Задник Литературного собрания (то, что позади сцены) был украшен пушкинскими автографами, а передник (то, что надевают на время работы, чтоб не запачкаться) - шумной неявкой Чхартишвили и Быкова. Согласимся, разговор о том, может ли сегодня писатель оказаться полезен своей стране, выглядел бы в присутствии этих господ двусмысленно. Один всего себя посвятил укоризнам нашей истории, другой высится и ширится посредь нашего настоящего, как бы намекая, что и оно не свободно от несовершенств.

И хотя разговор, к некоторому моему сожалению, вышел не о том, как могут помочь стране писатели, а больше о том, как страна может помочь им, гармония не пострадала. Как может помочь государство людям, столь щедро наделённым всеми мыслимыми моральными достоинствами и материальными благами? Только одним способом: дать им оказаться выше себя.

"Зачем их вообще позвали, этих?.. – гневались некоторые мои собеседники. – Заранее же было ясно, что они устроят".

Ну как зачем. Во-первых, потому что они писатели. А перед законом, как любит повторять наш президент, все равны. Кабы зал заседаний вмещал больше восьмисот человек, пригласили бы и не только их. Во-вторых, дав этим господам возможность совершить подвиг воздержания, устроители мероприятия вынудили все либеральные СМИ на протяжении двух дней добровольно и безвозмездно его рекламировать. Знаете же, как кошку заставить лизать горчицу?..

В-третьих, господа тоже получили «паблисити». Что ещё так приближает большого писателя к международному признанию, как не самоотверженная борьба с режимом? Мнящему себя великим художнику приятно, когда власть «делает ему биографию». Когда власть к нему равнодушна (как это было у нас на протяжении долгих лет), он нервничает и сам стремится обратить на себя её внимание: выступает с гневными заявлениями, ходит с ленточкой (как та жена перед мужем – в туфлях на высоких каблуках), сочиняет сатирические стишки. Так ребёнок, страдающий от дефицита родительского внимания, начинает плохо себя вести, чтобы хоть в виде окрика и наказания это внимание получить.

Кто не стремится быть объектом обожания и предметом заботы, тот и не усмотрел в приглашении на Литературное собрание никакого подвоха. Его там и не было. Ни тебе раздачи задач и дач, ни насильного объединения в «единый творческий кулак, боевой авангард партии» – ничего. Всё это было лишь в фантазиях «не стрелявших». Как в том анекдоте: «– Что вы собираетесь со мной делать?! – Не знаю, мадам, это же ваш сон[?]»

Забавно: некоторые пошли туда как на казнь, чтобы гордо взглянуть смерти в лицо, – например, давний и испытанный «друг» нашей газеты Максим Амелин, высказывавшийся недавно в том духе, что весь этот ад затеял Юрий Поляков, чтобы добить толстые журналы. О толстые журналы, эти очаги писательской свободы от всего, кроме приятельских уз!.. Думаю, Юрию Полякову должна льстить такая вера в его могущество. Ведь добить иные журналы не удаётся даже их руководителям и сотрудникам, которые занимаются этим по восемь часов в день. «Поляков будет руководить Министерством литературы!» – вещал кассандра-Амелин… Спасибо, мадам, за ваш сон.

Были и такие, что пошли на собрание, преодолевая брезгливость: «Будут раздавать дачи и новенькие «Лады Калины». Кололись, плакали – но пошли. Им, наверное, было страшно до последних минут, когда под занавес собрания Елена Владимировна Пастернак вспомнила, как её замечательный тесть, посетив в 1935 году некий зарубежный конгресс, обратился к писателям с заветом «Не объединяйтесь». Пока зал задумчиво хлопал, сзади меня кто-то вздохнул: «Ему хорошо говорить, у него была квартира в Лаврушинском от Сталина и дом в Переделкино…»

«Многие почести, – подумал я, – многие скорби».

Объединяться или не объединяться, ради дела или ради корысти – это, как мы теперь знаем, каждый будет решать сам. Бесспорно одно: человек – существо социальное, и писатель – хорошо, когда тоже человек. Хорошо, когда он любит страну и не думает о том, «как я выгляжу», если случается возможность ей помочь, хорошо, когда он уважает товарищей не меньше, чем себя и свои убеждения. И вообще, хорошо быть скромным и полезным, а великим и незаменимым быть плохо.

Есть, кажется, такой стишок или песенка – про парня, который не стрелял, когда происходило что-то страшное, какой-то расстрел. Честь и слава ему. В нашем случае – наконец-то, в кои-то веки! – произошло хорошее, а разъевшийся, разбогатевший и потерявший края парень в нас выстрелил. Спасибо хоть не попал, а то аж неудобно было бы за него.

Кое-кого, впрочем, зацепило. Уже после собрания, придраться к которому оказалось не за что (а обгаживать как-то надо!), была развёрнута широкомасштабная либеральная травля Дмитрия Достоевского, правнука великого писателя.

Когда один из участников по своей доброй традиции призвал милость к падшим фигурантам «болотного дела», Дмитрий Достоевский, всю жизнь проживший вдали от наших литературно-обеденных изяществ, осмелился сказать следующее: для его прадеда, в юности преступившего закон, каторга стала горнилом, из которого тот вышел духовно окрепшим, и этой крепости он, Дмитрий Достоевский, желает всем, кого государство посетило личной невзгодой.

Ужасно, не правда ли.

Какой моветон – пожелать слабому сил и мудрости гения! Всё равно что обезьяне ставить в пример медведя. И обезьяна вознегодовала: «придурковатый потомок», «глумление над страданиями», «лизо­блюдство», «прославление каторги в стране, которая сыта ею по горло»!.. Тактика простая: всё переврать – и побольше истерики, а уж люди поведутся, люди поверят: Литературное собрание было сборищем держиморд!

Что ж, свинья грязь найдёт, а не найдёт – так устроит. Дмитрий Андреевич в защите не нуждается, он этих господ извинит, как простил когда-то его прадед набросившегося на него пьяницу, помилованного благодаря этому судом. В защите нуждаются люди, которым эти господа вешают лапшу на уши. Плюс те «литераторы», которые оказались в травле замазаны. Как бы хорошо было им отряхнуть суету, одуматься, побыть наедине с собой годика три-четыре…

Но поскольку каторгой они «сыты по горло», каторга у них уже есть, пожелаю им творческих успехов. Они успокаивают.

Теги: Российское литературное собрание