"ЛГ"-ДОСЬЕ
Владимир КОСТИН - прозаик, журналист, сценарист, филолог (кандидат филологических наук, доцент Томского университета). Родился в Абакане в 1955 году. Окончил филологический факультет Томского университета. Редактор альманаха «Каменный мост». Автор пьесы «От равнины до равнины, через три реки» (2005), сборников повестей и рассказов «Небо голубое, сложенное вдвое» (1998), «Годовые кольца» (2008), романа «Колокол и болото» (2012). Живёт и работает в Томске.
– Вы выпустили свою первую книгу после сорока. Столь поздний дебют чем был обусловлен – неверием в свои силы, трудностями с поиском издателя или просто писать начали уже в зрелом возрасте?
– Писателем мечтал стать с раннего детства: дивная, поэтичная Хакасия, родные мои – сплошь историки и филологи[?] Но многое мешало: затянувшийся инфантилизм, огромные профессиональные нагрузки. Филологическое образование вызывало робость перед великой мировой библиотекой; остерегал убогий коридорно-университетский жизненный опыт; потом я не чувствовал за собой, легкомысленным, морального права писать... В итоге начал в 37, когда понял, что иначе не выживу, что стою у стены.
– Достаточно много вы занимались и наукой, и журналистикой. Выходит, это серьёзно мешало писательству?
– Так сложилось, что я был обречён на поздний старт, и поэтому, оглядываясь, благодарно понимаю, что филология дала мне необходимые знания и установки, а журналистика – достаточный и во многом уникальный жизненный опыт. Другое дело, что я, может быть, подзадержался в этих профессиях, – но тогда остро стоял и доселе неотменённый вопрос об элементарном выживании моей семьи. В провинции некрасовский «Царь беспощадный» напоминает о себе ежедневно.
– Ваш сборник повестей и рассказов «Годовые кольца» в 2008 году вошёл в короткий список премии «Большая книга». Вы были сильно удивлены?
– Конечно, был удивлён и обрадован. Книга меня вымотала страшно, и «душа была темна». Мне позвонили из «Большой книги», когда я, родитель, сидел на уроке немецкого у своего сына. Я вышел в пустой школьный коридор и заплакал. До сих пор переживаю, что не успел, постеснялся позвонить, поблагодарить С.Б. Рассадина за отзыв о книге.
– Наверное, для провинциального писателя такое событие – большой успех? Или вы себя провинциалом не считаете?
– Понятно, что в последние годы провинциалы не избалованы вниманием и поощрением, притом что в провинции пишется много хорошей прозы, а поэзия и вовсе в неё переселилась. Это несправедливо и это погибельно для судеб русской литературы. Ибо она, великая, вся родом – кровью, правдой, любовью – из провинции. Сегодня литературная провинция героически задыхается в нашем кромешном копеечном быту, потеряла Среду. Но были же времена, когда одна только елецкая гимназия дала миру Розанова, Бунина и Пришвина! Стыдно и глупо, что литературная жизнь отныне «действительна» лишь в пределах Садового кольца. Без ветров России она тоже задохнётся, высохнет в игрушку. А себя я считаю, безусловно, провинциальным писателем, добровольным каторжанином.
– А сибиряком? Сейчас ведь это модно – говорить об особом сибирском пути развития культуры, отмежёвываясь от остальной России…
– Я – сибиряк. Я родом из хакасских степей, и половина друзей и учителей моего детства – хакасы. 40 лет я прожил в Томске. Да, у нас до сих пор говорят: «поехать в Россию», «у него родственники в России». Но ни о каком самоубийственном отмежевании от России не может быть и речи. Сибирь – её органичная часть, а сибиряки – всего лишь (и, увы, уже неочевидно) чуть более жизнеспособные, закалённые, диалогичные и душевно здоровые, чем наши «европеяне». Если стране суждено кануть в пропасть, то, наверное, последними туда свалятся сибиряки. Если России суждено возродиться, то, может быть, «только на том, что Сибирь для неё сберегла». И то не факт. Но заметьте, что искренних и не сусальных патриотов России среди сибирских писателей больше, чем в её доермаковских пределах. А ненавистников, зовущих Россию «этой страной», у нас почти нет. В этом смысле говорить об особом культурном и политическом пути Сибири не приходится.
– В чём особенности литературного процесса в Сибири? Есть ли какие-то отличительные черты от других регионов? Не проводим параллель: Томск – Москва, тут всё понятно. Но, скажем, Томск – Воронеж…
– Удивительно – по отцу мои корни как раз воронежские. Воронежские просторы – чернозёмные, у нас – болота, нефть и газ. Климат совершенно иной. Исходно там жили гакающие степняки, у нас – вавилон кандально-ссыльных и переселенцев, русских северян и южан, навалившихся на исконных остяков и татар. В святцах воронежской литературы – Кольцов, Никитин и Эртель (первую книгу о нём написал мой дядя, Г.А. Костин!), у нас – Шишков со своей «Угрюм-рекой» во всём её «истерновском» очаровании. В какой-то степени местный колорит до сих пор определяет разницу в тематике и настроениях писателей разных регионов России. Но равнодушная тупая стихия информационной эпохи прессует и подравнивает сегодня всех, одинаково потерявших читателя. Правда, от Воронежа рукой подать до Москвы, до Парижа, но никаких прибытков от этого я для воронежских писателей не вижу. Большой писатель необъяснимо может появиться и здесь, и там. А вот благодатная культурная среда для его появления и созревания равно разрушена как там, так и здесь. Разве что где-то местная власть вдруг ни с того ни с сего дарит писателям хоть какие-то поощрения (причём почти всегда «не тем» и «не так»), а где-то и давит нашего брата, как вредное насекомое.
