На канале "Культура" показали фильм «Тема», предварив его беседой с Михаилом Ульяновым (из цикла «Коллекция Петра Шепотинника. Главная роль»).

Кино Глеба Панфилова датировано 1979 годом, а вышло на экраны уже при Горбачёве в статусе «снятого с полки», что, безусловно, добавило ему тогда, в конце 80-х, зрительского внимания. Сейчас факт запрета картины, кажется, стал частью её сюжета, важной составляющей созданного авторами художественного образа.

Главный герой - драматург-приспособленец, исписавшийся конъюнктурщик, блестяще сыгранный Михаилом Ульяновым, по всей видимости, был призван проиллюстрировать положение дел в тогдашней писательской среде, указать на беспросветность происходящих в СССР социокультурных процессов, а заодно представить такое явление, как «советская литература», тупиковой ветвью эволюции. Задача эта, конечно, не могла обозначаться авторами публично (сценарий Червинского и Панфилова), да и вряд ли подразумевалась именно в этой формулировке, но послевкусие трудно было с чем-нибудь спутать. Талантливое, искромётное произведение с остро подмеченными деталями, яркими характерами, трагикомическими ситуациями неизбежно приводило зрителя к обобщениям и далеко идущим выводам: официальное искусство – зло, прибежище совестливому интеллигенту следует искать либо в пыльных музейных подвалах, либо в Америке, куда и собирался отправиться один из героев картины, сыгранный лаконично и яростно Станиславом Любшиным. Мотив отъезда, намеченный в фильме пунктирно, свидетельствовал – несправедливость подстерегает тонко организованную натуру с гражданством СССР буквально на каждом шагу. В данном случае к герою Любшина кто-то набивался в соавторы его литературоведческого открытия, ситуация, согласитесь, невыносимая, а значит, надо ехать. Правда, оценивая эти драматичные обстоятельства с высоты современной русской действительности, где укоренились принципы демократии и свободы, невольно удивляешься наивным представлениям интеллектуалов 70-х – 80-х о загранице культурной и нравственных императивах капиталистического общества.

Героиня Инны Чуриковой отказалась эмигрировать с любимым человеком, она осуждает идею отъезда, однако важно обратить внимание с каких позиций: эмоционально и трогательно, в истерике расставания, она говорит, что её любимый и там со всеми переругается, да и никому он не нужен за границей. В этом аргументе и женская интуиция, и житейская мудрость, и более, пожалуй, ничего. Монолог с осуждающими нотками, придуманный как будто специально для цензоров, тем не менее не содержит мысли, что уезжать дурно не только и не столько из субъективных соображений психологического комфорта (интеллигентный человек о бытовом комфорте, понятное дело, не думает), а потому что бросать Родину это, как бы сказать, ну, типа, что ли, подло... Да, да, вот нужное слово – подло. Произнеси его Чурикова в напряжённой трагической сцене прощания, где герои помещены в суровый (для одних), симпатичный (для других) интерьер хрущёвки, и, кажется, никто бы фильм не запретил. Всё сложилось бы, выстроилось – для худсовета, для зрителя, для прочности драматургии, но нет – слова такого не нашлось. Почему? Да просто не использовали это слово применительно к сидящим на чемоданах страдальцам. Даже цензор бы не решился предложить такую реплику, потому что и сам, вполне вероятно, уже шерстил генеалогическое древо на предмет поиска заветных корней, приглядывался к сектам, обдумывая перспективы стать узником совести, вынашивал план необременительной фронды, не подпадающей под статью, но способной впечатлить КГБ с ОВИРом. Где тот цензор – неизвестно, а вот Александр Червинский уехал в Америку вслед за своим персонажем в 1993 году[?]

