Москва, Георгиевский зал Кремля, превращённый в банкетный, заключительная встреча участников съезда Всесоюзного бюро пропаганды художественной литературы. Знакомый писатель - Алексей Домнин из Перми – подходит ко мне с загадочной улыбкой и спрашивает негромко, не хочу ли я познакомиться с Юлией Друниной. Понятна реакция молодой поэтессы[?] Через пару минут они подходят: прекрасная, статная, светловолосая, известная и уже заочно любимая Юлия Друнина и довольный Алексей Михайлович. Конечно, обстановка явно не для разговоров, короткое знакомство, и в моих руках – её сборник с подписью... Встреча – как вспышка. И – её стихи:
А я для вас неуязвима,
Болезни,
Годы,
Даже смерть.
Все камни – мимо,
Пули – мимо,
Не утонуть мне,
Не сгореть.
Всё это потому,
Что рядом
Стоит и бережёт меня
Твоя любовь – моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник – каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Тогда мне никуда не деться:
Все камни – в сердце,
Пули – в сердце...
Вот такие стихи о любви. Каждая строка – как снаряд, выпущенный из самого сердца. И это – тоже лирика, освещённая огненными всполохами военных лет.
Её чуткая к справедливости и красоте душа в девичьем возрасте попадает в кромешный ад войны: бомбёжка, контузия, работа санитаркой и позднее – почти смертельное ранение (пуля прошла в 2 мм от сонной артерии). Госпиталь в тылу, инвалидность, возможность приносить пользу и вдали от фронта. Но такова была закваска молодого в те годы поколения, что быть полезным в тылу большинством из них расценивалось почти как предательство: ведь там, под огнём, гибнут их товарищи, решается судьба большой и любимой страны.
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы – в "мать" и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
Да, именно от Прекрасной Дамы… Уже с 11 лет она стала сочинять стихи, в которых – и неясные мечты о будущем, и надежды на встречу, конечно же, с принцем, и многое из того, что переходит в первые собственные строки из прочитанного ранее и услышанного от старших. Словом, 99 процентов романтики.
После ранения в шею в 1943 г., простившись с госпиталем, Друнина делает попытку поступить в Литинститут, и – мимо. И запомнит этот урок несправедливости: ведь ей есть что сказать!..
Действительно, за спиной – не только огонь и человеческое горе, но и любовь:
…Любимые нас целовали в траншее,
Любимые нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили: это на целую жизнь…
И тут невозможно отделить одно от другого, хотя впоследствии иные мэтры ставили ей в укор: дескать, сколько можно о войне-то!.. Можно, если она не отпускает:
…А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой...
Не знаю, где я нежности училась, –
Быть может, на дороге фронтовой...
Она снова отправляется на фронт, уже в звании старшины медицинской службы, повзрослевшая, узнавшая цену человеческим достоинствам и преступным слабостям, кои на фронте встают во весь рост; и безымянному, но не менее прекрасному подвигу, и карьерным победам тех, кто стремился и в этих условиях пробиться наверх, к званиям и удобствам. Вот почему и в мирной жизни ей претила любая чиновничья спесь, вот почему она становилась резкой и наотмашь откровенной, когда встречала посягательства иных литературных генералов на свою или чью-то личную честь, всеми силами души оберегая святую память о павших на той страшной войне – в том числе и за принципы честности и мужества:
… Я пальто из шинели давно износила.
Подарила я дочке с пилотки звезду.
Но коль сердце моё тебе нужно, Россия,
Ты возьми его. Как в сорок первом году!
Она была окончательно комиссована с военной службы в 44-м, после тяжёлой контузии. И, конечно же, вскоре снова переступила порог Литературного института. А вернее, помня недавний опыт, совершила тихую атаку: просто пришла, заняла место в аудитории и просто сдала со всеми вместе экзамены за уже начавшийся без неё семестр. Она не могла позволить кому-то снова дать ей от ворот поворот, ибо уверена была в своём истинном призвании, за которое надо было побороться. Вот так – тихо, но по-фронтовому.
