Якорь в небе
МАДЬЯРСКАЯ ЛЮТНЯ
Якорь в небе, или Поэзия единого пространства
В переломные моменты жизни народов и государств, когда внезапно распадается общее геополитическое простран[?]ство, что помогает бывшим соотечественникам, оказавшимся по разные стороны границ, чувствовать принадлежность к своему народу и культуре? Родной язык, высшей формой которого является поэзия! Её значение в качестве объединяющего начала невозможно переоценить. Это хорошо понимают и наши бывшие сограждане, оказавшиеся за пределами России после 1991 года, и мадьяры, потерявшие принадлежность к Венгрии в 1920 году: ведь после Трианонского договора страна утратила две трети своей территории! Тогда, как и сейчас, связующим звеном между людьми одной культуры стала поэзия, чтобы сыграть ведущую роль в духовном воссоединении нации.
Мы говорим "домонгольская Русь", а мадьяры - "домохачская Венгрия". Для них битва при городе Мохач на правом берегу Дуная значит то же самое, что для нас сражение на реке Калке. После кровавой победы, одержанной султаном Сулейманом Первым над королём Лайошем Вторым 29 августа 1526 года, значительная часть страны попала под власть Османской империи. С этого дня у венгров началась совсем другая национальная история - история борьбы за государственную и духовную независимость. К этой точке отсчёта постоянно возвращаются мыслью венгерские поэты. Ведь эхо глобальных исторических разломов, произошедших в XVI и XX веках, до сих пор слышно в их судьбах.
Подумать только: страна разделилась полтысячи лет назад, а поэтическое пространство так и осталось единым! Стихи на венгерском языке пишутся в Закарпатье, Словакии, Сербии и Румынии. На её территории, в зоне компактного проживания венгерского меньшинства - в трансильванском городе Тыргу-Муреш, появился на свет поэт Геза Сёч, занимающий пост государственного секретаря Венгрии по культуре. В румынском селении с говорящим названием Мадьярфалу (что значит - "Венгерская деревня") родилась поэтесса Лаура Янку, член правления Союза венгерских писателей. "Не завидую тому, кто будет это переводить!" - заявила она, пересылая свои стихи в Москву. Ведь Лаура пишет сложно, любит сталкивать несоединимое. Впрочем, и поэтический язык Яноша Сентмартони, возглавляющего Союз венгерских писателей, тоже отличается подчёркнутой парадоксально[?]стью. Лишь он один из всех авторов, представленных в этой подборке, родился в самом сердце Венгрии - Будапеште. Вместе с Лаурой Янку и Гезой Сёчем Янош Сентмартони примет участие в Неделе венгерской поэзии в России, которая пройдёт с 10 по 14 апреля в Москве и Санкт-Петербурге. А вот Карой Чех редко выезжает из родного Мезёдкёвешда, что в 50 км от Мишкольца - города с древними поэтическими традициями. Родившийся в венгерской деревушке Боршодгест, он известен своей тонкой пейзажной лирикой, а также многочисленными переводами современной русской поэзии.
Среди авторов, чьи стихи появились на венгерском языке с его лёгкой руки, - лауреаты Большой премии Международного литературного фонда имени Милана Фюшта Венгерской академии наук Ирина Ковалёва, Иван Белокрылов и Леонид Володарский. У последнего несколько месяцев назад в Будапеште вышла поэтическая книга на венгерском языке "Рождественский коридор", составленная Кароем Чехом. Сейчас он готовит к изданию антологию современной русской поэзии на родном языке. Большой фюштовской премией награждены также двое других переводчиков, работавших над венгерской подборкой, - Юрий Гусев и Ольга Володарская, без которой эта публикация не могла бы состояться.
Лаура ЯНКУ
КАНТАТА ДИЛЕТАНТКИ
Пока ждала тебя воскресным днём,
на яблоню цветущую смотрела -
туда, где свили воробьи гнездо,
что заметала вьюга лепестками.
Твоё писала имя на стекле,
слезами буквы успевали стечь,
а ты не шёл, и пальцы на руках
указывали десять направлений,
и приближался ты со всех сторон,
хотя шагал не по своим дорогам.
Я спать училась стоя, как деревья,
но гас огонь, дрожал Христос-младенец,
озябший у Марии на руках.
ДОРОГА К ДОМУ
Утро. Среда. Небо лиловое.
Подсолнух, как головня.
