ветки каркает: "Кар-раул! Там лиса!" Остановились цыплята — что делать? Один говорит: "Опасности существуют для того, чтобы их преодолевать. Я ваш атаман, все — за мной!" Другой говорит: "Ты, конечно, прав, но, оказывается, я забыл галоши!" Посмотрели на третьего, а он что-то лихорадочно записывает в записную книжку. При слове "атаман" его осенила интереснейшая догадка. Плюнул первый цыплёнок и пошёл дальше, второй тут же рванул домой…
Я не знаю точно, но кажется, первый цыплёнок стал крупной птицей. Его имя я даже как-то встретил в газете. Не знаю точно и про второго. Думаю, он благополучно вернулся и стал добропорядочной курицей. Развёл кучу цыплят и так далее. Но я точно знаю, что стало с их третьим собратом: его тут же съела лиса. Съела, а потом сказала: "В следующий раз сначала лес пройди, а потом писаниной занимайся!" Порвала блокнотик, подбросила вверх и дунула. Полетели клочки по закоулочкам и медленно опали на землю. Многие истлели, а что осталось, я собираю. Получается любопытный калейдоскоп эпохи. Какие-то неведомые персонажи, перебивая друг друга, нахально говорят от первого лица: "Я думаю…", "Да я вас всех!.." Ну, цыплёнок!
А вот что цыплёнок записывал в последний момент: — Мы считаем, что слово "казаки" произошло от тюркского "казахи", поскольку этот народ в ту пору в Приволжье вёл кочевой, то есть вольный, с точки зрения беглых русских крепостных, образ жизни. Других источников, кажется, не видно. Но почему-то наши советские филологи об этом не упоминают. Видимо, не считают достаточно престижным. И вдруг я услышал слово "атаман", и меня осенило: "Ата" это из тюркского — отец (например: Алма-Ата — отец яблок, Ататюрк — отец турок). В слове атаман первая половина, видимо, тоже — отец, а вот вторая половина наводит на интереснейшую мысль: почему немецкое "Мапп" (мужчина) точно соответствует тюркскому в словах басурман, Оттоманская империя. Может быть, у тюркского и немецкого языков — общие корни? Через арийские народы? Тогда "боцман" и "атаман" — в родстве…
***
Лиса, ты не права! Бесконтрольный отлов и отстрел мечтателей привёл к тому, что их стало меньше, чем уссурийских тигров! Конечно, мечтатель для жизни часто — вредная фигура, но, это же, с какой высоты посмотреть! Сначала разберём самые невыгодные для этих бедняг факты. Особенно наглядны они в спорте, поскольку, как сказал один мечтатель, "О спорт, ты жизнь!"
Бег с барьерами. Спортсмены взлетают над деревянными преградами, как птицы: одна, другая, третья… уже близок финиш. Я бегу третьим от поля, правее меня — один соперник: темнокожий атлет из Новой Бургундии. Мы идём ноздря в ноздрю, оба плавно взлетаем над четвёртым барьером, остальные — позади. Я вижу боковым зрением, как вытягивается его передняя нога, фиолетовая, как красное дерево. Его зрачок бурлит в розовом белке, как в атомном реакторе. Великолепный негритос! Горизонтальными полосами дрожат трибуны, дёргаются расплывшиеся лица зрителей. И прямо по ним горизонтальным хвостиком трепещет белый шнурок… от его тапочка. Развязался! Да это ж моя побе… В этот миг дорожка взмывает вверх, барьер рушится, и я оказываюсь впечатанным в больничную койку…
Футбол. Яростная атака у наших ворот. Спасает то штанга, то вратарь — но отбить не удаётся. Противник наседает, смешались в кучу кони, люди, моя нога взлетает выше головы, надо мной пролетают два противника, и вдруг головой снизу я вижу освободившийся левый верхний угол ворот, а мяч, как заколдованный, как летающая тарелка, вдруг застыл в воздухе около моей ноги… Да, такому голу позавидовал бы сам Пеле! Жаль, конечно, что в свои ворота, но без этого гола футбол был бы гораздо беднее…
Да, Лиса, ты права. Мечтателей надо уничтожать и как можно скорее. Если они сами… Как сказал один чудак: "О жизнь, ты Спорт!" и прыгнул в прорубь. Он часто болел ангинами и мечтал стать "моржом". Может, и стал — там, под водой, но мы этого не знаем…
Ты права, Лиса, но ведь есть у этой кровавой истории и другая сторона. А кто создал геометрию Лобачевского, космонавтику Циолковского, шестую симфонию Чайковского и, кажется, двадцать пятую симфонию Мясковского? А кто изобрел велосипед и вечный двигатель? И продолжают изобретать! А зонтик и совмещённый санузел? А акционерное общество "МММ"! Мечтатели, Мечтатели, Мечтатели!
Поэтому я призываю читателей и почитателей наших мечтателей: не стреляйте в белых ворон! Даже, если иногда они забивают голы в свои ворота. Давайте занесём их в Красную книгу Природы.
(Заметил: если начинаю говорить в рифму, значит, в голове поднимается давление: давнее сотрясение мозгов о дубовый предмет. Поэтому закругляюсь.)
