Застывший мёд времени Ч.
Литература
Застывший мёд времени Ч.
РАКУРС С ДИСКУРСОМ
Владимиру Орлову по душе «озорство без оглядки»
Нашей машине перегородили дорогу… лягушки, купающиеся в пыли. Чудилось: они выплюхнулись из нового романа, над завершением которого сейчас работает Владимир Орлов на своей даче близ посёлка Троицкое в глубинном Подмосковье. Эти сидячие и похохатывающие земноводные будто и ведать не ведали, что под колёсами от них останется лишь мокрое место. Словно знали они: только странная демонстрация беззащитности может остановить механическую силу цивилизации, всё больше загоняющей себя в тупик. Не об этом ли очередное творение классика «ирреалистического реализма», не поверите, так и называющееся – «Лягушки»? Мы заглушили мотор.
Впрочем, Орлов предпочитает пока о «Лягушках» помалкивать. Я давно поймал себя на мысли, что многие его произведения наделены свойством предварения будущего. Например, «Альтист Данилов». Исполнилось ровно 30 лет, как этот роман вырвался из «Нового мира» в большой. Когда я его перечёл, мне показалось, что во многом я читаю о времени нынешнем. Помнится, в Голливуде замышляли снять фильм по «Альтисту…». Не срослось. Не будем сейчас обсуждать причины – они, как стрелы в святого Себастьяна, впиваются в автора. Сам факт, что в юбилейном для этого произведения году он подписал контракт с Камерным театром имени Бориса Покровского на постановку оперы «Альтист Данилов», свидетельствует об одном: роман снова входит в плотные слои атмосферы российского бытия.
– Владимир Викторович, время от времени меня одолевает затея составить «Книгу сбывшихся предсказаний». Вот написал прозаик или поэт нечто, а оно сбылось. Взять хотя бы «Время Ч.». После выхода «Альтиста…» я довольно часто слышал этот позывной. И сам применял. Не считаете ли вы: то, что произошло с нашей страной после «Альтиста Данилова», и то, что с ней происходит сейчас, – это сплошное материализовавшееся «Время Ч.»?
– Как сказал Умберто Эко, книга – это генератор интерпретаций. Сведущие люди подсчитали, что кроме тогдашнего тиража «Нового мира» было выпущено чуть ли не 10 миллионов ксерокса с «Альтистом…». Некоторые этими распечатками торговали. По 70 рублей – штука. Я тогда выступал в разных аудиториях – и на заводе «Динамо», и в академгородках, и в оркестрах, и в театрах – и понял, что, прочитав мой роман, каждый трактует его по-своему. В соответствии с собственными ожиданиями. Например, увидели сатиру, когда автор совсем не имел её в виду. А пародийные моменты, которые я себе позволял, интерпретировались читателями всерьёз. Я, когда писал роман, в немалой степени озорничал. Вообще произведение, которое потом может остаться и вызывать интерес, должно иметь известный элемент озорства. Я только одной вещи Булгакова завидую по-настоящему. «Собачьему сердцу». Потому что там присутствует озорство без какой-либо оглядки. А когда ты пишешь с оглядкой на читателя и общество, то и выходит, как с моим последующим романом «Аптекарь». В нём я уже контролировал себя, боялся, что он будет хуже «Альтиста…», пытаясь вложить в него определённые смыслы. И «Аптекарь» не был прочитан внимательно. В том числе и по той причине, что его опубликовали в «Новом мире» в 1988 году и он стоял в ряду так называемых отложенных романов, как пастернаковский «Доктор Живаго» или «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. «Аптекарь» угодил чуть ли не в один номер с Варламом Шаламовым. В ту пору Олег Чухонцев, будучи членом редколлегии «Нового мира», мне сказал: «Ты «Аптекаря» написал не для нынешнего времени. А прочтут и поймут тебя через энное количество лет». Так оно и вышло. Вот сейчас на телевидении сняли 8-серийную картину под названием «Аптекарь». Если же рассуждать о «Времени Ч.», то не я его придумал. Во всех смыслах. Во-первых, это чисто армейское выражение. Когда начинается артподготовка или ещё что-то экстренное, назначается «Время Ч.». Ольга Кучкина вела телепередачу с таким названием. И у неё однажды спросили: «Это имеет какое-то отношение к «Альтисту Данилову?» На что она ответила, что вообще не читала этот роман. В «Альтисте…» герою даются чёрные метки. И тут, конечно, открывается другой смысл. Не армейский. Но это «Время Ч.» в его судьбе – не в судьбе страны. Хотя кто-то толковал именно так.
– Сегодня и толковать не приходится. По сути, мы все стали жить в этом «Времени Ч.»
– Ну сами были хороши!
– А кто написал: «Время стекало в глиняный кувшин и застывало в нём гречишным мёдом»?