Послевоенная Москва не баловала никого, в том числе пришедших с войны, часто не имевших надёжного тыла и сносных средств к существованию. Потому солдатские сапоги и шинель не спешила снимать и Юлия. Тем более что и поэт Николай Старшинов, ставший ей мужем, тоже – бывший фронтовик. Родилась дочь, вместе росли как писатели, старались вырваться из бытовых неустройств.
Подросла дочка, стали выходить сборники, оба – и Юлия, и Николай – были уже самодостаточными людьми и писателями, но через 15 лет супружеской жизни разошлись, оставшись добрыми друзьями. В своих воспоминаниях бывший муж очень тепло отзывался о ней. «Смешная, трогательная, наивная, бескомпромиссная, незаурядная, светлая…» – говорил позднее поэт о жене, что не так часто бывает.
Но вернёмся в тот непростой для них обоих период:
Когда умирает любовь,
Врачи не толпятся в палате,
Давно понимает любой –
Насильно не бросишь
В объятья...
Насильно сердца не зажжёшь.
Ни в чём никого не вините.
Здесь каждое слово –
Как нож,
Что рубит меж душами нити…
И она наконец пришла – та любовь, что делает из женщины королеву, великодушно прощает слабости, окружает надёжным тылом, сердечным теплом и заботой. Можно смело сказать, что без этого многолетнего союза поэта Юлии Друниной и Алексея Каплера, кинодраматурга, популярного телеведущего и просто красивого и мудрого человека, мы бы не знали той великолепной во всех смыслах женщины (многие сравнивали её с Любовью Орловой), известной писательницы и общественного деятеля, каковой в эти годы стала Юлия Владимировна.
Поэт Марк Соболь как-то сказал поэтессе, что Каплер «стянул с неё солдатские сапоги и переобул в хрустальные туфельки». Она согласилась. А так сказал Николай Старшинов: «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер… относился к Юле очень трогательно – заменил ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя». А вот строки из письма самого Алексея Яковлевича: «…Пойми, моя такая дорогая, я ещё «развивающаяся страна» – и буду возле тебя становиться лучше, бережнее к тебе, к нашей любви… ты – мой дом на земле…»
Наступили лучшие во всех смыслах годы для Друниной. Каплер много работал сам, жил очень интенсивной творческой и общественной жизнью. Юлия поневоле поддалась этому ритму, этой насыщенности бытия и творчества, что питала и её стихи. Одна книга выходила за другой. Её имя становилось не просто известным, но и особенным на фоне всей отечественной поэзии тех лет. Ей удалось военную лирику сделать женственной, а любовную – полной крутых волн и грозовых всполохов:
Ждала тебя.
И верила.
И знала:
Мне нужно верить, чтобы пережить
Бои,
походы,
вечную усталость,
Ознобные могилы-блиндажи.
Пережила.
И встреча под Полтавой.
Окопный май.
Солдатский неуют.
В уставах не записанное право
На поцелуй,
на пять моих минут…
Её новые книги «В двух измерениях», «Окопная звезда», «Я родом не из детства» пользуются искренним интересом читателей. Выходят повести «Алиска», «С тех вершин…», публицистика. Всё это говорит о большом диапазоне её творчества, уровне таланта. В 1975 г. за книгу «Не бывает любви несчастливой» она была награждена Государственной премией РСФСР имени М. Горького.
В 1967 г. Друнина побывала в Западном Берлине. И когда бывший немецкий солдат спросил её, как же она не только выжила в той войне, но сохранила свою красоту да ещё и пишет стихи, Юлия Владимировна коротко ответила, что воевала совсем на другой стороне. Вряд ли в этот момент на её груди сияли ордена и медали, среди которых орден Отечественной войны I степени и достойнейшая из медалей – «За отвагу».
В эти же годы пошли в народ её знаменитые строки, которые, конечно же, останутся в истории:
Я только раз видала рукопашный.