И вот ведь что любопытно, скажи тогда Чурикова Любшину: «Да, это же подло, чем бы ты ни объяснял своё решение, здесь ведь Родина твоя – уедешь, станешь заурядным предателем», и «Теме» во веки веков не стать любимым фильмом столичной интеллигенции, глядишь, даже и «Культура» не стала бы его показывать. Потому что вышла б совершенно другая картина, с иной, не побоимся этого слова, парадигмой. Вся драматургическая конструкция работала бы на смыслы, чуждые либеральной интеллигенции. Все многочисленные режиссёрские тонкости, артистические кружева, атмосферные фишки умножали бы пафос, режущий слух чувствительного арбатского братства… А ведь одно слово, только одно слово – и кино стало бы убедительным манифестом, способным повлиять и на конкретные человеческие судьбы, упредить чьё-то трагическое решение, и даже на судьбу страны, ведь это были времена, когда люди ещё романтически верили кинематографу…

Конечно, героиня Чуриковой ничего подобного сказать не могла, такой вариант был просто невозможен. В фильме создан образ типичной интеллигентки 70-х, в которой едва угадываются черты движущей силы будущей перестройки. Эдакий невзрачный, но живучий росток, бутон борщевика, который только со временем станет опасен, оккупирует брошенную колхозами землю, предстанет во всей красе своим устрашающим ядовитым поголовьем.

Если бы героиню сыграла не Инна Чурикова, а, скажем, Татьяна Лаврова, портрет интеллигенции «эпохи застоя» вышел бы карикатурным. Потому что при создании образа интеллигента неприемлемо никакое преувеличение. Бросающаяся в глаза привлекательность была бы воспринята целевой аудиторией как пошлая агитка. Интеллигентка должна брать не внешними эффектами, а внутренней красотой, в этом её манкость и уникальное конкурентное преимущество. Интеллигентка сама по себе ходячий парадокс и генерирует парадоксы, вдохновляя самцов на интеллектуальные подвиги. Вот и в «Теме» одной, казалось бы, репликой точно обозначена женская порода, когда чуриковская героиня роняет фразу, как будто пёрышко с воробушка упало, да он и не заметил: «А может быть, князь Игорь был совсем не герой, а был скорее авантюрист и зря погубил свою дружину?»

Мог ли после такой фразы устоять герой Ульянова и не потянуться к прекрасному, не оценить прозорливость интеллигентной собеседницы? Ведь в этом же ключе заговорили вскоре и о других наших полководцах, досталось и Александру Невскому, и Сталину, и Брежневу, вот Ельцин только, пожалуй, один-единственный не проштрафился на ниве авантюризма...

Конечно, именно Ульянов должен был сыграть драматурга с неслучайными именем Ким и фамилией Есенин. Тут даже видятся некие знаки «Темы», посылаемые современникам в конце 70-х: Ивановы, Петровы, Сидоровы, принявшие коммунистические идеи и служившие им верой и правдой (по возрасту Ким Есенин – фронтовик), – какие-то жалкие люди. Когда-то за границами сценария родители принесли мальчика в жертву коммунизму, и вот корабль с сомнительным названием поплыл, как ему и предназначалось, тёмными водами идеологических компромиссов, покуда вдали не замаячила свеча внутренней красоты суздальской экскурсоводши. Только он требовался для этой роли, актёр, создавший галерею образов от Ленина до Жукова, обласканный реакционной властью, ассоциативно с нею связанный. Ему и посвятила «Культура» показ «Темы» предварив фильм пространным интервью с выдающимся артистом, данным в далёком 1996 году. Михаил Александрович предстал перед публикой в образе осознавшего свою вину школьника, что-то даже про Чубайса с Гайдаром сказал вполне себе политкорректное.

В голове вертелась фраза из фильма «Председатель», адресованная героиней Мордюковой герою Ульянова: «Хороший ты мужик… Но не орёл». Справедливости ради заметим, что позже, когда «совестливые экскурсоводы» окончательно овладели страной, Михаил Александрович многое понял и доказал это в «Ворошиловском стрелке».

Теги: Глеб Панфилов , "Тема"