***
Три наших пятиэтажных дома из красного кирпича воздвигли в московских Сокольниках в начале тридцатых, среди моря шелестящих тараканами бараков. Над бараками чуть возвышались двухэтажные сундуки с резными ставнями дореволюционного пригорода. Сюда стекались со всей России бежавшие из колхозов крестьяне. Они приклеивались к Москве любыми способами и намертво. Днём они где-то вкалывали, вечером пили и разбойничали. Так уже в те годы начало отекать нездоровой опухолью тело столицы за счет дистрофии всей страны. А газеты, как и сейчас, захлёбывались от восторга по поводу её могучего роста. Естественно, что мы — кому дали комнаты в новых домах, этом "форпосте коммунизма", — стали предметом ненависти со стороны окружающих. Многие из наших родителей были как раз сотрудниками тех самых газет, которые всё восхваляли. "Интеллигенция", "чистенькие" — хотя большинство из них сами были приблудшими, только предыдущей волны. К тому же, имена у наших мальчишек в соответствии с модой были самые, как в насмешку, разыностранные: Эдик, Эрик, Мартин, Арнольд… дальше, просто, противно перечислять. Татарский сын Борька Иванов слышался среди нас единственно русским. Начались драки, в которых мы не побеждали, и угнетение страхом. Многие ребята из наших домов не выдерживали и переходили в их мир. У них появлялись прозвища: Лиха, Чадо, Голова, и каждый из них старался показать себя как можно более свирепым. Мало нас осталось, не вкусивших воровской вольности, тем более что почти у всех — и у тех и у этих, сначала тридцать седьмой год, а потом война забрали отцов. Ещё в школьные годы кого-то из моих ровесников в блатном мире "пришили", кого-то посадили. Вряд ли кто из них дожил до девяностых и сделал что-нибудь интересное, созидательное. Впрочем, одно исключение есть и довольно примечательное.
В пятый класс к нам поступил огромного роста парень по кличке Филя — остался на второй год. Рожица у него была ангельская, а характер — дьявольский. Он изводил нас, как только мог: и бил и отнимал завтраки — и всё с добродушным смехом. И вот однажды катаюсь я на коньках по улице и слышу: кричат: "Филя под трамвай попал!" Мчусь к рельсам и вижу: Филю торжественно погружают в кузов грузовика. Одна нога его, как полагается, в штанах и в валенке. На валенке прикручен, как полагается, конёк — верёвкой и палкой, только размера на четыре побольше, чем у меня, другая нога голая, а вместо трусов женское трико виднеется. Дальше идут какие-то лохмотья.
"Неужели избавились! Какая нищета! Значит и у этого изверга есть мать, которая его любит!" — коловорот мыслей.
Но оказалось, Филя выдержал испытание трамваем и лет через десять стал знаменитым хоккеистом, входил в сборную СССР. Как-то я его мельком видел: респектабельный, добродушный богатырь. Так что могу гордиться, что подкармливал своими завтраками чемпиона мира.
Однажды человек десять барачных во главе со взрослыми парнями пришли бить нашего Володея. Нас, то есть моих товарищей, было четверо. Лет нам было около двенадцати. Володей возвращался домой, ему было лет восемнадцать. Окружили его перед его же подъездом. Большие били: двое спереди — кулаками, двое с боков — палками. Он стойко отбивался, спиной продвигаясь к подъезду, а барачники поменьше, с палками в руках, стояли против нас, чтобы мы не вмешивались. Володей медленно, спиной вперёд, отбиваясь и даже нанося отдельные удары, дошёл до двери, рванулся и исчез в подъезде, так и не показав им спины. Внутрь они не пошли, на этом всё кончилось. Среди нас не оказалось героя. Это был урок трусости. А Владимир Никифоров и сейчас живёт в Сокольниках, пишет историю своей малой родины — прямой, прекрасный человек. Мы, его младшие товарищи по двору, выросли заметно пришлёпнутыми. Конечно, в дальнейшем, каждый своими силами выдавливал из себя раба, но та деформация осталась, и для того, чтобы не сдрейфить в очередном сражении, приходилось затрачивать главные усилия, чтобы, прежде всего, победить себя.
В школе мы все были перемешаны и жили, в общем, вполне мирно. Но расслоение началось не по социальному признаку, а изнутри: кому-то учиться было интересно, и учение давалось, а кто-то ну никак не мог засунуть голову в эту мёртвую книгу, слушать непонятные слова учителя. Его тянуло на волю, в "настоящую жизнь". И тут уж ничего не поделаешь. Сейчас, сквозь толщу лет, моё отношение к барачным сильно смягчилось. Даже в случае с Володеем. Всё-таки, они его не убили, даже не покалечили и больше не приставали. И никого из нас они не изуродовали физически. Уже за это им спасибо. Но, главное, я тогда не знал, что они сами — невинные жертвы куда более грандиозного злодейства. Гибель, вернее, убийство российского крестьянства представляется мне самой крупной трагедией в нашей стране со Смутного времени в семнадцатом веке. Причём уничтожение началось задолго до рождения Сталина. Сталин нанёс только последние удары. Зачем? Кому это нужно? А очень просто:
Любому господствующему классу, будь то феодалы, крупный капитал, или государственный капитализм (СССР), как кость в глотке, мешает сильный средний класс, потому что им нужны рабы, быдло, и нужна земля. А сильное крестьянство — это и есть средний класс. Для государства в целом средний класс — спасение, а для олигархии — главный враг.
