Лиля Брик и Юрий Жуков. 1966 год
Фото: Михаил ОЗЕРСКИЙ
Сериал "Маяковский. Два дня", снятый два года назад и показанный «Культурой» к 120-летию поэта, вызвал воистину неоднозначную реакцию. Многие не приняли его категорически и даже смотреть не стали, другие, наоборот, приветствовали первую экранизацию судьбы поэта, стихи которого современны всегда, а сейчас ещё и злободневны. Попытка с помощью разнообразных откликов, поступивших в «ЛГ», разобраться в достоинствах и недостатках сериала привела к неожиданным результатам.
После фильма Млечина, о котором я уже писал («ЛГ», № 30), по поводу сериала мне особенно нечего добавить, только одно: дело Суслова живёт и побеждает. Серия статей, инициированная им в софроновском «Огоньке», нашла своё продолжение и в этом сериале. Если из каждой серии выкинуть пару крохотных эпизодов, то мы не поймём, о ком идёт речь. Женщина, которой более следовало торговать рыбой на одесском Привозе, закатывает истерики некому человеку, очень похожему на Маяковского. Кто они такие - понять невозможно. Сам же сюжет списан то ли с «Опасных связей», то ли с «Мемуаров Казановы», то ли с «Дон Жуана», а ведь Маяковский писал: «Я поэт, этим и интересен». Поэта Маяковского в восьми сериях найти невозможно. А его знают во всём мире, кроме теперь, пожалуй, его родины.
Для всего мира он – олицетворение русского авангарда. И это действительно так, потому что Маяковский, в отличие от других наших поэтов, никогда не замыкался на самом себе. Сначала он был одним из маленькой группы футуристов, которые объединялись в сборниках «Студия импрессионистов», «Садок судей» и других, потом в «Газете футуристов» (выпущен только один номер), в почти год просуществовавшей газете «Искусство коммуны», а также в журналах «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ». Там и публиковались Владимир Владимирович Маяковский, Давид Давидович Бурлюк, Василий Васильевич Каменский, а также Велимир Хлебников, Бенедикт Лифшиц, Ирина Гуро, после революции – Шкловский, Кушнер, Незнамов, Чужак, Третьяков, Арватов, сотрудничали Родченко, Рита Райт и многие другие. И опять-таки эта группа не замыкалась в себе. Благодаря поездкам за границу Маяковского и Третьякова установились прочные связи с французским авангардом: Леже, Делоне, Пикассо, Арагоном, Блезом Сандраром, Полем Элюаром, с представителями германского «Баухауза», Бертольдом Брехтом и многими иными. У нас же в стране лефовцам противостоял РАПП: Авербах, Фурманов, Либединский, Киршон, Фадеев, Ермилов[?] Все – молодые, одевавшиеся по-пролетарски, носили косоворотки, а не выглядели пожилыми профессорами, как показано в последней серии. Они взяли на себя право командовать всей советской литературой. Определять, кто является «пролетарским», а кто – «буржуазным», требуя, чтобы все писали психологические романы, учась у Льва Толстого. Сами же могли предъявить читателям всего несколько небольших повестей.
Вот это-то и должно было бы стать основной интригой рассказа о жизни великого поэта, который считал себя певцом революции, социализма, но при этом один-единственный раз упомянул Сталина (в стихотворении «Домой» 25-го года: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо. С чугуном чтоб и с выделкой стали о работе стихов, от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин…» – кстати, почему в сериале эти строки Маяковский читает рапповцам незадолго перед смертью?). Видимо, дружба с сослуживцами Брика по ГПУ Аграновым и Горожаниным помогала Маяковскому и его товарищам по ЛЕФу удачно миновать все рифы политической борьбы в СССР. Сначала возвеличивания Троцкого, затем Зиновьева и Каменева, кидания от ориентации на мировую революцию, а затем на построение социализма в одной стране, от НЭПа, который должен был помочь лишь крестьянам и новой буржуазии-торговцам, – к планам индустриализации, выдвинутым Дзержинским в январе 25-го года. Единственной целью для атаки Маяковского всегда служили бюрократизм, комчванство, но не кто-то из политических лидеров страны – такими бюрократами, чиновниками являлись не только партийные и советские служащие, но и прежде всего рапповцы, те самые, которые и погубили поэта.
Когда нет существа, обращаешь внимание на мелочи.
Лиля и Ося, оставшись наедине, говоря о своих сложных отношениях, вдруг переходят с русского на французский. Смотрится это странно, тем более что родным языком у них был русский. Кстати, по-французски Лиля говорила свободно, но с очень сильным русским акцентом.
Мать спрашивает Маяковского: «Эля – твоя девушка?» Звучит современно, но тогда «девушками» называли прислугу, а не возлюбленных.
Мимоходом упоминается Краснощёков, которого арестовали, но не сказано, что по чисто финансовым преступлениям, а не за политику.
Показывают, как в 22-м году Маяковский едет в Петроград на новеньком паровозе, в действительности тогда на транспорте царила разруха и было не до окраски паровозов.
Квартира в Гендриковом переулке показана как только жилая, но это не так, там проводились заседания редакции ЛЕФа, всё время были люди, кипела творческая жизнь.
Маяковский любил красное грузинское вино, а водку, да ещё из лафитника, как показано в сцене с Бурлюком в Нью-Йорке, не пил. Бурлюка в сериале он называет Додиком, Маяковский никогда не называл его так, только – Додя и Додичка.
И ещё. Для будущих телебиографов: в последние годы Маяковский писал в очках. Это тоже важная деталь.
Авторам сценария было бы хорошо исходить из великолепной книги 1965 года «Жизнь Маяковского» польского писателя Виктора Ворошильского, который встречался со всеми женщинами и друзьями Маяковского, – многие тогда ещё были живы. Книга эта, к сожалению, до сих пор не переведена на русский язык.
Юрий ЖУКОВ,
доктор исторических наук
Теги: Маяковский , Брик , телесериал