Кэптукэ – выслеживание зверя

Литературный портрет

з печати выходит очень много книг. И говорят, что это хорошо. Но большую часть этих книг читать нельзя, потому что это вредно для душевного здоровья. В прин[?]ципе можно совсем не читать новых авторов. Ведь в каком-то смысле это даже странное и пустое занятие - чтение новых авторов. Рассчитывать на обнаружение в художественной литературе каких-нибудь свежих идей и мыслей вряд ли стоит всерьёз. Как неоднократно замечали (в частности, крупнейший мистик современности Хорхе Борхес), существует не так много сюжетов, и все они многократно использованы. Борхес нашёл всего четыре сюжета (в новелле "Четыре цикла"): об укреплённом городе, о возвращении, о поиске, о самоубийстве бога. Во-вторых, новые идеи, наверно, стоит искать не в беллетристике, а, скажем, в научной или, на худой конец, в философской литературе (хотя и здесь они не очень-то новые, скорее, это свежие интерпретации идей старых). В-третьих, и это самая важная причина, почему не стоит читать новых авторов, заключается в том, что уже существует такое количество шедевров мировой литературы, на прочтение которых не хватит всей жизни.

Вальтер Беньямин ("Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости"), вероятно, полагал, что причиной тому развитие техники, сделавшее возможным превращение почти любого читателя в писателя. В самом деле, грань между писателями и читателями очень зыбкая - вчерашний читатель может вдруг взять и заявить о себе как писатель, и, хотя другие писатели будут стараться не замечать его, не принимать его в своё сообщество, оснований для этого у них не будет никаких. Потому что, скорее всего, он будет писать ничуть не хуже, чем они, а точно так же - плохо.

Исходя из этих размышлений, будет справедливо сразу заметить, что большая часть литературы малочисленных народов Севера - это нечто совершенно ужасное, кошмар, который ни в коем случае нельзя было издавать. Если бы это были труды, претендующие на научную информативность, сохраняющие и передающие ценную информацию о быте, фольклоре, мифологии народа, то да, они бесспорно были бы важны. Но дело в том, что это художественная литература (то есть с претензией на эстетическую ценность), в большинстве случаев, по известным всем печальным причинам, неумело воспроизводящая сюжетные шаблоны литературы соцреализма.

Но в данном случае речь пойдёт об исключении из этих унылых правил.

Встречаются книги, после прочтения которых остаётся тяжёлое и печальное чувство, как будто навсегда расстаёшься с чем-то очень важным и дорогим, что уже успело стать частью тебя и что, возможно, ценнее всего остального, что у тебя есть и будет. Как будто тот мир, который создаётся книгой, реальнее - в том смысле, что он кажется предпочтительным для существования. Как раз такая книга - повесть эвенкийской писательницы Галины Кэптукэ "Имеющая своё имя, Джелтула-река".

В значительной степени своим очарованием эта книга обязана форме - она написана от лица маленькой девочки. Вообще жанр детских воспоминаний занимает особое место в литературе - по какой-то причине истории детства часто волнуют сильнее. "Дэвид Копперфильд" Диккенса, "Приключения Тома Сойера" Твена, "Детство" Толстого, "Вино из одуванчиков" Брэдбери и так далее - во многом успех этих произведений обусловлен детской тематикой. Сложно понять до конца, чем это вызвано, но очевидно, что детство воспринимается как крайне важный, самый значимый период жизни, к которому хочется (хотя бы в памяти) возвращаться вновь и вновь. Это время надежд, которые ещё не обернулись разочарованием. Конечно, литература о детстве только в том случае вызывает интерес, если достаточно умело воссоздано мировосприятие ребёнка, если передана окружающая реальность так, как он её видит. Это в полной мере удалось Галине Кэптукэ. Наверно, говоря о северной литературе, самую близкую параллель можно провести с книгой хантыйского писателя Еремея Айпина "У гаснущего очага" (кто бы мог подумать тогда, что этот талантливейший автор выдаст впоследствии "Божью матерь в кровавых снегах"? Но с кем не бывает!) Эти две книги: "У гаснущего очага" и "Имеющая своё имя, Джелтула-река" имеют много общего, несмотря на принципиальные этнические отличия. И там, и там специфика традиционного быта северного народа на примере одной семьи описывается глазами ребёнка, через его непосред[?]ственный, искренний взгляд.