Как сможет развернуться капитализм, если основные Земли — в руках крестьян. Кто к нему пойдёт работать, если имеет свою землю. И во всех богатых странах капитализм пытался сожрать фермеров, но там у него ничего не вышло. В этом же и причины провала всех прогрессивных земельных реформ в России. Сейчас, в девяностые годы, у нас опять предпринята серьёзная попытка земельной реформы. И поначалу она, действительно, была нацелена на создание среднего класса, но олигархия незаметно и методично меняла новые законы так, что сегодня средним классом и не пахнет. Новая безработица, новая нищета, и опять стекаются в Москву вперемешку или очень несчастные, или очень тёмные людишки.
Ещё в те годы под моей короткой пионерской стрижкой зашевелилась непричёсанная мысль: очень уж по-разному откликается милиция, если из магазинчика выкрали несколько бутылок водки или если бандиты забрались в жилую комнату и вынесли оттуда всё, что могли. Оно понятно: то — государственное, это — частное. Тех находят моментально, этих — почти никогда. Росло впечатление, что воровской мир выгоден властям. Он взял на себя роль гестапо. Держит жителей в страхе, а детей этому страху обучает. Как только появляется вольнолюбивая личность, блатной мир набрасывается на неё. Блатные любят рисоваться перед тружениками эдакими удальцами, для которых свобода дороже всего, в действительности, они очень хорошо знают верхнюю границу своей деятельности и никогда не бывают робингудами. Перед высшими чинами они лебезят, как бездомные псы. В наших домах жили два генерала, и ценностей у них было, наверное, больше, чем у всех остальных жильцов, вместе взятых, так залезть к ним в квартиры никогда и не пытались, а их детей хулиганы любезно обходили.
Мне очень горько, что называю воровским отребьем детей тех самых крестьян, о которых безмерно скорблю. Но правда именно такова: разгромленные, расшвырянные крестьяне, если имели гордость, превратились в ангелов и улетели на небо, а те, кто сумел приспособиться, стал именно таким, каким позволила жизнь. Больше того, скажу: крестьяне, оставшиеся в деревне, довольно долго сохраняли свои реликтовые качества — любовь к труду, к Природе, религиозность, порядочность, но власти выбивали их с каждым годом, и сегодняшние молодые "крестьяне", внуки разбитого поколения, наверное, — самый страшный, самый криминальный слой в нашей стране.
Эти мутанты, оборотни восприняли здоровье и силу от своих предков, но прибавили к ним твёрдое отвращение к труду, Природе, Богу и порядочности. Пьянство — самый невинный из их пороков. Порой они неплохо разбираются в технике, хорошо плотничают, но это — мелочь, по сравнению с главным. Попытка земельной реформы вызвала среди них оживление, многие взялись за фермерские хозяйства, но их опять обманули. Остаётся один путь удовлетворить свою молодую жажду жизни. Все бандитские группировки вокруг Москвы состоят из этих с виду симпатичных, модно одетых, крестьянских внуков, в "деле" самых жестоких и циничных. Так мстит за себя своей Родине российское крестьянство.
Самые нелепые, идиотические на первый взгляд постановления по сельскому хозяйству становятся ясными и логичными, если не забывать, что первой их задачей является — не допустить усиления крестьянства, и только второй — кормить страну. Естественно, при такой сложности задач маленько не рассчитали: Сивка-Бурка, в конце концов, откинул копыта. Ищите других желающих, господа.
***
Память. Человек жив, пока он помнит. Помню, как в нашу коммунальную квартирку вошло невидимое НЕЧТО: оно забирало пап. Из наших четверых семей оно уже забрало двоих.
Середина тридцатых. Мои родители сидят на кушетке, отец держит "Комсомольскую правду" (он сам в ней работал) и рассказывает, как сняли Косарева, я сижу у них в ногах, строю и рушу кубики, капризничаю. Тогда отец говорит: "Эх ты: Пушкин в пять лет уже стихи писал!" Мне обидно, что я ещё не пишу стихи, но я люблю отца и хочу быть похожим на него, а не на Пушкина. И я с чистым сердцем спрашиваю: "А ты в пять лет писал стихи?" Они так заржали, что я испугался. А когда успокоились, отец пояснил: "Правильно, малыш, я не только тогда, но и сейчас не пишу, и тебе не советую". Вскоре и мой папа исчез, правда, его не "забрали", а просто он ушёл к другой тёте. Мы остались вдвоём с мамой.
***
Похоже, что Наука с гораздо большим увлечением печёт сверхмощное атомное оружие ("Война — двигатель прогресса!"), чем решает проблемы выживания, не говоря уж о процветании. Видимо, это не в её компетенции, да и оплата не та. Идёт азартная игра: наши потенциальные противники говорят: "Да мы вас нашим оружием можем два раза в порошок стереть!" Тогда наши отвечают: "Хорошо, значит, мы напряжёмся и накачаем столько, что испепелим вас пять раз!"
