Жил-был Пёс. У него был хороший Хозяин: никогда не бил его, частенько ласково трепал за холку и исправно кормил горячим ароматным супом. Один недостаток был у Хозяина - почти всегда он был занят своими делами, редко выходило у него погулять с Псом. А Пёс тоскливо глядел из своего вольера на вольно бегающих по улицам дворняг, мечтал гоняться за их манящими хвостами и игриво носиться с высунутым языком. И вот однажды негодование переполнило его собачью душу, и Пёс решился на побег, впадая в блаженство от одной мысли о безграничной уличной свободе.

По обыкновению своему человеческому, Хозяин всегда возвращался домой вечером и всегда очень уставшим; в этот день всё было так же. Хозяин, неся в руках полную миску похлёбки, открыл калитку вольера и лишь собрался поставить её, как Пёс хитро извернулся и молниеносно проскочил между ног Хозяина, а потом, совершив небывалый прыжок, перемахнул через забор и был таков. Хозяин поначалу было растерялся, похлёбка в чашке тоже, будто в удивлении, пыхнула паром; но потом он кивнул головой, хитро ухмыльнулся, пробормотал что-то себе под нос и, вылив заверещавшее варево под ближайший куст, зашёл в дом.

Тем временем всё в душе Пса ликовало: вот она, долгожданная воля, бесконечная и сладостная! Он прямо-таки летел над землёй, разбрасывая слюну и свою собачью радость, постоянно визгливо потявкивал – мол, глядите на меня, я такой весёлый и беззаботный, я обрёл свою свободу! А вам слабо, а вы, сидящие за заборами?

Так мчался он и гавкал, задирая сидевших по вольерам да будкам собак: кто-то из них начинал рваться с цепи от ярости, кто-то тоскливо скулить, кто-то звонко лаять в унисон. Никого радость Пса не оставила равнодушным.

А вот из-за угла и появились те самые манящие дворняги. Их было много, разные – светлые и тёмные, мелкие и довольно крупные. Пёс радостно подбежал к ним:

– Я теперь ваш брат! Я буду жить с вами! – и наивно махнул пушистым хвостом.

Но не тут-то было. Дворняги, дербанившие мусорный пакет и всегда так зазывно лаявшие Псу из-за забора, вдруг разом зарычали, разъярились, начали зажимать Пса в угол:

– Брат нам, говоришь? Нет у нас братьев, мы каждый сам себе и брат, и сват. А ты, интеллигент вольерный, узнаешь сейчас, чё почём! – и набросились все на поджавшего от страха уши Пса. Страшный визг разнёсся по улице: дворняги вцепились зубами в шею и хвост Пса, и только его недюжинная, вскормленная домашней похлёбкой сила помогла ему чудом вырваться из гнилых челюстей смерти...

Пёс убегал от стаи несколько кварталов и только потом, почувствовав, что погоня отстала, без сил рухнул на асфальт. Жалкое зрелище он представлял: взмыленный, уши подраны, бока – в глубоких ссадинах, на шее шерсти как не бывало. Грустно стало Псу, что свобода так встретила его: совсем уж не так, как он ждал!.. Но Пёс тут же мотнул головой и подбодрил себя – свобода ведь на этом не кончается, найдёт он себе хороших друзей и заживёт счастливо.

С этими мыслями встал Пёс и, собрав все силы, побрёл дальше по улице, и лишь тогда понял, насколько сильно проголодался. В голове замаячила родная миска и ласкающий запах переваренных и заправленных макаронами объедков. Но – нет. Пёс прогнал эту мысль и повернул к ближайшей помойке.

В ней копалась маленькая, но при этом довольно пожилая и абсолютно бесформенная собачонка, деловито потрясывавшая комками невероятно грязной шерсти. Увидев Пса, она лишь хитро осклабилась и, приглашающе махнув хвостом, снова принялась за своё дело. Разило страшно, грязь несусветная, но – делать нечего, свобода есть свобода, надо выживать. Стараясь поменьше наступать на мусор, Пёс принялся рыться в баках.

– И откуда ты такой взялся, а? Из дома, поди, убёг? – ехидно спросила собачка-старушонка, перемалывая своими зубами какую-то гадость.

– Убежал, да, – стараясь не дышать носом, ответил Пёс.

– Свободы захотелось, да? Знавали мы таких! Убегут, а потом скулить начинают – домой да домой, а потом раз – да сдохли, либо собачники увезли... Кхе-кхе, дурень! – прошепелявила псина и большими, подёрнутыми дымкой старости глазами в упор уставилась на Пса. Тут ему совсем не по себе стало – то ли от взгляда, то ли от сказанного – но он начал пятиться назад. А окаянная старуха, будто став в разы больше, рыча, надвигалась на него и бормотала:

– Домой, домой возвращайся, пока не поздно! Домой!!!