– Кажется, я.
– То есть писатель вольно или невольно приводит этот «застывший мёд» в жидкое состояние. В некотором роде он сам становится «хлопобудом» – тем, кто заранее хлопочет о будущем. Вы ещё в 80-х годах прошлого века изобразили эту таинственную структуру. И когда я смотрю на нынешнюю политическую элиту, на вчерашних комсомольцев, ставших федеральными министрами, то говорю себе: «Да вот же они – «хлопобуды»!»
– Это абсолютно точно. Потому что я знал многих ребятишек из Высшей комсомольской школы, перед которыми мне приходилось выступать. Все они были циники, ведали, что рано или поздно в стране что-то да произойдёт, и были готовы к тому, чтобы получить деньги на первоначальный капитал. Вот это я как раз не придумал. Эти люди – передо мной.
– Или те же «будохлопы», коих вы, перевернув, как песочные часы, найденное слово, вывели из «хлопобудов»?.. Ткните в любую телевизионную кнопку – и увидите хорошо обученное племя хлопальщиков. Им всё равно, чему хлопать, – лишь бы хлопать!
– Им, «будохлопам», деньги за это платят! Но вот вам ещё пример для вашей «Книги сбывшихся предсказаний»: герои «Альтиста…» воруют камни с вулкана Шивелуч – им сказали, что там должны быть изумруды. Проходит года четыре после публикации романа – и я получаю вырезку из «Камчатской правды», где написано, что в вулкане Шивелуч обнаружены чёрные изумруды.
– Здорово! А я бы в эту, на глазах обрастающую текстом книгу поместил такой ваш прогноз: «По точным исследованиям «хлопобудов», лет через пятнадцать–семнадцать разведётся у нас столько разных выпускников и так не станет хватать всяких необходимых людей – санитаров, продавцов, мусорщиков…» С единственной поправкой – сейчас эту нишу прочно заняли мигранты. И здесь бы задаться вопросом: «А не одолевает ли писателя глубокая печаль, когда он наблюдает, как сбывается его словесное озорство?»
– Ну, во-первых, я не перечитываю так уж часто свои книги. Но то, о чём вы спрашиваете, меня как раз одолевало. И началось с совпадения судьбы прототипа моего героя с теми событиями, которые описаны в романе. И я просто испугался, потому что могла приключиться трагическая развязка. К сожалению, потом-то он, прототип, сам повёл себя так, что, дескать, он тот самый альтист Данилов и есть. Начал встречать меня и качать какие-то права. На этом месте мы с ним разошлись.
– Когда вы напечатали «Альтиста…», вас сразу зачислили в фантасты. В Википедии так и написано: «Владимир Викторович Орлов – писатель-фантаст». Насколько вы с этим утверждением согласны?
– Я к фантастам себя никак не отношу. И фантастику как отдельный жанр литературы не принимаю. Когда я однажды сделал такое заявление на круглом столе с участием фантастов, они на меня обиделись и ополчились. Я просто живу в традиции сказки и фольклорного понимания явлений. Естественно, в крови у меня – Гоголь и Гофман. А «мистический реализм» и «магический реализм» – это всё наклейки. Между прочим, мне даже Маркеса в учителя приписывали. И мне приходилось доказывать, что на сложившегося автора другой сильный автор никакого влияния оказать не может – разве только произвести впечатление. Поэтому я сам по себе.
– И к когорте шестидесятников себя не относите?
– Я вообще не понимаю, что такое шестидесятники. И ни к какой когорте не принадлежу. И, может быть, имел по этому поводу несколько бед, потому что ругали меня как раз за это. Когда был напечатан мой роман «После дождика в четверг», вышел в фельетонном стиле написанный материал в «Новом мире», что для меня было очень обидно. И когда один из моих знакомых спросил у автора той публикации: «Чего ты ему приписал-то?», он ответствовал: «А мне сказали, что Орлова тронуть можно – он один, сам по себе». К сожалению, у меня не было никакого покровителя. А это в литературе оказалось делом нужным.
– В «Останкинском триптихе», куда, кроме «Альтиста…», вошли романы «Аптекарь» и «Шеврикука», вы изобразили многоуровневый мир ирреального – демонов, домовых и прочих. При этом не могли не столкнуться с прищуром церковных ортодоксов. Я не прав?