Вселенная является единым живым организмом, океаном, уравновешенным сплетением магнитных (или гравитационных?) полей. Поэтому, когда мы слышим, что наши технари планируют "покорять Луну", добывать из неё страшной силы энергоносители, мы видим в них таких же разбойников, как викинги, покорявшие Испанию. Энергетический баланс между Луной и Землёй очень хрупок. Если эту энергию выкапывать из недр Луны и переносить на Землю, баланс нарушится и произойдет нечто непоправимое. Но наши хапатели, лишённые чувства гуманизма, об этом думать не желают. Они уже готовят разведку на Марс. Все эти проекты означают гибель Земли. Сам термин "покорять" не принадлежащие нам объекты должен быть зачёркнут. Мы подвели к краху свой родной дом — Землю и теперь пытаемся разглядеть — куда бы залезть, ободрать чужие дома. Такие дела уголовно наказуемы. Гуманизм оказывается не мешающим тормозом, а рулем, помогающим обходить опасности в этом океане энергии, называемом Вселенная. Эпоха гуннов, викингов и конкистадоров закончилась. Опять нас агитируют кого-то покорять. Увольте, я не буду. Хочу сажать деревья здесь. Можете меня расстрелять как врага народа.
Много замечательных чудес можно ждать от технического прогресса, в том числе и локальные переходы на альтернативную энергетику. Но вокруг каждой рационализации быстро нарастает повышенный спрос, прирост дополнительных потреблений, и вскоре они перекрывают прежние потребности. В конце этой лестницы, вероятно — умение пользоваться чистой энергией пустоты, но это грозит, чем-то покруче ядерного взрыва. Кстати, атомные станции это и есть ближайший подход к последней ступени.
***
С концом восьмидесятых кончились блуждания по белу свету. Осел в деревне. Земля, навоз, козы, куры, относительно чистый воздух. Всё почти как у Стерлигова, только масштаб другой. Так мы пережили Перестройку. А путешествовал по окрестным деревням. Первое, что бросалось в глаза — Город повсюду съедает деревню. Сначала появилась железная дорога, потом — шоссейка и поехало-понеслось. А ведь это — самая дальняя и глухая окраина Московской области, граница с Владимирской — Мещёра. Рядом — непролазные болотистые чащобы, где жил Соловей-Разбойник. И всюду рубят лес…
Но иногда, где-то в стороне от дорог, встречались полузаброшенные деревушки, а в них вдруг видишь сказочный дом, весь покрытый резьбой, как привидение. Тронешь рукой — резьба осыпается…
И начал я собирать эти тленные останки былой жизни. И собираю уже пятнадцать лет. Получился музей "Уходящая Мещёра". Понастроил на своём участке несколько легких павильонов. Все они уже переполнены останками Крестьянской России. Оказалось — моя Родина больше нуждается во внимании и заботе, чем все дальние страны. Но, вот что поразительно: во всех странах молодые люди, причём не только художники, с радостью и гордостью показывали мне свою старину — храмы, обломки колонн, торчащие из земли. У нас из местных жителей, в деревнях — нет людей небезразличных к своей старине. Молодые её выбрасывают и сжигают, им надо строить новые дома — бетон, пластики. На свалках попадались иконные оклады, прялки, долблёное корыто из цельного бревна, шириной сантиметров семьдесят, старинные фотографии… В районе у нас наберётся с десяток человек, пытающихся сохранить свою историю, остальным это безразлично. Уже идёт к концу первое, десятилетие третьего тысячелетия…
— Гражданин, куда вы несётесь, вы ж тут немного надоели?!
— Извините у меня тут недоделанные дела: как закончу — сразу уйду!
Старое дерево, дремучие чащобы навевают туманные образы былого. Таких ещё не было в искусстве. Но "технический прогресс" уже лезет во все щели.
СЕГОДНЯ — В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ, ТОЛЬКО ОДНА ИДЕЯ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКОЙ: НАПРАВИТЬ ОСНОВНУЮ МОЩЬ НАУКИ И ТЕХНИКИ НА СПАСЕНИЕ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ ЗЕМЛИ.
Из всех моих рассуждений следует один вывод: "Технический прогресс" нужен только тем, кто делает на нём деньги. Так было во все эпохи, но раньше результатом были локальные войны, теперь — апокалипсис.
***
Мягкая, влажная осень. Иду по грибы. Корзина за спиной, чтоб легче продираться. Поначалу лес вытоптан, и грибы выбраны на много дней вперёд. Перелезаю через глубокие, как окопы, колеи от лесовозов. Вывозят наш лес круглый год и так — сколько себя помню. Но, всё-таки, деревья стоят, кружевные узоры ветвей поддерживают небо. Значит, лес ещё есть. Постепенно земля понижается, начинает хлюпать под ногами, следы человека исчезают, кустарник сгущается, не даёт идти вперёд. Это уже первозданные дебри, никаких грибов здесь быть не может. К чёрту грибы! Упругая ветка отбрасывает корзину. К чёрту корзину! Вхожу в сердце леса. Вдруг вижу: между стволов чернеет небольшое озеро. Берегов нет, лесная гуща сразу у воды. Пробираюсь туда и лес распахивается. Всё неподвижно. Сказка! Вот моя прародина! Шаг вперёд… и ноги утюгами ныряют в глубину. Дёргаюсь вслед за ними и оказываюсь в ледяной жути. Пытаюсь за что-то уцепиться, но сапоги налились гирями, рукава не дают взмахнуть. Судорожно глотаю воздух, но лёгкие заполняются жгучим льдом. Сбоку подплывает какое-то чудище и откусывает руку. Чёрт с ней, пусть подавиться рукавом, уже не больно… Бегут, бегут солдаты, задыха… СОН.
