"ЛГ"-Досье»:
Михаил Николаевич Кураев - прозаик, кинодраматург. Родился в 1939 году в Ленинграде, в семье инженера. Окончил искусствоведческое отделение Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, более 20 лет работал на киностудии «Ленфильм» редактором и сценаристом. В 1987 году дебютировал как прозаик повестью «Капитан Дикштейн», опубликованной в журнале «Новый мир». Лауреат Государственной премии России (1998), лауреат литературной премии «Ясная Поляна» (2010). Книги Михаила Кураева переведены и изданы во Франции, Швеции, Дании, Венгрии, Италии, Германии, США.
– Михаил Николаевич, начавшийся год – год вашего 75-летия[?]
– Спасибо за напоминание, но в наступившем году есть даты и не менее значимые. Для меня самые важные из них – 300-летие библиотеки Академии наук и 200-летие со дня открытия Российской национальной библиотеки. Это две крупнейшие библиотеки мира. Их роль, их значимость в отечественной, мировой культуре, в истории города невозможно переоценить. А для меня обе эти библиотеки – родной дом. Директор БАН Валерий Леонов и директор РНБ, светлой памяти, Владимир Зайцев – самые близкие, самые дорогие мои друзья последних десятилетий. Тут уместно вспомнить, что обе библиотеки пережили блокаду. Ещё одна священная для ленинградцев дата: нынче мы отметим уже 70-ю годовщину полного освобождения города от фашистской осады. 200 бомб было сброшено на нашу Публичку, и – ни одного пожара, защищали работницы, подростки… А Гостиный Двор по соседству выгорел дотла. История любит такие символы!
Знаменательные даты, годовщины, значимые юбилеи – события важные, они позволяют проверить исторический крепёж нашего Отечества. Нашу историю всё время рвут на части: была Киевская Русь, стала Русь Московская, до Петра была одна Россия, с Петром и после – другая… Вот и недавно услышали: «Мы – страна молодая, нам двадцать лет!» Тогда что нам стоит выкинуть из истории каких-нибудь очередных 50–70 лет! Благодаря невежеству Б. Ельцина (в «Исповеди…» своей помянувшему только «Капитал» Маркса и журнал «Огонёк») Днём библиотек стал день учреждения Императорской публичной библиотеки, а о том, что чуть не на 70 лет раньше открылась! публичная! библиотека Академии наук, в журнале «Огонёк» написать, видимо, забыли. Думаю, я не единственный, кого удивляет, почему не образцовую избу-читальню, а мраморно-электронную Президентскую библиотеку назвали именем человека, преуспевшего скорее в спорте, чем на книжной ниве.
С тревогой говорю о судьбе опорных, фундаментальных учреждений нашей культуры – больших и малых библиотеках – в год, объявленный Годом культуры, – к ним внимание, а святым подвижникам библиотечного дела забота и всесторонняя поддержка.
– И всё-таки…
– Один не очень часто цитируемый в наше время автор говорил, что юбилей – это лучший повод сосредоточить внимание на нерешённых задачах… Пользуясь высокой кафедрой «ЛГ», расскажу о своей давней боли.
Есть такое понятие – фантомная боль – это когда болит то, чего нет… На полке стоят пять томов издания биографического словаря «Русские писатели 1800–1917 гг.» У этого издания не хватает одного тома. Первый том вышел в 1989 году. Третий – в 1994-м. За пять лет – три тома. А года-то лихие, культура снова в блокаде! В 1999 году (через пять лет) появился четвёртый том. Пятый вышел восемь (!) лет спустя, в 2007 г. Шестого – нет до сих пор. Вот такая поступь нового времени!
– Что это за издание, затеянное в «мрачные советские времена»? Нужно ли оно в наше «светлое» новое время?
– Спросите любого человека со средним образованием, сколько он знает русских писателей XIX века. Думаю, что он назовёт 50 имён, 100 писателей назовёт, наверно, в 10 раз меньшее число людей, кто назовёт 300 писателей, – даже затрудняюсь предположить… А в издании, о котором я говорю, – 3500 имён русских писателей XIX – начала XX века! Вот оно – лицо русской литературы! Русской культуры! Я убеждён, что человек, хотя бы перелиставший эти тома, подержавший их в руках, будь он и «негром преклонных годов», захочет выучить русский язык, проникнется уважением к нашему Отечеству, к его культуре. Завершает пятый том страничка «Памяти ушедших». Не дожили до его выхода основатель издания и главный редактор академик П.А. Николаев, члены редколлегии Д.С. Лихачёв, И.Г. Ямпольский, В.Н. Топоров, В.Э. Вацуро, М.Л. Гаспаров… Помню, как на похоронах Д.С. Лихачёва на портике Таврического дворца известный в городе краснобай, от услуг которого город к этому времени отказался, эффектно встав перед телекамерой, объявил: «Сегодня мы хороним последнего русского интеллигента». Уверен, что Дмитрия Сергеевича покоробил бы такой «комплимент». И достойное завершение прекрасного дела, начатого четверть века назад, будет убедительным доказательством жизнестойкости русской интеллигенции.
Когда-то Д.С. Лихачёв сказал, что оправданием существования государства является его, государства, служение культуре. Сейчас те же слова о том, что культура должна стать душеобразующей, занять высочайшее место в нашей жизни, произносят первые руководители государства нынешнего. Мой недавний герой, протопоп Аввакум, замечательно говорил: «…Не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет». Вот Государственная дума деловито и обсуждает вопрос об «обнулении культуры на селе и резком сокращении средств, выделяемых на реставрацию памятников и противодействие их разрушению».