Пёс не выдержал и побежал восвояси. А старуха вдруг опять помельчала, тихо-тихо проскулила и буркнула себе под нос:

– Убежала одна, теперь всю жизнь по помойкам ковыряется да тухлятину ест... Эх, дура, дура была! И этот молодой туда же... Свобода, свобода... Тьфу! – и дальше принялась проводить свою жизнь, ковыряясь в помойке...

А Пёс от страху убежал куда-то далеко. Потом сбавил шаг и медленно потащился вдоль серого, как осеннее небо, забора. Так, горько задумавшись и уже начав сомневаться в правильности сделанного им, добрёл он до широкого-широкого проспекта, по которому со свистом пролетали машины, но не такие привычные и тёплые, как Машина Хозяина, а злые и недовольно шипящие. Постояв немного у бордюра, Пёс решил: во что бы то ни стало он должен перейти эту улицу и вот уж за ней-то и начнётся настоящая свободная собачья жизнь! Почему-то Пёс вмиг в этом уверился, и дорога показалась ему ещё одним забором, подобным тому, который ограждал его в Доме Хозяина. Вновь породистая боевая ярость вскипела в нём, и он, высоко вскинув голову и воинственно гавкнув, бросился вперёд.

Страшный визг, рокот, рёв, крики. Слепящий свет в глаза. Грохот разрывающегося пластика где-то слева. Ругань повыскакивавших из своих разбитых машин людей. Страх и ужас.

Пёс, оказавшийся в эпицентре этого месива, случившегося на середине дороги, забыл обо всех светлых идеалах и преградах, бросился обратно и ошалело застыл на бордюре, затравленно глядя на ругавшихся между собой людей.

Вдруг из стоявшей ближе всех к Псу машине (очень странной, большой, с огромной конурой сзади) выскочил маленький потрёпанный человечек и, сверкнув налитыми кровью глазами, прошипел:

– Сейчас я тебя, гнида!.. – и в руках его блеснул жезл с металлической, холодной, как сама смерть, петлёй на конце.

Тут Пёс в третий раз за эти бесконечные часы дрогнул и побежал. Быстрее, чем в предыдущие два раза, намного быстрее.

"К чёрту эту свободу! Домой, к Хозяину! К чёрту всё это!" – кувалдой стучало в его голове и кровавой слюной слетало с высунутого языка.

Уже дело опять шло к вечеру, люди торопились по своим домам. Вот и Пёс добрёл на подгибающихся от усталости лапах к забору Дома Хозяина. Тот самый забор, который Пёс ещё вчера так люто ненавидел, теперь показался таким родным, уютным и почти живым, что он даже заскулил. Потом, мотнув затянутой пеленой боли и голода головой, Пёс начал жалобно скрестись в ворота.

На удивление, они отворились почти сразу.

Там стоял Хозяин. Такой ласковый, такой родной, такой свой! Хозяин...

Он отступил в сторону и кивнул. Пёс, виновато понурившись, зашёл во двор.

Ворота закрылись. Тут Хозяин присел рядом на корточки и, подняв рукой голову Пса, посмотрел ему в глаза:

– Ну и потрепали же тебя, дружище! – и, поднявшись, добавил: – Ничего, я не держу на тебя зла.

Пёс был готов запрыгать от счастья! Его простили, простили, простили! О, великий, добродушный и всепрощающий Хозяин! Каким же дураком я был! И какой ты прекрасный! Хозяин!.. Сколько в слове этом!..

Пёс хотел было броситься к Хозяину и вылизать ему лицо, но тот шикнул и начал мазать чем-то зелёным ссадины на боках Пса. Было больно, щипало, но Пёс, наполненный радостью, стойко перетерпел.

Потом Хозяин ненадолго ушёл и вновь появился с миской в руках. Из неё – такой знакомый и сладостный запах похлёбки! Пёс сглотнул и завилял хвостом.

Хозяин подошёл к вольеру, Пёс – за ним. Тогда Хозяин хитро, как вчера вечером, когда Пёс убежал, ухмыльнулся и сказал:

– Знал ведь, что вернёшься... Свободы захотел, дурёха, – и с этими словами он поставил миску на пол вольера, выпрямился во весь свой огромный рост и неожиданно серьёзно спросил: – Ну что, свобода или суп?

Пёс молча зашёл в вольер. Калитка захлопнулась. Суп торжествующе булькнул.