Энергия заблуждения

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Семён Экштут.

Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века. - М.: Молодая гвардия, 2012. - 428 [4] с.: ил. - (Живая история: Повседневная жизнь человечества). - 3000 экз.

Тема книги известного историка и социолога шире обозначенной в названии. Автор, конечно, фиксирует приметы быта, нравы "образованного общества" второй половины XIX века, но видит в них прежде всего знаки случившегося тогда глубокого слома в разных сферах жизни.

О необходимости решения крестьянского вопроса власть задумывалась со второй половины XVIII века. А в 1828 году в докладе Третьего отделения императору говорилось: "Почти три четверти помещичьих земель заложены... помещики не могут больше выплачивать процентов, а крестьянам не из чего вносить казённых налогов". "Дворянство беднело и вырождалось, хозяйство страны приходило в упадок", - констатирует автор и называет одну из главных, по его мнению, причин упадка: "Экономический образ мышления не был присущ ни российским монархам, ни благородному сословию". В качестве примера приводится опыт "безалаберного", "из рук вон плохого" ведения хозяйства А.С. Пушкиным и его отцом, которые закладывали крепостных, полученные деньги проедали, "даже точное количество земли в Михайловском им было неведомо[?]"

Обращение к текстам отечественных классиков, их биографиям - приём, используемый С. Экштутом постоянно и порой удачно. Например, он коротко и ясно объясняет экономическую суть аферы главного героя "Мёртвых душ", которая нередко ускользает от современного читателя: "Скупая у помещиков крепостных крестьян, значащихся в материалах последней ревизии - "ревизских сказках" - в качестве живых, он намеревался заложить их и сорвать солидный куш[?]"

С неожиданной - экономической, опять же, стороны - показана жизнь гвардейских и армейских офицеров, расходы которых "абсолютно не покрывались государевым жалованьем". Так, о героях "Войны и мира" читаем: "Оброк двух тысяч крепостных обеспечивал службу Николая Ростова в Павлоградском гусарском полку, а восьми тысяч - расточительный образ жизни гвардейца Анатоля Курагина".

Ситуация, когда "военные и гражданские чиновники не могли за счёт своего служебного жалованья добиться материального благополучия и обеспечить себе достойную старость", толкала их к злоупотреблениям. Коррупция процветала даже в среде профессоров Московского университета[?] Николай I пришёл к "выводу: во всей России не воруют только два человека - он сам и его наследник".

Реформы Александра II должны были решить проблемы, запущенность которых привела в том числе и к недавнему поражению в Крымской войне. Это крестьянская, военная и прочие реформы, способствовавшие модернизации страны[?] Но положение осложнялось крайней нестабильностью в обществе. Единомыслия не было не только у разных слоёв общества, но и внутри каждого из них, включая власть. "Молодая Россия" отличалась невиданным доселе радикализмом[?] "Энергия заблуждения" молодёжи была направлена не на созидание, а на разрушение". С. Экштут отмечает парадоксальный феномен: "Если в годы николаевского царствования верховная власть принципиально не желала вести диалог с обществом, то после отмены крепостного права уже "молодая Россия" 1860-х годов не хотела этого диалога[?] Власть, как никогда раньше, нуждалась в поддержке общества", а её клеймили позором, звали Русь к топору[?]

Резко выросло число студентов - только в Петербургском университете в пять раз. Столица стала "городом кружков и вечеринок". Дело дошло до студенческих волнений и временного закрытия университета. Радикализм подогревался прессой.

По словам современника, "всё было предметом отрицания: религия, родина, семья[?]". Ругать не только власть, но и Россию - "это была устойчивая негативная тенденция". Усиление антипатриотических, антиимперских мотивов в отечественной словесности автор прослеживает на протяжении десятилетий. Начиная с 1828 года, когда П. Вяземский написал: "У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет более ни песен для его славы, ни слёз для его несчастий". И кончая 1912 годом, когда был опубликован "Хаджи-Мурат" Л. Толстого, где утверждается "приоритет гуманистических ценностей над имперскими".

Об остром кризисе семейных ценностей речь идёт во второй части книги. Масштаб и глубина явления впечатляют: что это - Россия позапро[?]шлого века или Рим эпохи упадка?.. Но вызывает недоумение подзаголовок "Сексуальная революция, которую мы не заметили". То есть как "не заметили"? Кто "не заметил"? Чернышевский и Тургенев, Боборыкин и Писемский, Л. Толстой и другие авторы, чьи тексты обильно цитируются?.. Здесь автор явно погорячился.

Впрочем, не только здесь. Литературные произведения, как уже говорилось, С. Экштут активно использует в качестве исторических источников. Но иногда историк не может скрыть своего недоумения, а то и досады на того или иного классика.

Суть недовольства обычно сводится к тому, что "русская классическая литература приучила образованную публику с негодованием смотреть на подлеца-приобретателя". Вот, например, комментарий к "Путешествию из Москвы в Петербург" А.С. Пушкина: "Величайший гений России не заметил, что извлечение прибыли сопряжено с ежедневным риском, следовательно, с личной ответственностью капиталиста за судьбу своего капитала и будущее своего дела". Тот же мотив возникает, когда речь заходит о Писемском, Л. Толстом, Горьком[?]

Всё правильно[?] Но могла ли наша словесность, по определению Томаса Манна, "святая русская литература", с самого начала своего существования отдавшая предпочтение сокровищам небесным перед земными и почти десять веков хранящая верность своему выбору, быть иной? Вопрос, понятно, риторический.

Александр НЕВЕРОВ