– Я уже сказал, что недавно был отснят 8-серийный фильм «Аптекарь». Так вот, по словам его продюсера, благословение на съёмку получено от Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Тут дело в другом. В теперешнем киномире, да и в театральном тоже, расплодилось столько якобы воцерковленных людей, что их количество уже перетекает в некое качество. Тот же продюсер мне сказал, что актёр Владимир Ильин, который прочитал сценарий «Аптекаря» и которому давали хорошую роль, сыгранную потом Сергеем Никоненко, якобы сразу от неё отказался, посчитав, что, снявшись в фантасмагорическом сюжете, будет в этом случае выглядеть не предпочтительно: мол, они с женой ходят в церковь, в хоре поют… При всём при том я даже в обмен на «Альтиста Данилова» Библию получил. Кто-то из священников вышел на меня, заинтересовался. В пивной как раз это было…
– Обмен Библии на «Альтиста…»?
– Да нет, обмен-то как раз не в пивной происходил. А познакомились мы там. А что касается того, что собственную придуманную сказку я соединил с мифологией в «Шеврикуке», то при этом я опирался на книгу этнографа Сергея Максимова о представлениях древних славян. И, говоря о тонких мирах, могу сказать: это всё фантомы человека. Что-то, как и в греческой мифологии, порождено его страхами. А что-то, наоборот, – надеждами на то, что какие-то силы ему будут помогать. В частности, домовые. А вот новые фантомы, которые человек создаёт сам, как, например, духи Останкинской башни, уже следует отнести к разряду нечисти. Это то, что я называю «Отродьями Башни».
– Тоже ведь в точку. Их, «Отродий Башни», как в самом телевизоре, так и вышедших из него, мы уже вынуждены лицезреть денно и нощно…
– Теперь-то мы вообще живём в «Отродьях». А тогда, когда писался «Шеврикука», я даже посчитал, что делаю это с перекосом. Однако воплощение нынешнего российского бытия всё расставило по местам. Да так, что после издания романа к нему проявил интерес кинорежиссёр Александр Орлов, снявший до этого фильм об Алле Пугачёвой («Женщина, которая поёт»). «А как вы полагаете снимать «Шеврикуку»? – спросил я своего однофамильца. – Там же многие фигуры и фигур-то не имеют!» – «У меня полное ощущение, – ответил он, – всё, что вы написали, – ни во что и переводить не надо. Всё сейчас смешалось – и демоны, и домовые. Это – вся наша жизнь». Однако денег для экранной трактовки моего романа, конечно, не нашлось. Драгоценное предприятие было бы, если снять «Шеврикуку».
– Когда я ехал к вам из Перми и наблюдал из окон поезда нашу многострадальную страну, затянутую дымом пожаров, то вспоминал, как уже в 1993 году вы в «Шеврикуке» писали: «Но теперь искажаются поля людей, биологические и прочие, порождая ауру зла, неблагополучия, насилия и неподчинения. Очаги семейные чадят. Потому там и тут происходят взрывы, выбросы недовольства, гордыни, смутьянства, которые приведут к волнению домовых. Оно может получить вселенский размах. Это в грядущем». И вот мы это грядущее получили в виде пожаров, ураганов, цунами… Не сдаётся ли вам, что наша славная академическая наука, подсаженная на хронический материализм, а вкупе с ней и наша власть оказались в теоретическом и практическом тупике перед логикою природы, явно сопротивляющейся человечеству?
– Они оказались в этом тупике не по своей вине, а уже в условиях всеобщего потока, который берёт начало даже не в ХХ, а в ХIХ столетии. Этот поток несёт техническое развитие, капитализм, добычу для себя благ природы. Главенствующие люди у нас сегодня кто? Добытчики.
– Сейчас то, с чем сталкивается человечество, необъяснимо его канонами. Вы не можете этого не видеть, потому что давно его изображаете. Когда я смотрел во время огненной блокады на укрупнённое экраном лицо министра по чрезвычайным ситуациям Шойгу, оно было растерянным. Россия горит. Я слышал, как простая женщина сказала в телекамеру: «Посёлок сгорел, как будто прошёл скорый поезд. С таким же гулом». Мы, кажется, начинаем понимать, что надо учитывать и ирреальные силы?.. Ирреальные – с нашей точки зрения.
– Если вспомнить известное выражение Мичурина насчёт «милостей от природы», то можно сказать: мы прилежные его ученики. Не только не ждём от неё этих «милостей», но и цинично заставляем природу через силу служить человеку. То есть мы сиганули даже через верхнюю планку мичуринского афоризма: «Взять их у неё – наша задача!» Собственно говоря, большинство технических изобретений – чистое приспособление человека к тому, чтобы он жил более комфортабельно, чем в пещерах. Но это понятное желание постепенно превратилось в бесповоротный процесс, который может привести к катастрофе, когда люди вновь окажутся в пещерах и человек опять начнёт искать для себя очередные приспособления. Видимо, такова его природа.
– А вам никогда не казалось, что природа человека и природа Земли, или природа природы – они различны, если не полярны?