Потёртые чётки перебираешь,
считаешь, что плох для меня.
Плох урожай нынче.
Звонить бы колоколам!
Завтра я сяду в поезд
и разорвусь пополам.
Поеду я и останусь -
всё сразу, всё как-нибудь,
но ты ведь тоже пытаешься
на каждом углу свернуть.
Зачем ты со мной играешь,
бросаешь, шагаешь прочь?
Это не наш дом,
мама,
это всего лишь ночь.
СНИМОК В РУБАШКЕ
Переставляю просто
твоё я изображенье.
На стенах дней девяносто
идёт оттенков броженье.
В наколках пыли обои,
стрела в груди циферблата -
всё грезит одним тобою
и ждёт твоего возврата.
Пустившемуся в дорогу
нож боли вернуть хотела,
чтоб вечно впивался в ногу,
чтоб резал душу и тело.
А ночь не пропустит встречи
и холоду даст отмашку,
и кто-то другой на плечи
накинет твою рубашку.
ЗЕРКАЛО
С нижнего края зеркала
ссыпаются шорохи в бездну.
Встречаясь на стенках бокала,
потёки кресты рисуют,
и холодом веет могильным,
лишь рельсы друг к другу жмутся.
Брусчатка дробит походку,
летящий мой шаг ломает,
но сколько б ни вился путь мой,
а всё-таки оборвётся.
Костей не собрать - ведь ими
мостим мы дорогу к Богу.
* * *
Дважды из ниоткуда
Колокол бьёт сурово.
Смерть - последнее чудо,
Небес последнее слово.
ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА
Не введи меня во искушение!
Край мой пуст, и сломано крыло.
Словом, что хранило от крушения,
мне в ошмётки губы разнесло.
Дай воды крещенской, накорми,
очи мне закрой и жизнь возьми.
ЛУНА В ОКТЯБРЕ
Немытая луна
в мою постель упала.
Железнорукий ветер,
её смахнувший с неба,
ко мне приходит в гости
и шлёт цветы со страхом.
Страх так со мной сроднился,
что больше не боится
меня. А тот, кто нынче
прийти не потрудился,
мне с ним пришлёт проклятья,
и страх опять вернётся,
и холодом повеет,
и разговор затеет,
и съест мой хлеб,
и рухнет он на мою подушку
подстреленною птицей.
Обнять его не смею.
Перевела Ирина КОВАЛЁВА
* * *
А где-то ждёт, не тает давний снег -
приют надёжный, каменный уют,
где не дрожит от страха человек,
заслышав, как в ночи гудки поют.
А где-то ждёт нас тот, кто вышел в путь:
на стол накрыв и застелив постель,
он выскажет моих томлений суть,
косясь в окно: утихла ли метель?
Для страха грудь моя - надёжный склеп,
взгляд серых глаз - как дымка над прудом.
Кусочек неба - мой привычный хлеб.
Зал ожиданья - мой привычный дом.
Перевёл Юрий ГУСЕВ
Геза СЁЧ
СТИХИ О БЕСКОНЕЧНЫХ ПРОГРАММАХ
Одна любовь таит другую,
Как подпрограммы хитрый код,
Как монстра - монстр; так в каждом праве
Закон глубиннейший живёт -
Он в недрах нашей жизни скрыт,
Но изнутри звездой горит.
Одна любовь таит другую,
Она живее и темней,
Бежит, пульсирует ключами,
И одеяло, как дитя,
Всё сбросить норовит ночами
Куда-то вниз.
Когда-нибудь найдёшь и ты
В вине глубинных догм следы,
КАК ЭТОТ СТИХ ДРУГОЙ СКРЫВАЕТ,
И сможешь влиться вслед за мной
В программ бесчисленных ряды.
Перевёл Иван БЕЛОКРЫЛОВ
КОВЁР НА КОЛОЖВАРСКОЙ УЛИЦЕ
Коли ты его
не соткёшь
я сотку
или кто ещё
и придёт сестра
дальше ткать его
совершая труд
даже в час ночной
да придёт сестра
и возьмётся ткать
раз за разом так
и из ночи в ночь
будет ткать и вся
порастёт пером
из него наряд
шьёт ей горький стон
улетит она
и оплачет вот что:
юность, что перепала другой
и другая её износила давно
и как ни крути это так
и как ни крути это так
АВТОПОРТРЕТ ЯНЫЧАРА
Я янычар. Родился в Семиградье,
на улице Республики. Звалась
в девичестве Марией мать моя.