***
И снится мне не рокот космодрома, снятся НАНИКИ. Бегают быстро, как мыши, возводят какие-то гигантские конструкции, светящиеся на фоне звёздного неба, а в стороне, на бугорке, стоит один наник и пишет масляными красками этюд с луной. Ба! Да ещё на моём этюднике — старом, трёхногом! Я же вижу — передняя ножка поломана, дюраль заменён на деревяшку…
… И вдруг меня осенило такое открытие, что вылетел из кровати и забегал по комнате: дарвинскую теорию происхождения жизни критикуют (начиная с самого её автора) за недостаточность данных об эволюции живого мира от простейших к сложным и недостаточность сроков для создания таких сложнейших органов, как мозг или глаз. Так вот: они отсчёт вели от одноклеточных, не зная (в XIX веке), что в действительности жизнь начала зарождаться на гораздо более мелком уровне. Вот эти нана-частицы начали группироваться задолго до появления первых микроорганизмов, подчиняясь ещё законам неорганической химии, создавая устойчивые группы, имеющие общий магнетизм. Их можно назвать протоживыми и неважно, возникли они на Земле или были занесены извне. Скорей всего, на большинстве небесных тел есть протожизнь, но, в зависимости от химического состава и температуры она может быть очень разной и развиваться в более сложные и сильные формы. Вот от них и надо вести отсчет.
Бегал по ледяному полу, пока из носа не потекла какая-то протожизнь…
Живая клетка — огромный, сложнейший организм, во времена Дарвина почти не изученный. Но сам факт, что из одной клетки вырастают и муха, и слон, и человек говорит о гигантской, до сих пор не постигнутой сложности этой клетки. И, наверное, на создание её Природе потребовалось не меньше времени, чем от одноклеточных — до человека. Потому что сложность мозга и глаза уже заложены в одной клетке их зарождения. Но, почему в неживой природе начинают появляться соединения, которые понемногу становятся живыми? А всё потому же, что и сейчас: они стараются получить больше энергии, а когда получат — разрастаются и требуют ещё больше. Это является главной задачей всего Живого, в том числе и нас с вами. И мы добываем её всё больше и больше: в виде денег, продуктов, одежды и всего остального, что даёт нам жить. И всё больше нам не хватает. Именно эта охота и называется Жизнью. И совсем необязательно, чтобы в основе были кислород и углерод. На других планетах химия может быть иной. А вот на Солнце вряд ли появится потребность добывать дополнительную энергию. Но, может быть, там появится какая-то другая потребность, например, вдохнуть космической прохлады? А что такое энергия? Это то, чем наполнена материя. Когда материя умирает, она отдаёт энергию пространству, пока живёт — берёт энергию из пространства. То есть получается, что Вселенная — живой океан энергии, в котором плавают и пульсируют тела, имеющие массу, когда-то принимая энергию, когда-то, рассыпаясь, отдавая её Пространству. Эта энергия идёт на подпитку нарождающихся тел. Вечна ли эта карусель или когда-нибудь затухнет? Не надо знать.
Вот какие мысли одолевают маленького человека, если он осенней ночью вылезет из тёплой кровати и выйдет в чёрный сад, где оголённые ветви устремлены в звёздное небо, а кругом — ни звука, ни огонька… Пойду печку растоплю. Берёзовыми дровами… А может быть, сама масса перегорает в энергию, как дрова, а потом опять сгущается?
ОДА САДОВОДАМ
Я иду по огороду и творю страшный суд. Я наместник Бога на выделенном мне участке поверхности Земли и я вершу свой Суд:
В баночке с солёной водой я топлю племена Колорадского Жука (и взрослых и детей) за то, что они любят мою картошку.
Рою землю и вытаскиваю Медведок, разрубаю их лопатой. За то, что они порезали корни моего перца и, частично капусты.
Снимаю с листьев Гусениц…
Дальше перечислять противно.
***
Жара в начале лета, ещё май, но несколько дней — по 33° и вся новая жизнь, как из пушки, вылетела из своих яичек, куколок и других созданных Природой устройств, где она была зачата и накапливала энергию. И все эти миллиарды бросились выполнять свою программу.
Я иду по огороду с полными вёдрами. Все посадки тоже только что вылезли из земли и устремились в рост. Их надо поливать до потери пульса, иначе за один день всё сгорит.