Параллель другого плана можно провести с "Записками охотника" удэгейца Николая Дункая (если, конечно, опять же иметь в виду только литературу народов Севера). В данном случае тексты Кэптукэ, Айпина и Дункая объединяет тема шаманизма, точнее, признание позитивной значимости шамана и его силы в бытии народа, признание "иного мира" - мира духов, которые постоянно взаимодействуют с нами. В самом деле это очень важная черта: литература северных народов, практически для всех из которых шаманизм был важнейшей жизненной основой, теряет смысл при попытках вычеркнуть или осмеять его.

Повесть "Имеющая своё имя, Джелтула-река" соединяет в себе как описание мира мифологии эвенков, эпические сюжеты и магию, так и повседневную реальность, гармонично их сочетая. Кэптукэ не противопоставляет мир "непосредственной действительности" и мир духов, нет деления на сказку и реализм, оказывается, что то и другое сосуществует без всякого противоречия. Тут, конечно, нужно оговориться, что для эвенка, вовлечённого в его коренную культуру, само это противопоставление объективной, "непосредственной действительности" и магической реальности лишено смысла - потому что это одно и то же. Но для современного европейского читателя разница очевидна - мы привыкли, что магический реализм противопоставляется классическому реализму: либо одно, либо другое. У Кэптукэ удивительным образом соединяются советская власть, заурядные бытовые проблемы, голод и нужда с магическим повествованием, в котором раскрывается подлинная реальность (можно было бы обнаружить любопытные параллели прозы Кэптукэ с магическим реализмом Маркеса и некоторых других латиноамериканцев). Подлинная реальность - эта та, которую видят шаманы и которая является даже обычным людям в виде определённых знаков, духов, магических символов.

Так, с обезоруживающими искренностью и прямотой (кстати, это одна из наиболее характерных и притягательных черт манеры письма Кэптукэ) в начале повести рассказывается о волшебном насекомом сингкэне. Это насекомое приносит удачу охотнику. Если вдруг оно явилось перед ним, то нет сомнений - скоро на тропе попадётся лось. Отец девочки давно уже ничего не добывал на охоте, небо не посылает ему удачу. Девочка молится небу часами, а может, и днями, но ничего не происходит, что не вызывает у читателя никакого удивления и даже настраивает на определённый пессимистический лад. Такое начало как бы предполагает, что эта повесть будет о невзгодах и тяготах тяжёлой охотничьей жизни, о наивности эвенков, списывающих свои удачи и неудачи на несуществующий и потому безразличный мир высших потусторонних сил. В какой-то момент девочка вспоминает, что если прилетит сингкэн, то охота станет успешной, правда, нужно его не прозевать. Вместе с сестрой они караулят насекомое. И оно в самом деле прилетает. А их отец вскоре возвращается с охоты - с убитым лосём.

Рассказано это так, что правдивость событий не вызывает сомнений и произошедшее чудо воспринимается как некая логическая закономерность. Кэптукэ как бы убеждает читателя в своих историях: магия - это нечто похожее на закон природы, то, что должно случиться с необходимостью при стечении определённых обстоятельств и совершении специальных действий.

В другой истории рассказывается о кочевании семьи Кэптукэ в поисках хороших мест для охоты. Как-то они переходили через перевал, на котором был захоронен дедушка героини - Пэскэнэ. Он был шаманом. Перед смертью сказал, чтобы всякий раз, проходя мимо, на его могилу клали табак, и тогда он пошлёт охотнику добычу. А тому, кто решится лечь на землю, под которой он похоронен, откроет срок смерти. Разумеется, преодолев перевал, отец Кэптукэ убил лося.