В четыре года у неё меня украли.
В Адрианополе купил меня ага.
Оттуда к беку я попал, к паше - оттуда.
Живу в Стамбуле.
Много достиг: орудовать умею ятаганом,
дома сжигать и вздыбливать коня,
и на копьё нанизывать младенцев.
Профессию имею - янычар.
Национальность, вера - янычар.
Эгей, мой ятаган!
Набеги совершаю я порой
в свой бывший дом в далёком Семиградье.
Я как-то раз поддел на ятаган отца, братишку
и родного дядю -
всех родичей, кого мой меч достал.
Вот было шуму! Раненые стонут,
а женщины пронзительно кричат,
ещё б им не кричать: я не смягчаюсь,
родную мать насилую с сестрой
- вот как мне любо янычаром быть! - а после
на рынок их невольничий гоню, в Адрианополь.
Вновь и вновь сжигаю
свою отчизну, город мой родной.
Перевёл Леонид ВОЛОДАРСКИЙ
Янош СЕНТМАРТОНИ
МОЯ ARS POETICA
Ночами, неделями снова и снова
я форму ищу заповедного слова.
Леплю, и бросаю, и вновь начинаю.
Себя самого, кем я был, забываю.
Что было, что будет, желания, чувства -
всё канет куда-то, где тихо и пусто.
Я в землю, я в камни зубами вгрызаюсь,
я зубы ломаю о злобу и зависть.
И всё ж еженощно, и всё ж ежедневно
упрямо, по пяди, возводятся стены,
из косных субстанций возводится зданье.
А то, чем я был: наслажденье, страданье,
что было бесследно исчезнуть готово,
в душе пробуждается, просится в слово.
Перевёл Юрий ГУСЕВ
ЛИЦОМ К СВОЕМУ СТИХУ
Молчит сегодня стих, как тот, кто был избит
Среди полузаброшенного парка.
И взгляд его похож на звёздный винт,
И ввинчивается мне в глаза он ярко.
Тогда его я обнял и к себе прижал,
Чтоб боль его понять. Я знал: так надо.
И он тотчас же светел стал и ал,
Как ангел, что сумел сбежать из ада.
Он у подножья лестницы присел,
Которую описывал Иаков.
И так оборван был, так молчалив, несмел,
Что стал со мной душою одинаков.
Какой же ветер к нам его принёс
И раздувал сейчас его рубаху?
Он, может, был ответом на вопрос:
Что будет завтра? Но земному праху
Дано ли неземного смысл понять?
Нам тридцать штук серебреников ближе.
Уже знавали мы земную мать,
Чей сын когда-то нами был унижен.
И он замолк, прощая малых сих,
Тех, что живут, раскаянья не зная.
И точно так же ты молчишь, мой стих.
Да, у тебя была б судьба иная,
Когда бы я тебя не притянул!
Лечу твои зияющие раны,
Смотрю тебе в лицо и слышу гул
Себя, земного, полного обмана.
ИТАКА
Со спиной сроднилась мачта,
кто же от неё избавит?
Из морей сиреноглазых
кто достать былое в праве?
Далека ещё Итака,
далека, ох, как далече!
Всё слилось, что было свято,
и теперь плывёт навстречу.
Где ты, край, меня знававший,
что везде мне спать постелет?
Дева где, чьи там, за мраком,
для меня уста поспели?
Я судьбой своей ограблен,
да боюсь, что всё ей мало:
ночь меня, затвором будто,
крышкой шторма запирала.
Далеко уже Итака.
Где ты, память? Сон ли, сказка?
На неровной водной глади
Пенелопин лик как маска.
Не пытай меня ты боле,
кто я и откуда родом.
Взор мне застит пламя Трои,
волны ходят хороводом.
Мне домой уж не вернуться!
Прошлое ушло в пучину,
но себя держу в руках я -
плоть до срока не покину.
Перевёл Леонид ВОЛОДАРСКИЙ
ПЁС
Пламя тянется жадно к дымящейся шерсти,
Застревает в ограде полуночный вой,
Свет луны бьёт из глаз, рвётся с ужасом вместе,
Волчьей кровью искрится разряд грозовой.
Я умчался бы прочь, только цепь не порву -
Насмерть с домом сковав, подожгли конуру!