Я иду, руки заняты вёдрами, но вдруг: одна, две, потом, десять, двадцать, и звенящая туча наваливается на мой организм, чуть защищённый летней рубашечкой да штанишками: "Здравствуй, добрый человек, это мы! Мы оводы, слепни, шершни, комары и прочая почтенная публика!" Они лезут куда-попало и поначалу кажется — без всякой стратегии. Я взбрыкиваюсь, дёргаюсь, проливаю воду, бью, хлещу ладонями по самому себе, но, оказалось, никого не застал, кроме одного недоразвитого комарика. А они уже схватили по первой порции меня и теперь вьют сложные траектории, чтобы продолжить свой разбой. Я оставил вёдра, напрягся, изготовил руки и стал внимательно следить за противником. И первое что увидел: они норовят сесть на места, которые я не вижу и где трудно достать: на тыльные части рук, на шею сзади, но они так вожделенно возбуждены, так рвутся к добыче, что часто не выдерживают. За несколько минут схватки и я нескольких убил, но и пропустил несколько укусов. Постепенно приноровился, почти не допускал укусов и их стало заметно меньше. Но стоило взять ведра, то есть, занять руки, — они тотчас возникали и наваливались на меня всей своей молодой мощью. — Ну, братья меньшие, туды вас в качель! Пришлось оставить вёдра и бежать домой, чтобы как следует одеться. А когда позорно бежал — увидел из-за забора ехидную усмешечку мужичка, местного жителя, возвращавшегося из леса. Правда, сам он был почему-то одет в телогрейку и ушанку. Я вбежал в дом. Стремительно закрыл за собой дверь и только возликовал о спасении, как услышал над головой знакомое жужжание… — Гады, что ж вы творите! ведь я наместник Бо…
Утром, пока не сошла роса, я кошу, укутанный как мумия, залитый потом и кровью. Комариные орды вместе со своими сателлитами — мошкой, то есть, гнусом, лезут напропалую. Мух ещё нет, но у этих — своя тактика. Мошка бьёт прямо в глаза. Её камикадзе выбирают точный курс, а пока я вою и вытаскиваю их из-под век, остальные кидаются в обнажившиеся щели. Но надо косить, пока трава не высохла. И я кошу, кошу… Потом обезумевшим чучелом бегу в дом. В прихожей скидываю одежды и быстрой тенью, почти не открывая дверь, чтоб не проникли кровные братья, проникаю в комнату. Здесь царит божественная тишина и прохлада. — Так вот что такое Нирвана, оказывается её так просто осуществить на Земле!
Бросаюсь на кровать, раскидываюсь носом кверху, остываю и медленно прихожу в себя. И думаю, конечно, о комарах. Они явно любят кислые почвы: хвойные леса, болота, тундры. На чернозёмах южной России их почти нет. Надо же: и в этом нам "повезло": почвы у нас беднейшие, зато комар богатейший…
Форточки в комнате открыты, но затянуты марлей, оттуда доносится ровное гудение, как будто проводов высокого напряжения. Но это — не провода… Вдруг соответствующий звук улавливаю над своим носом. Приоткрываю глаза: легчайший взлёт и — никого нет. Закрываю глаза. Вскоре — опять гудок. Заставляю себя сразу не открывать, а дать ему устроиться. Открываю: он уже налаживает свой инструмент на моём носу, но при открытии моих век волшебно исчезает. Вся моя расслабленность испарилась, нирвана исчезла. Я очень медленно, не закрывая глаз, подношу руки ближе к лицу, чтобы удар был короче. Закрываю глаза и жду гудка. Слух напряжён до предела. И вдруг: жало впилось мне в шею сбоку, у соприкосновения с подушкой. Без всякого гудка! Я бью, но ладонь шлепается о подушку. Лёгкая тень взмывает в окружающее пространство… Комар победил, как хитроумный Одиссей победил великана Полифема.
Но деревенские комары — валенки по сравнению с городскими. Какие сражения разыгрываются в наших крупнопанельных клетках! "Война и мир"!
Когда-то я читал в "Науке и жизни", что онкологический вирус, попавший к нам в организм, ведёт себя точно так же, как греки при осаде Трои: сначала пытается пробить клетку организма штурмом, если не получается — изготовляет "подарочек", химически близкий к веществам, которыми питается клетка. Если удастся — "подарок" принимается, и внутри клетки организма начинает расти чужеродная ткань и так далее. Если вирус такой умный, то отчего не быть умным комару?
Мы судим о комарах, когда они в стае, на штурме и когда им от роду несколько дней… Вспомним лучше о штурме Белого дома…
Я разглядываю побеждённого противника. Положил его на бумажку, не поленился, достал очки и увеличительное стекло. С первого взгляда — крошечная грязноватая капелька. А солдат, убитый на поле боя, для тех, кто смотрит на него с заоблачных высот? Всё так же. Пытаюсь разглядеть голову, но не могу. А какая мне разница, чем он думает? Пусть — хоть левой ногой, важно, что он что-то соображает, решает и, в конце концов, выживает, как вид. А выживание и есть задача всего живого.
ОДА СКОТОВОДАМ
Началась наша жизнь скотоводов-любителей. Звери моментально освоили выделенную им площадку, обнесённую забором: склевали всех червяков, объели всю листву на кустах и деревьях и начали завоёвывать окружающее пространство. На кормушки они набрасывались всегда одинаково ретиво. Стоило только показаться в калитке с кастрюлей в руках, как вся разрозненная компания с радостными воплями, сбивая друг друга, бросалась к кормильцу, и только успевай раскладывать. Но в перерывах между едой звери начинали наступление на заборы. Выискивали жёрдочки послабее и впивались в щели — куры своими змеиными головками, а козы лбами отодвигали жерди, и вся команда просачивалась к соседу. Мы благодушно делали свои дела и вдруг слышим истеричную ругань или густой российский мат. Бежим на звук: точно: опять! Сосед мрачно держит ружье и думает, как бы выстрелить похитрее — так, чтобы одним выстрелом и подлую скотину и невзначай хозяина пристрелить. Пришлось бросать все дела и заниматься только забором.