Раз – наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Но и традиционной лирике уделяется всё больше времени, о чём говорят и названия книг: «Бабье лето», «Не бывает любви несчастливой», «Разговор с сердцем», «Современники»…
Критики упрекали за превалирование военной темы в лирике, ну а некоторые «сотоварищи», естественно, не хотели признавать её значение как писателя по разным причинам. Это и обыкновенная зависть к успешной, признанной, в том числе властью, поэтессе, и личные счёты тех, кто обжигался о её прямоту и честность, и просто вкусовые предпочтения. Она побывала в секретариатах СП СССР и СП РСФСР. Но о том, что делание карьеры вовсе не входило в её истинные планы, говорит такой факт. Когда в 1990-м она стала депутатом Верховного Совета СССР и стремилась благодаря этому способствовать изменению дел в армии, защитить интересы и права участников Великой Отечественной войны, то, убедившись в тщетности своих усилий, без колебаний рассталась с депутатским мандатом: «Мне нечего там делать, там одна говорильня. Я была наивна и думала, что смогу как-то помочь нашей армии, которая сейчас в таком тяжёлом положении… Пробовала и поняла: всё напрасно! Стена. Не прошибёшь!»
Всё грущу о шинели,
Вижу дымные сны, –
Нет, меня не сумели
Возвратить из Войны…
В 1979-м ушёл из жизни Алексей Каплер и был похоронен в Старом Крыму, где они были счастливы, где исходили извилистыми тропами многие чудесные места.
Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой.
И была ты, любовь,
Полыхающим летом,
Пьяным маком
И огненным горицветом…
На памятнике мужу жена осознанно оставила место и для своего имени.
Начался период возвращения на грешную землю, совпавший с драматическими событиями в стране: «Теперь, узнав жестокую правду о второй – трагической, чудовищной, апокалипсической стороне жизни тридцатых годов, я (не примите это за красивые слова) порой искренне завидую тем сверстникам, кто не вернулся с войны, погиб за высокие идеалы, которые освещали наше отрочество, нашу юность и молодость…» (из письма Юлии Друниной). Требовалось немало сил, чтобы всё это переварить, пережить, найти силы для творчества, без которого она не представляла жизни.
Кто осилил сорок первый,
Будет драться до конца.
Ах, обугленные нервы,
Обожжённые сердца!..
Она и сама жила с обожжённым сердцем. Не было надёжного и душевного тыла. «С корабля современности» всё чаще стали сбрасывать достойные писательские имена, обвиняя в приверженности к сталинскому режиму, мимоходом и бездумно, а иногда с умыслом клея ярлыки: «коммуняка», «уходящая натура», а после и вовсе – «красно-коричневый». И надо ли говорить, с какой болью она встретила весть о развале СССР!
Друнина приняла этот вызов. Никто не мог заставить её поступиться теми принципами, что ковались на фронтовых дорогах. Она как может – выступлениями, печатной публицистикой – пытается остановить эту волну расхристанности, вседозволенности, жестокого прагматизма.
Однако всё меньше оставалось сил на борьбу, годы начинали медленно стирать молодость души и красоту. Одиночество и каверзы быта, с которым она не справлялась, а главное, тревога и боль за судьбу страны не оставляли ни на минуту. Всё вело к трагической развязке. Она стала терять себя – и как женщину, и как поэта с творческими надеждами. В прощальном письме Юлия Владимировна написала: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»
И стихи, обращённые к тем, кто остаётся, – последний вызов отважной фронтовички рыночному времени и всем, кто пустил под откос «наш бронепоезд», чтобы лишить людей гордости за великую страну и её историю:
Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, – за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
21 ноября 1991 г. Юлии Друниной не стало.
За всё, что было,
Говорю – «спасибо!»
Всему, что будет,
Говорю – «держись!»
Престолы счастья
И страданий дыбы:
Две стороны
Одной медали –
«Жизнь».
Теги: Юлия Друнина , День Победы