ДЕДУШКА
Посыпанный солью щёлкает лёд, -
Ругают тебя за учёбу.
Тебе восемь лет - строптивость поёт,
Ты так не похожа на сдобу.
Ты любишь их всех, почему же теперь
Наблюдаешь воронью стаю:
Окружили стол, перекрыли дверь,
Перья дыбом - дневник листают!
Тебя они любят, но вот беда -
Оказалась за этой дверью,
Где над щёлком солёного льда
Топорщатся волосы-перья.
И взлетела бы, да вот крыльев нет.
Ты прищурилась в свете лампы,
Где у тени стула неоновый свет
Удлиняет кривые лапы.
Ты идёшь назад, только там твой дед
Застывает подобьем башни,
Вместо ноги он воткнул в паркет
Свечной огарок вчерашний.
Подпёрт костылями его скелет,
Натянуто жмёт твою руку,
Но больше не бьёт по столу в ответ
На призыв преподать науку.
Наконец стихает безумный ор
Ледяной молчаливой кашей.
Застывает вокруг вороний хор
Омертвелою чёрной чашей.
Он шагнул к дверям, он глядит орлом,
Крылья света ему в подмогу.
Обхватив культю, ты идёшь бочком,
Заменяя больную ногу.
Перевёл Иван БЕЛОКРЫЛОВ
Карой ЧЕХ
БЕЛАЯ МИСТЕРИЯ
Нашего сада зелёная пена
К небу тянется неизменно.
А сверху белая масса без края
Спускается, призраков порождая.
Ходят-бродят они полусонно,
Не боясь колокольного звона
Церкви, внезапно запахшей цветами.
Будто языческий век над нами
Расплескал свои ароматы.
То, что существовало когда-то,
Заполнило нашего времени сферу.
Вот уже белую видно Венеру,
Богиню, ждущую почестей древних.
Ступает она по макушкам деревьев.
Там, где её белый след остаётся,
К небу то вишня, то яблоня рвётся,
Горящая жертвенным пламенем белым.
Кто будет тем единственным смелым,
Понявшим мистерии белой значенье?
Кто удостоится посвященья?
ГИМН СТРОЧНЫМИ БУКВАМИ ,
написанный в селе Богач перед Пасхой
из-под каменно-тяжкого снега
выбираются горы Бюкк,
в это Светлое воскресенье
новым кажется каждый звук,
и не только ростки под землёй, -
к жизни тянутся даже могилы,
и у стен появляются силы
черепичные крыши нести.
На лужайках трава сильна,
молодая, спешит она
прямо к солнцу взойти самому,
чтоб не выполоть никому!
АНТИЧНАЯ ВЕСНА
Под ритмы нового тысячелетья,
как будто груди матери кормящей,
повсюду набухают бугорки
так, словно это не кротов работа,
а неба дар заждавшейся земле.
И к ним, как новорождённый младенец,
та ранняя весна припасть готова.
По звонким желобам водоотводным
стекает не вода, а птичий щебет,
настолько крыши щебетом залиты,
хоть птицам певчим всё ещё и зябко
от холодов, гуляющих над ними.
А вожаком их кажется закат,
похожий на цветастого фазана,
чьи краски душу леденят и глаз,
но завтра утром станет он восходом
и жаром тех же красок удивит.
НЕБЕСНОЕ КЛАДБИЩЕ
На нём похоронены звёзды,
чей свет ещё к нам доходит,
как памятники лучи их,
как стелы самим себе.
На нём похоронено детство -
сто лет, как оно погасло,
но в нас его свет лучится
и всё умирать не хочет.
Перевёл Леонид ВОЛОДАРСКИЙ
ПРИГОВОР
Будто белые вороны,
кружат над остывающим телом Земли снежинки,
плотной стаей с неба пикируют,
с каркающим шелестом перескакивают
с одного водостока на другой,
увлекая за собой ласточкины гнёзда,
прячущиеся под стрехой.
Похоже, Господь из будущего
посылает нам свою весть,
но мы не слышим её и даже не догадываемся,
что это не хлопья снега, а всклокоченные ангелы,
поседевшие из-за содеянного нами,
доводят до нашего сведения
приговор Страшного суда.
ПРОРОЧЕСТВО
Не из каждого, кто в яслях родится
среди домашних животных,
что дышат ему в лицо и тычутся мордами,
выйдет Спаситель.
Перевела Ирина КОВАЛЁВА
Обсудить на форуме