– Вот ваш роман «Колокол и болото», вышедший в прошлом году в издательстве «Беловодье» и попавший в шорт-лист «Золотого Дельвига», достаточно сложен – его относят и к историческим, и к бытовым, и к мистическим. А на самом деле?
– Трудный вопрос. Я не должен сам оценивать свою вещь. Могу только сказать, что я писал роман, «не стараясь угодить» массовому читателю. Однако же в одном Томске его прочитала уже добрая тысяча человек. Хорошо, что вам он показался «достаточно сложным». В нём хватает принципиально важных для меня отсылок к классике, русской и зарубежной. Разнофактурность романа была заданной, продуманной. Одна глубоко образованная читательница даже усмотрела в нём «мениппейное начало». А я хотел бы, чтобы мой читатель принял в нём добрую иронию, мирящую утопию и антиутопию, живущие в нём бок о бок. Чтобы стилевое и ритмическое задание прямо определяли духовное «небо» романа... Впрочем, мало ли что я хотел. Судя по отзывам, большинство прочитавших роман совершенно не озаботились его жанром. На днях мне позвонил очередной прочитавший. Он полюбил моих «милых полуидиотов», но на насущный вопрос о жанровом своеобразии ответил встречным вопросом: «Это зачем?» Он, между прочим, доктор философских наук…
Беседу вёл Игорь ПАНИН
Три обязательных вопроса:
– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Критики начала XX века, как это часто бывает, ошиблись. В наши дни – изначально очевидное и позорное падение интереса к чтению. Резко сузились читательские ряды. Измельчал прежде всего читатель, и прежде всего в странах «золотого миллиарда», где и умерла поэзия, а проза стала неприлично технологичной, «без божества, без вдохновенья». Там нет идеалистов. В российской литературе (пока ещё) достаточно интереснейших имён и текстов, чтобы не рыдать о её оскудении. Опять же, нам ведомо, что «большое видится на расстояньи». Но глобальная тенденция действительно видится крайне опасной; заметно, что и писательское сообщество в России дичает, дегуманизируется, оно обездомлено и нарциссично. И мало, мало достойной молодёжи. Зато, пожалуй, уже критически много зрелых писателей, которым вы не доверите посторожить свои вещи на вокзале.
– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Мы живём в самоуверенном и беспамятном, отрицающем всякую иерархию ценностей мире. А высокое Слово – оно обесценено жуткой практикой и демагогией XX века. А информационный вал накатился на человека, и человек оглох, огрубел, усреднился, обмелел. Это стадный мир потребления, масскульта, постмодерна – занятия полых людей, мир реваншистского ликования серых людей, имитаторов и самозванцев. Впервые в истории человечества цивилизация фронтально противостоит культуре. Мы, старомодные люди, живём на наклонной плоскости и, вполне возможно, не сумеем передать культурную эстафету в грядущее, так как там будут и не вполне уже люди. У хакасов есть поверие: если ребёнок присел на порог (что дозволено только шаману), то он не вырастет. Боюсь, как ни горестно, в отсутствие всего святого миллиарды молодых людей уже успели «посидеть на пороге». Писатель им не нужен, а для власти вреден, американская она или российская, ибо на дворе, при останавливающемся времени, вульгарный неофеодализм «диких помещиков», культ грубой внепочвенной финансовой силы. А писать я стал бы и в ситуации «литература без читателя», я стоик, и таково моё естество. Но, к счастью (по Гейне), я до этого не доживу.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?
– Например, за что можно уважать провинциального писателя (если он взаправду писатель, а не притворяется)? За то, что он без особой корысти, обречённый в маргиналы, сумел стать писателем, поднялся над бытовой графоманией среды. За то, что он элемент хребта, который держит Россию, в котором учитель, врач, хлебороб, рабочий; тем более что провинциальный писатель по совместительству ещё и один из них. За то, что пытается зажигать хотя бы лучинки над тёмными, неосвещаемыми краями, над которыми не всходит московское солнце. За то, что, работая на износ, ухитряется содержать семью и даже получать от неё (ох, не всегда!) моральную поддержку. За то, что он должен служить где-то за смешные деньги, потом подрабатывать, и поди найди её, подработку, в глубинке (жене нужны сапоги, ребёнку – пуховик и т.д.), а уж потом заниматься любимым делом – воспарять, «мыслить и страдать». За то, что он не помнит, когда отдыхал. За то, что ухитряется издавать, заведомо убыточно, книги за свой счёт и потом годами, кряхтя, отдаёт занятые деньги. За то, что выполняет свой долг, хотя любой сторонний человек напоминает ему о его бездарности и законах рынка…