– Вы, как сейчас говорят, блокадный ребёнок…
– В том, что я оказался в блокадном Ленинграде, равно как и в том, что меня из него вывезли, решительно нет никакой моей заслуги. Когда В.И. Матвиенко вручала мне памятную медаль в честь 60-летия освобождения Ленинграда, я сказал, что эту медаль никогда в жизни не надену; она будет стоять у меня рядом с фотографией мамы. Вот она и стоит. Увы, мама не дожила до памятных медалей. А это её подвиг. Сколько я ни читаю о блокаде, всё равно не могу себе представить, как она просыпалась в январе 1941 года в нашем промёрзшем «логове» на 8-й линии Васильевского острова. В этой же комнате лежала и её мама, и родившийся в ноябре младший третий сын, и нас двое, старших… И надо было всех накормить, напоить, убрать… Надо было поддержать едва тлеющие огоньки наших жизней. 3 февраля бабушка перед сном сказала маме: «Завтра мы с Борей умрём». Утром они уже были холодные. А нас с братом ей всё-таки удалось вытащить.
У меня память об этих днях «фотографическая», статическая, без динамики. Я помню бабушку в панаме у парадной. Помню часы, висящие наискосок на стене. Они стали висеть косо после того, как в купол Благовещенской церкви, стоящей рядом с нашим домом, попал снаряд; стены нашего дома «поехали», но дом всё-таки устоял, а часы замерли, как кренометр. Помню синий автобус, который вёз нас по льду Ладоги, и санки, которые у нас украли…
О блокаде я стал писать неожиданно. Этому предшествовали, как ожог, слова А. Собчака, праздновавшего блокадную годовщину «Санкт-Петербурга». Я в один присест написал в «Невское время» мой ответ мэру – очерк «Мой праздник»! На самом деле это был не мой праздник, это был день моей мамы. В этот день за накрытым столом она плакала… А потом со смехом вспоминала, как для сокращения пути лезла через заваленную какими-то кроватями неразорвавшуюся бомбу… И как её знакомая погналась за еле волочившей ноги собакой, но догнать не смогла…
Ещё одна из моих публикаций о блокаде называется «Блокадные весы». В освещении блокады мы видим две разнонаправленные тенденции. Первая – оптимистическая и героическая, и основание для этого есть. Вторая – прямо противоположная: блокада – это преступное детище советской власти и позорная страница нашей истории. Правда, как мне кажется, даже не посередине. Она сейчас, уважаемый корреспондент, сидит прямо перед вами. Я – живой. И город – тоже живой. Вот – правда. Если бы выживал каждый сам по себе, город-фронт бы не выстоял. И это – самая главная правда.
Блокада – это великая и трагическая страница не только в истории нашего города, а всего человечества. Страница эта ещё не прочитана. А может быть, ещё и не написана и ждёт своего Солженицына, как дождался «Февраля 17-го».
– Когда я учился в Литературном институте, наш преподаватель по истории современной литературы В.П. Смирнов очень рекомендовал нам в 1987 году вашу повесть «Капитан Дикштейн»…
– Сейчас, когда я уже более 20 лет занимаюсь сочинительством, оглядываясь назад, задаю себе вопрос: почему я не пишу о себе? Есть ведь много авторов, которые пишут, глядя на себя в зеркало, и пишут весьма успешно. И тогда я сформулировал для себя направление своих письменных занятий достаточно просто: я затыкаю дыры в нашей истории. Я пишу о том, что не могло быть по различным причинам написано раньше.
Работая над историческими книгами и сценариями, я пытался понять для себя: есть ли какое-то проклятие, которое не позволяет нам жить лучше. И пришёл к выводу, что есть: все благие начинания руководителей государства (что прошлых, что нынешних) «сжираются» их же окружением, притворным, жадным, циничным и виртуозно лживым. Совсем скоро выйдет моя книга «Исторические хроники», где я на фрагментах судеб Александра II и Александра III с фактами в руках хочу показать, как лишали этих всесильных правителей реальной власти как раз окружающие их хищники и лицемеры.
– Коль скоро вы затронули тему лжи, прокомментируйте, пожалуйста, своё выступление на Президиуме Литературного фонда России, которое вызвало резонанс в литературных кругах.
– Про резонанс я ничего не слышал. Может, я не в тех кругах? Впрочем, как говорил поэт: «У меня секретов нет», как и у Литфонда. Обсуждая резолюцию нашей конференции и обращение в высокие инстанции, я предложил убрать упоминание имён, так сказать, сосредоточить внимание адресатов не на личностях, а на проблемах. Предложил немного скорректировать жанр. Нормальное редакционное предложение, всё-таки почти 30 лет редактором проработал на «Ленфильме».
– Ваша сегодняшняя работа над киносценарием солженицынского «Красного колеса» – это продолжение осмысления истории?
– Уйдя с «Ленфильма» в 1988 году, я думал, что с кино у меня покончено. Нет. Видно, кино – это уже не профессия, а судьба. Год назад мне Наталья Дмитриевна Солженицына и руководство канала «Культура» предложили взяться за сценарий по «Красному колесу». Речь не идёт об «экранизации» десяти объёмистых томов в бесконечном сериале. Это невозможно по сложнейшей, не имеющей аналогов природе этого произведения. Мы попытаемся сделать цикл из пяти полнометражных фильмов, вбирающих в себя самые важные и для автора, и для нашего времени исторические свидетельства. И главное, мне очень близка мысль А. Солженицына о единстве истории нашего отечества, о том, что, разрывая эту историю на кусочки, без конца меняя «красные чернила» на «чёрные чернила», служа политической конъюнктуре, мы ничего в ней, а стало быть, и в самих себе не поймём…
Остановлюсь. Работа настолько многосторонне сложна, что говорить о ней нужно всерьёз и подробно, а лучше повременить.
Беседу вёл Владимир ШЕМШУЧЕНКО
Теги: Михаил Кураев , блокада Ленинграда