***
Однажды слышим шум на площадке. Смотрим, движется облако, состоящее из кур, их крыльев и перьев, с воем приближается к калитке. Вдруг одна курица падает, а другие сразу же успокаиваются, разглядывают её и неспеша расходятся. Заклевали насмерть самую крупную и красивую курицу. Попробуй пойми. Осталось шесть кур.
В июне начались яички. Сначала несколько мелких, потом пошли одно крупней другого, с густыми оранжевыми желтками. Правда, всё получалось не больше пяти в день — то ли не все несутся, то ли… Стали наблюдать. И однажды замечаю, как самая капризная и пугливая курица по кличке Змеюшка выходит из-под листа шифера, прислонённого к стене, и пригнув голову, быстро убегает — явно хочет остаться незамеченной. Сгораю от нетерпения, но даю ей возможность уйти подальше. Аккуратно приоткрываю щель под листом и — обомлел: два десятка крупнейших яиц, половина из них с двойным желтком. Вспомнил, как Петя уделял ей особое внимание, а остальные куры вечно отгоняли. Вспомнил заклёванную красавицу: уж не ревность ли рядовых по отношению к таланту? Кто знает. Но после обнаружения тайного гнезда Змеюшка сникла. Видно, её материнский инстинкт пропал втуне. Она по-прежнему не ладила с остальными и старалась класть яйца отдельно, но тайников уже не осталось, и вскоре яйца её уже не выделялись.
Пошло к осени. Мне приходилось перекапывать освбодившиеся грядки, и каждый раз я приглашал кур. Они набрасывались на бедных дождевых червяков, поглощая их десятками за день. Наверное, они обеднили нашу почву, но … в стране разворачивался БЕСПРЕДЕЛ. Зерно и крупы, которые зимой мы накупили за копейки, стали стоить сначала рубли, потом десятки, потом сотни… а запасы подходили к концу. Получаемые яички не оправдывали затрат. К тому же число яичек опять стало меньше расчётного. Мы стали наблюдать и "засекли" курицу, не посещающую гнездо. Она весной переболела, оправилась, но гребешок остался недоразвитым. Такой лишний рот нам был не нужен и мы после долгих споров решили её … . Но кто и как? Соседей просить стыдно. Значит, надо мне. Я взял лопату и стал копать. И вскоре эта курица прибежала. Я кинул ей червя, сделал глубокий вдох, почувствовал, что будет нечто страшное, но взял себя в руки. И когда курица потянула голову к червю, ударил её лопатой поперёк шеи. Удар получился точный и неслабый, но лопата придавила куриную шею к земле, а земля была очень мягкой. Верхняя часть шеи была перерублена, лопата остановилась в позвоночнике, а нижняя — гортань — осталась целой. Душераздирающий, почти человеческий предсмертный крик потряс всё вокруг, а голова только дёрнулась и не смогла подняться. Преодолевая тошноту, я ударил второй раз. Голова отвалилась, а курица побежала и бежала довольно долго, пока не рухнула. Я сидел на земле, совсем чеканутый и понял, что никого и никогда убивать не буду. А это значит, что наших зверей надо продавать.
Козочки наши с курами жили вполне дружно, только во время еды их приходилось разводить, но когда они подросли, площадки им стало маловато. Надо было выводить пасти. А чтобы время использовать с большей пользой, я приспособился так: сажаю их в тачку, на плечо — косу и быстро, чтоб не выскочили, иду в лес. Там их выпускаю, и они сами за мной, как собачки — побаиваются одни. Я выбираю лужайку с хорошей травой, кошу, набиваю тачку с верхом, а козочки делают своё дело — поглощают кустарники. Кстати, дело полезное — прореживают лес от мелколесья. Потом мы идём домой, обычно без всякого принуждения, а люди заглядываются: какая дружная компания!
Выросли они, налились красотой и здоровьем за лето — загляденье. Но вот Ночка, она постарше, стала упрямиться, не хочет в тачку влезать. Даже, когда уже сидит в тачке, в определённом месте выскакивает, делает круги и поглядывает в одну сторону. В ту самую, где живёт молодой козёл Мальчик. В прошлом году он бегал по улицам очаровательным белым козлёнком, и обязательно его съели бы алкоголики, как съели всех собак, если бы хозяин его был не из тех, с кем надо дружить, а не ссориться.
Итак, дело ясное. По книжке им ещё рановато интересоваться такими вопросами, но, видно, хорошее питание и здоровый образ жизни — акселерация. Соседи подтверждают: пора.
Этот Мальчик ворвался к нам сам, едва мы растворили калитку. Если удастся нарисовать его портрет без запаха — это будет кинозвезда. Но мы видим его воочию, придётся терпеть. Страсти его бурлили полноводной рекой, а наши девочки… Вдруг я увидел, что они стесняются меня. Пугливо отбегают от козлика и все косятся в мою сторону. Тогда я зашёл за дальний забор и увидел любовное игрище без всяких сковывающих рефлексов. Всё как у людей!
