Лидия Григорьева, без сомнения, получила свой дар, "прозрений благодать", «из первых рук». Её жизнь, её творчество - многогранный роман о саде земном, через энергетику поэтического слова перерастающем в небесный вертоград; сокровенный рай земной в её стихах становится «вертоградом изречённым», драгоценным достоянием всех, кто соприкоснулся с поэтическим миром Григорьевой.

Почему поэтов так манит, притягивает тема сада? С древнейших времён в мировых религиях, в том числе в христианстве, сформировались представления о саде как о прообразе утраченного рая. Не устояла перед ним и Лидия Григорьева, оставила свой изящный след:

Дорожки ботанического сада.

Лианами опутаны ступни.

Мелькает тень преступного де Сада,

смотри, не оступись и не спугни.

Тогда увидишь, как в зелёном мраке,

в тени роскошных замшевых дерев,

появятся магические знаки

и вспыхнут, и поблекнут, отгорев.

Григорьева умеет мгновенно рождать и множить свои поэтические сады, прекрасные то как мыльный шар в радужно-прозрачном сверкании, то как подброшенная в воздух зимняя чёрно-белая схема, одним дуновением вдохнуть в них Божий дух. Да, её мир хрупок на вид, но разве не так же хрупок сам человек и всё мироздание? И разве не удивительно сильна эта хрупкость – ведь человек может легко умереть от лёгкого удара в висок и прожить длинную полноценную жизнь после того, как пуля пробила ему голову?!

Сады-миры Лидии Григорьевой то приближаются к небесному образу, то отдаляются от него, прибитые к земле полярным морозом (раннее детство поэтесса провела на Крайнем Севере) – «снежный сад, что путь собой венчает», который «не поглощает свет, а излучает», – образы почти арктического одиночества:

В этом городе ни деревца, ни сада,

здесь и воздух тяжелее самосада.

Снова сердцу пустеть, как улице в полночь,

где носится ветер и «скорая» помощь.

Или втиснутые в тихий земной рай «садочка» возле родной хаты (школьные годы Лидия провела на Украине), где висит над стеной ковёр бабушки Груни – «дивчина и хлопец, понуривший голову конь». Оттуда, из этой страны-сада, – яркие видения буйного торжествования природы, кипение страстей и мыслей. Её первые стихи кипят полноцветием, живописным изобилием, напоминая «венчание плодами» Н. Заболоцкого. Ахматовское: «когда б вы знали, из какого сора...», только – на свой лад, в своём саду, где, если так можно выразиться, и сор другой, и произрастающие из него стихорастенья. Л. Григорьева переосмысливает контекст восточной, русской и европейской философий сада, притягивая всё новых и новых исследователей, тех, кто может понять и оценить её великолепные мифологемы садов разного типа: реальных и «мыслимых», столичных и провинциальных, садов иных эпох и иных земель, духовных и небесных.

Как бы ни жила я суетно –

всё в сундук судьбы слагалось.

Красота неописуема!

Слишком поздно догадалась.

Настоящий поэт обязан сотворить свой поэтический вертоград – и Лидия Григорьева его сотворила, причём такой, какого больше ни у кого нет. Осмысление поэтом реального сада приводит к акту творения нового мира. Григорьева с жадностью рассматривает этот мир широко раскрытыми глазами, находится в беспрестанном мистическом восторге и трепете перед ним, в её поэтических силах создать шедевр из всего, использовать всё до последней щепочки и «гнили», осознавая, что Божие творение, растение – это, по Мандельштаму, «не скучный побег, а грозовое событие».

Григорьевой присущи горькие прозрения, она отчётливо видит, чует, что райские кущи граничат с «волчьей степью», где всё поросло «буркун-травой», камышом, степной полынью да ковылём, более того – она там не раз скиталась, сама себя изгоняя из вертограда. Поэт вдруг впадает в сомнения – не создала ли она «рай-тупик» или не возвращается ли постоянно в «другое место», туда, где идея рая разрушена первородным грехом, не попадает ли в «оману», услужливо подсовываемую ищущей душе лукавым (а в эту ловушку попадаются многие):

О, мистики, садовники и маги!

О, сад теней! И наводящий страхминдальный

привкус сатанинской влаги

на жаждущих, искусанных губах!

Обывателя или поэта «среднего звена», благоденствующего в мелких темах, ужаснула бы идея пойти до конца, выясняя – нет ли за прекрасным видением пыльного задника, тёмного чулана или бездонного обрыва. Но Григорьева исследует свой мир, свою душу с бесстрашием естествоиспытателя, безо всякой пощады к себе. Она вырывается, выламывается из тесных рамок сада-быта, «скучного сада» – и что же?! Снова оказывается в очередном саду:

Разбить окно и выброситься прочь:

там жизнь, там ночь –

раскинулись деревья...

Преодолевая одиночество, «пустоту» и «немоту», поэт вновь и вновь бросает вызов, предпринимая метафизическое бегство души к иному саду, от бесплодного – к плодоносящему. В этом суть судьбы поэта, его предназначение, и Григорьева ни на йоту не отступает, не изменяет себе.

Много лет знакома с Лидией Григорьевой, дружу с ней, и все эти годы всё более преисполняюсь уважения и восхищения к её личности, к её жизни. Иногда мне кажется, что плотская её оболочка настолько стёрлась, истончилась, что это уже почти и не человек во плоти, а некая стихия – порой грозная и грозовая, несущая разрушение всему ветхому, слабому, но гораздо чаще – прекрасная и светлая, сверкающая, жизнеподательная. Её естественная, невероятно сильная способность к творчеству, духовная энергия, обнаруживающая себя через философскую лирику, есть вечный импульс к рождению высокого искусства, символом которого являлся и является сад, безудержно разрастающийся далеко за границы видимого мира, утверждая бессмертие духа.

Наталья ЛЯСКОВСКАЯ

Теги: Поэзия , Лидия Григорьева