Он улетел...

Не успело тело Топорова остыть, а стихопишущий блогер из Одессы Борис Херсонский уже опубликовал в Фейсбуке стишок про то, как уходят и друзья, и враги, но там, куда они уходят, нет ни дружбы, ни вражды и т.п. В общем, набор банальностей, тысячу раз озвученных до Херсонского. Казалось бы, умер твой враг, так промолчи, сделай вид, что ты выше склок и обид хотя бы сейчас, хотя бы в этот день. Но куда там! Как можно упустить такой информационный повод? Зато теперь все рукопожатные Одессы, Жмеринки и Брайтона истово аплодируют, бросая в воздух чепчики. Собственно, это говорит только о том, что все писания Топорова о Херсонском и его одухотворённой спутнице, приведённой в литературу за ручку с Привоза, - сущая правда. Но подробнее об этих замечательных людях мы поговорим при других обстоятельствах. Просто ведь и материал о Топорове без них был бы неполный. Те, кто в теме, поймут, о чём я. Кто нет – догадаются.

Многие сейчас задаются вопросом: кто заменит Топорова, займёт его место? Однако никто не задумывается о том, какое место было у Топорова. А у него не было никакого места в литературе. Вообще. Он не принадлежал ни к одной из писательских партий, не выражал мнения ни одной из существующих тусовок и при этом то и дело противоречил самому себе. Желание рубить правду-матку со временем трансформировалось у него в манию, отчего он без устали махал окровавленным топором налево и направо. Ницше как-то заметил, что мало быть рубакой – нужно ещё знать, кого рубить. Топоров, безусловно, знал. Но, войдя в раж, он уже не мог остановиться и рубил чисто из удовольствия, что, конечно, работало против него. Тонкий, взвешенный критический анализ нередко принимался читателем за стеб и – наоборот. И вряд ли Топоров этого не понимал. Но он и пальцем не пошевелил для того, чтобы как-то упорядочить свои взгляды, систематизировать их, обозначить своё направление в критике.

Его больше интересовали скандалы в литературе, нежели сам литпроцесс, на который он давно и смачно плюнул. Если хулиганство Есенина служило лишь незначительным дополнением к его стихам, являлось такой агрессивной саморекламой, то Топорову нечего было продвигать. Не собственные же переводы. Он упивался самой стихией скандала, вниманием к своей персоне, разноголосой бранью недоброжелателей. Это был самый одухотворённый тролль на пространстве Рунета. Его считали злым, но он, по-моему, находился где-то за гранью добра и зла, давно уже существуя по своим, только ему ведомым законам. Если опустить его деловые знакомства и убрать за кадр некоторых приближённых (не особенно заметных), то мы увидим, что он был одинок. Как таковых друзей у него не имелось. А те, что когда-то водились, давно с ним рассорились. Он просто разучился дружить, пав жертвой не только своего острословия, но и упрямства, и, если угодно, самодурства. А как иначе?

Пока прозаик Владимир Лорченков воевал с Дмитрием Быковым, он был в фаворе у Топорова. Грозный критик к месту и не к месту отмечал талант "писателя № 1 в Молдавии", его мастерство, эрудицию. Но стоило Лорченкову сказать слово поперёк топоровского – и он тут же был низложен до графомана, получил издевательскую кличку и стал объектом систематических насмешек на фейсбуковской странице своего вчерашнего благожелателя. Примерно такая же история произошла у Топорова с Ефимом Лямпортом, а сошлись они на почве всё той же взаимной нелюбви к Быкову, от одного имени которого Топорова начинало трясти. Трясло его, впрочем, и тогда, когда с ним не соглашались по тем вопросам, в которых он считал себя специалистом. А поскольку он считал себя специалистом практически во всём, итог многих его романов с писателями можно было предсказать заранее. Я более чем уверен, что и с Максимом Кантором, которого он хвалил в последнее время, Топоров разругался бы в течение полугода. Ну, через год.

Наверное, он так и остался бы «кухонным скандалистом» (как его нередко называли в Питере), с удовольствием пописывающим злобные заметки, если бы мошенники и откровенные бездари не заняли столь высоких позиций в нашей словесности. Проблема, что называется, вышла за все мыслимые и немыслимые рамки. Жульничество с премиями, наградами, званиями, распил грантов и кумовство столь очевидны и повсеместны, что перестали восприниматься как нечто постыдное. Напротив – люди, сделавшие карьеру в литературе благодаря связям, деньгам или нетрадиционной сексуальной ориентации, становятся примером для подражания. Начинающие авторы смекают, делать жизнь с кого, и охотно пополняют ряды армии клонов под командованием ушлых продавцов воздуха. В такой ситуации не мог не обратить на себя внимание человек, который начал денно и нощно бомбардировать разросшийся до вселенских размеров гадюшник. И Топоров явился народу. Во всей своей мощи. С развевающейся бородой и пылающим ноутбуком. И его проповеди имели оглушительный успех.

Был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Но именно за это мы его и ценили. Было в нём что-то от безбашенного шерифа из какого-нибудь Техаса. И бандитов перебьёт, и сумку с «грязными» деньгами умыкнёт, которую тут же потеряет в первом попавшемся баре, напившись до бесчувствия. А потом, проспавшись, будет многоэтажно материться и винить в краже ниггеров, которые ошивались возле стойки. Но ведь бандиты всё-таки перебиты, а это перевешивает всё остальное... Образ, конечно, киношно-упрощённый, в некотором роде комичный, да разве не таким был Топоров? Иногда казалось, что он сошёл со страниц авантюрного романа, да так и завяз в нашем времени. Потому в кончину его поверить было не так-то легко. До последнего думалось: а ну как это розыгрыш? Сидит себе сейчас у мерцающего монитора, ухмыляется, потягивая виски и почитывая визги. Неспешно набрасывает новые убойные материалы[?]

Как оказалось, самым убойным произведением стала его смерть. Ни одна статья Топорова не поднимала такого шума. Словно бы всеми своими заметками он работал именно на это событие. Одни бросились злорадствовать, другие рыдать. О первых говорить нечего. Только глупец способен испытывать удовлетворение, узнав о смерти пусть даже очень несимпатичного ему человека. А вот вторым следовало бы взять себя в руки и перестать истерить. Покойный этого страшно не любил. Можно только представить, сколько язвительных стрел отпустил бы он в адрес своих нынешних плакальщиков, если бы мог наблюдать сие действо со стороны. Не нужна тут посвящений и воспоминаний дрянь, не вернёшь человека и уже не сделаешь его лучше, чем он был. К чему теперь выводить протяжно: «Виктор Леонидыч, родненький, на кого ж ты нас покинул?» Прекратите! Удалите траур и виртуальные венки со страниц в соцсетях. Давайте лучше выпьем за помин души желчного старикана и доверительно посплетничаем о нём. Он был бы этому страшно рад, потому как понимал: шоу должно продолжаться.

Теги: Виктор Топоров , литературная критика