Теперь мои козочки приобрели статус "покрытых". Стало ясно, что зимой нам с таким хозяйством не управиться. Значит, надо продавать. Продали их довольно легко и только после этого узнали, как вся деревня на них заглядывалась. Новые хозяева (их купили разные люди) отвели их в тёмные, тесные хлева, выпускать, гулять с ними было некогда, и обе они с тоски заболели, но всё-таки выжили и на следующий год оклемались. Сейчас они ходят солидными дамами. На меня не обращают внимания, но Ночка как-то заходила к нам в гости, всё вспомнила и даже не захотела уходить. А за ней плёлся очаровательный козлёнок.
Я счастлив, что посвятил два года такому близкому знакомству с нашими меньшими братьями. Убедился, что мы все из одной семьи. Но потом я не меньше радовался, что вовремя от них избавился: всё-таки каждый должен делать своё дело. Думаю, что наша больная страна в конце концов придёт к простой истине: основа здоровой страны — здоровое крестьянство. Не кибернетика и астрология нас спасут, а крестьяне, умеющие выращивать хлеб, скот, лес.
***
Раньше я входил в лес, как на стадион — для удовольствия и активного отдыха, теперь — как взрослый сын входит в родительский дом: всё родное, до боли знакомое. Правда, там — новая занавесочка, там — скатерть, но из-под них выглядывает щемящее душу старение — трещины, перекосы, подтёки. Сейчас я вхожу в лес и вижу просеки, просеки. И всюду следы тракторов и машин. Ещё недавно можно было войти в наш подмосковный лес от нашего посёлка и идти на восток, минуя Муром, Владимир, до Волги, а перепрыгнув Волгу — до Урала, а там незаметно перейти в Великую Сибирскую тайгу. Идти только лесом. Сейчас — чем дальше в лес, тем больше просек, а там, глядишь, растут какие-то таинственные объекты за колючей проволокой, там — дачный посёлок, а там — и целый город. Лес выеден изнутри. Но главный его губитель это — те самые молодые симпатичные мужики из местных, которые вовремя успели пристроиться к лесничеству и леспромхозу, получили в городе красивые дипломы, и лесоохранные грамоты и взялись охранять лес, как козёл охраняет огород. Эти ребята очень грамотные, они всё знают и про экологию и про политику. Но решает спрос, а он огромен и растёт. Растёт и круг людей, наживающихся на рубке леса. Всё в полном соответствии с монетаристской теорией.
Не знаю, с какой скоростью гибнут леса Амазонки, вероятно — с такой же, но… на наваливается тяжёлая, как бревно, мысль. …Можно простить все преступления людей против самих себя: ведь иначе они давно заполнили бы собой всё пространство, но уничтожить лес — значит, уничтожить всё живое, значит, наша голубая планета превратится в жёлтую, а потом в серую. Теория говорит, что Вселенная так же бесконечна в "мелкоту", как и в ширину. Значит, любая мельчайшая частица должна состоять из более мелких составляющих. Так что давайте не будем сходить с ума…
Об этом я думал, прогуливая своих козочек по нашему синему лесу.
Вечерами, когда солнце мягко закатывалось за лес, я брал в руку кусок хлеба и демонстративно шёл в сарай. Мои питомцы сами устремлялись за мной. Куры вваливались в широкую дверь с грохотом и кудахтаньем, за ними скромно плелась застенчивая Марта, а Ночка и тут показывала характер — всегда опаздывала. Я клал кусочки хлеба в разные места, чтобы они не давили друг друга, но каждый раз всё-таки получалась небольшая драка: курица, ухватившая первый кусок, ошалело убегала от подруг, а те, давя друг друга, бросались за ней. И это при том, что все были сыты-пересыты.
Стал вместо хлеба бросать горстку зерна, причём совсем маленькую. Ссоры уменьшились, но уменьшился и интерес идти в сарай. Пришлось вернуться к хлебу. Угощение моментально проглатывалось, и куры лёгкими взмахами взлетали на шестки, тяжёлый, как чемодан, Петя, шёл по ступенькам и с нескольких попыток оказывался среди них. Все успокаивались, и начиналось волшебство.
Я садился на ароматную, прогретую за день, кучу сена, рядом, положив голову на мои колени, устраивалась Марта. В сарае черно, только горит оранжевым золотом дверной проём. В него чёрным мячиком впрыгивает Ночка и устремляется к нам. Устраивается с другого моего бока, толкается круглой спиной и затихает. Затихает всё. Чуть посапывает Марта, даже слюнки текут. Ну, совсем человечек… И вот в тишине я слышу нарастающий отдалённый пересвист, как будто журавли поднимаются из-за горизонта. На красивейших, высоких-высоких нотах, на несколько голосов курлычат мои куры. Нет этих жадных озабоченных тёток, вытаращенных глаз — есть пение высоких душ, парящих в поднебесье.
Я застываю, растворённый в Природе. Остановись, мгновенье. Я никогда не был так счастлив!
В это время меня зовут к ужину. Если ответить, то всех вспугну, не ответить — будут искать и звать дальше.
Я встаю, тихо выхожу и запираю дверь снаружи. Остановись, мгновенье… — Ха-ха-ха, как бы не так!