– Но это не природа природы. Сама по себе природа – порождение Творца. И к самоубийству, я так полагаю, Он не расположен. Бог уже одарил человека тем, что Он вдохнул в него жизнь. Но Бог испытывает. В «Аптекаре», где трое совершенно разных людей пришли к ларьку, чтобы добавить, им является берегиня, предложившая воспользоваться сверхвозможностями. Люди при этом вроде бы должны соответственным образом себя вести. Но дело в том, что они порядочные. И от сверхвозможностей отказываются. Потому что опытов над ними ставили такое количество, что им уже всё это порядком надоело.
– На мой взгляд, Владимир Орлов вслед за Пушкиным обогатил народное самочувствие новой ремаркой. У Пушкина «народ безмолвствует», а Крейсер Грозный из «Шеврикуки» определил: «Народ не унывает!» Я думаю, вы в эту фразу вложили не только прямой смысл?
– Да, это неслучайная фраза. В народе нашем энергетика такова, что она из самых сумасшедших обстоятельств всё равно выводит людей на какие-то горизонты. У меня в «Камергерском переулке» есть на сей счёт соображение. Вот наши шибко умные дамы-детективщицы судачат о том, что главный герой отечественного фольклора и выразитель русской натуры – это Емеля на печи. Тогда в качестве примера я написал, что русские Сибирь не завоёвывали, потому что воевать там, собственно, было не с кем – им остяки не мешали. Но само освоение этой земли Ермаком с небольшой дружиною, прирастившей к России Сибирь, начиная от вашей Перми, а тогда – строгановской Соли Камской, говорит о том, что народ именно не унывал. Русские люди, опиравшиеся на свою энергетику, при том, что приходилось и кору жрать, и спать в сугробах, дошли аж до… Сан-Франциско. То есть вроде бы всё плохо, но не унывает народ. Торит такие героические пути-дороги, что чужеземцам и не снились! В общем, у русских – по Пушкину: «…то раздолье удалое, то сердечная тоска».
– Что вы перечитываете, если эта «тоска» подступает?
– Из поэзии лучше Гаврилу Романовича Державина перечитать. Здесь, на даче, обнаружились у меня 8 томов 1918 года издания Салтыкова-Щедрина. С ятями да ёрами. Обязательно – Гофмана, Достоевского. Очень хотел перечитать «Анну Каренину». Начал – и не могу. По причине того, что я, оказывается, знаю её чуть ли не наизусть. Я считаю, что это лучший роман Льва Николаевича. Если речь о новом поколении, то какой-то провал сейчас в пересменке писателей с точки зрения словарного запаса, культуры языка и прочего. В частности, и у вашего Алексея Иванова, который теперь на слуху. Я читал только один его роман «Географ глобус пропил». Но Иванов-то ещё ничего – у него какая-то культура есть, хотя поначалу там такие ляпы языковые, что поневоле подумаешь: на этом фоне все писатели даже последней советской поры – просто мастера мирового класса! Как Нагибин, Казаков и Трифонов. Три Юрия. А сейчас слову не придаётся никакого значения.
– Зато во главе угла – быстрота написания, распространение тиража и…
– …«негритянская» помощь! И тогда это было. Например, я очень хорошо знаю людей, писавших за некоторых именитых советских прозаиков. Но даже мастера, которые не имели большой славы, такие, как Николай Воронов, всё равно писали и, судя по всему, продолжают писать прозу со знаком высокого качества. Что касается нынешнего уровня культуры, он же зависит от того, чему учат в школе. К сожалению, в моём последнем литинститутском наборе не только не слыхали о существовании Трифонова или Казакова, но и вообще ничего не знали. А казалось, ещё совсем недавно люди читали много ныне забытых произведений. У меня на даче навалено «Новых миров» за 80-е годы, где вдруг, будто во мгновение ока, публикуются «Картина» Даниила Гранина, «Уже написан Вертер» Валентина Катаева, «Буранный полустанок» Чингиза Айтматова, «Живая вода» Владимира Крупина, «Самшитовый лес» Михаила Анчарова и мой «Альтист Данилов». И лишь потом, через несколько лет, я узнал, что, оказывается, нас всех втиснули в «рамки Брежнева». Нужно было создать из Леонида Ильича не только образ писателя, но ещё и либерала. И опубликовать эти произведения в самом либеральном журнале страны, каковым тогда считался «Новый мир». Вот почему позволялось печатать вещи, которые в другие годы ни за что бы не опубликовали.
– Поневоле задумаешься: «В чьи же рамки надо втиснуть сочинения нынешних пересменщиков, чтобы они обрели такое же звучание, что и названные вами произведения?»
– А их ни в чьи рамки втискивать не надо – они сами себя втиснули в рамки коммерциализации. Навеки.
Юрий БЕЛИКОВ, собкор «ЛГ», ТРОИЦКОЕ–ПЕРМЬ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