Отдельно стоит отметить, как мастерски автор описывает события. Лаконично, без лишних слов, но так, что картина встаёт перед глазами читателя во всей своей полноте - словно он является свидетелем этих событий. Посланники из мира духов, превращение отца девочки в шамана, его помешательство и отождествление себя с кукушкой, камлание (общение шамана с духами), охота, переезды и прочие происшествия описаны с особенной художественной силой. Таёжные пейзажи так же отлично удаются Кэптукэ - вероятно, помимо хорошего владения языком, необходимый эмоциональный эффект достигается за счёт того, что она описывает родные места и те события, которые на самом деле происходили.

В конце повести содержится эпизод, в котором девочка невольно становится участницей шаманского камлания, - она попадает в загробный мир. Чэриктэ, старый шаман, пытается спасти её отца и с этой целью совершает специальные магические ритуалы.

"Мальчик, проткнутый острыми длинными палками с обеих сторон в грудь, уже мёртв. [?]Голова Мальчика повёрнута на восток. Глаза открыты, большие глаза. Но они теперь ничего не видят. У меня совсем нет сил: голова моя раскалывается, тошнит, перед глазами плывут круги. Я падаю. Я падаю и падаю в темноту. Долго лечу куда-то вниз. Всё вниз и вниз. Всё темнее и темнее. Куда я лечу? "Я не хочу вниз, - хочется сказать мне. - Ведь внизу нижний мир Хэргу Буга, почему я лечу туда?" [?]Лишь вверху, далеко-далеко, светит то ли звёздочка, то ли искорка. Я очень долго лежу и смотрю на далёкий свет. [?]Я иду по вязкой глине, нахожу тропку. Шагаю по ней. Осматриваюсь. Как бедна эта земля: чахлая жёлтая трава, бледная повядшая листва на тонких деревцах. И везде большие зелёные кузнечики. Их так много здесь. Неужели мне придётся есть их? Но что это? Впереди горит огонёк. Это костёр. Седая древняя старушка сидит у огня. [?]"Откуда корнем-кровью, гостья, будешь?" - спрашивает она меня. "Бабушка, ты, наверное, сама знаешь, - говорю я ей. - Ведь это ты хранительница дороги в нижний мир?" "Это я и есть. А спрашиваю потому, что тебя-то я и не должна пускать туда. Вчера я не пропустила душу твоего отца. Оба вы раньше времени явились. [?]Только погоди, видишь, искры от моего костра? Среди них есть искорка Пэскэнэ. Вот она, самая яркая и большая. Лови её и неси на землю". Я хватаю рукой самую яркую и большую искру, зажимаю в руке и иду назад по дороге. Искорка жжёт руку, но я не раскрываю ладони, чтоб она не ускользнула от меня. Я донесу её на землю, и мой отец станет нимнакаланом. Вдруг слышу далёкое пение. Далёкое пение и звук бубна. [?]Да ведь это голос Чэриктэ и его бубен звучит. Он зовёт меня своим пением и звуками бубна из этого мира назад, домой, на среднюю землю Дулин Буга. Он то поёт, то курлычит журавлём. [?]Я открываю глаза. Мать, бледная и осунувшаяся, смотрит на меня и радостно вскрикивает: "О, Мать-Айихит! - говорит она. - Вернулась на эту землю моя птичка-оми. Благослови нас!" [?]"Мама, у меня в кулаке была искорка Пэскэнэ. Ты не видела её в моей руке?" [?]"Видела, видела, - отвечает мать. - Она теперь в сердце отца живёт. Отец поправляется, он завтра начнёт рассказывать свой первый нимнакан".

Вначале я упомянул о четырёх сюжетах, которые, по мнению Борхеса, составляют основу литературы. Какой же из этих сюжетов лежит в основе повести Кэптукэ? Наверное, сразу два - о возвращении и о поиске. О возвращении, потому что эта книга - это путь к детству, к себе, и более широко - к истокам своей культуры. О поиске (сюжет, который, кстати, Борхес считал вариантом сюжета о возвращении), потому что это поиск идентичности, самого себя и, может быть, основ бытия. Борхес считал, что в современной литературе поиск заканчивается поражением героя. По той причине, что "мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам". Но поиск Кэптукэ заканчивается счастливым концом.

Иван ГОБЗЕВ,

кандидат философских наук,

автор романа "Зона правды"