Анна Васильевна. 30-е годы прошлого века

Как каждый нормальный ребёнок я в ту пору ещё не отдавала должное супам. Исключение составляли куриный бульон, кислые щи и гороховый суп с белыми сухариками. Зная о моих предпочтениях, Анна Васильевна всегда готовила то, что мне нравилось, так что один из трёх супов в воскресенье мне был гарантирован.

Квашеная капуста изготавливалась в домашних условиях, иногда в неё добавлялся тмин или свёкла для цвета, иногда она бывала с морковкой или яблоками. Мне больше всего нравились маленькие цельные капустные кочаны. Для кислых щей капуста промывалась холодной водой, отжималась и укладывалась в утятницу. К ней присоединялись мелко нарубленные ранее замоченные белые сухие грибы, и вместе они отправлялись на часик-другой в духовку, а наверху в кастрюле в то же время млел кусочек жирненькой грудинки в компании луковицы, лаврушки, перца горошком и длинноносой морковки. Затем все ингредиенты воссоединялись и ещё минут сорок приятно проводили время на медленном огне. Перед подачей на стол грудинка разбиралась на небольшие кусочки и справедливо распределялась по тарелкам. В щи можно было добавлять сметану или немного горчицы или то и другое вместе, и получалось, по словам Анны Васильевны, "сам бы ел, да деньги надо".

Гороховый суп таил ответ на не совсем детскую загадку «Кто стреляет в пятку, попадает в нос?» и непременно требовал свиных копчёностей, рульки, рёбрышек. Кости с обрезками тамбовского окорока прекрасно подходили на их роль. Перебранный лущёный горох (иногда в его рядах скрывались коварные камушки, покушавшиеся на целостность зубов и аппендикса) тщательно промывался, замачивался на несколько часов и вместе с копчёностями, чёрным перцем, лавровым листом и морковиной развлекался часа полтора в алюминиевой посудине. Чтобы защитить его от пригорания при переходе в тюреобразное состояние, он время от времени помешивался. Ах какие чудесные, румяные, хрустящие, идеально кубические сухарики из свежего белого хлеба сопровождали горохово-свиную похлёбку!

Обед сменялся представлениями, для которых у меня образовался целый гардероб: белое короткое платье для партии снежинки и разнообразные юбки из цветной гофрированной бумаги - для остальных. Меняла я не только костюмы, но и сценические имена, используя для их создания окружающие меня предметы мебели. Выходя из-за дверцы шкафа, я взрослым голосом диктора из телевизора объявляла: «Выступает заслуженная артистка Анна Стулова» (или Шкафова, или Диванова). Иногда я использовала иностранные слова и становилась Мадлен Мерси или Софи Оревуар.

Я мечтала о карьере балерины, но никаких спецданных у меня не обнаружили, и балетная школа заменилась скромными уроками ритмики. Утешением служили частые посещения Большого театра. На моих глазах на балетном небосклоне зажглись яркие звёзды Максимовой и Васильева, Бессмертновой, Семеняки и Лавровского-сына, Тимофеевой и Лиепы[?] Я видела блестящую Плисецкую и подающих большие надежды Годунова, Голикову, Рябинкину. Мне посчастливилось побывать на всех премьерах Григоровича. Я даже застала серую в яблоках лошадь с жестикулирующим главным героем верхом, выводимую под уздцы верным и пузатым Санчо Панса.

Мне кажется, моим близким очень повезло: ведь вместо балета я могла увлечься оперой и мучить их фальшивыми звуками из великих арий, подражая модным тогда Козловскому и Лемешеву.

Если в воскресенье я не попадала на Театральную площадь, то вместе с соседскими девочками ходила гулять во двор, а точнее дворы, потому что их было много, и, подобно сообщающимся сосудам, они позволяли народонаселению перетекать из одного в другой, сокращая путь к метро или магазинам. По большим праздникам, то есть 7 ноября и 1 мая, люди, отвалившись от стола, высыпали во дворы не столько на других посмотреть, сколько себя показать. Среди них непременно отыскивался подвыпивший человек с баяном или гармонью в руках, и начинались песни-пляски.

Разгорячённые спиртным дамы вспоминали своё недавнее деревенское прошлое, образовывали круг и по очереди в нём отплясывали, помахивая платочком и выкрикивая частушки. Мне запомнились две – наверное, потому, что содержали неприличные намёки на что-то не совсем понятное детскому уму:

Я иду по улице,

Сидит петух на курице.

Я кричу ему: «Нахал!» –

А он мне ножкой помахал.

Смысл второй был ещё менее ясен, но вызывал бурное одобрение окружающих:

Я купила колбасу и в карман пол[?]жила,

Что-то эта колбаса  меня сильно растревожила.

Каждую зиму к вящему удовольствию детишек во дворе вырастала ледяная горка. Она полировалась до стального блеска съезжавшими с неё попами на картонках или в цигейковых шубках, в утеплённых трениках и в простых, уныло одинаковых тёмных пальтишках. Высшим пилотажем считалось преодоление ледяного спуска стоя, на слегка полусогнутых ногах, и чтобы руки не покидали карманов. На тренировки уходили часы, и заканчивались они частичным оледенением отдельных частей тела и одежды, которая потом долго оттаивала на домашних батареях…

Местный Дом пионеров предлагал зимой свои забавы: небольшой каток с хоккейными воротами, цветные лампочки на дереве, изображавшем новогоднюю ёлку, и к ней в придачу представления со сладкими подарками за рубль. Но самым интересным развлечением был выход на скованную льдом речку Яузу. Разумеется, одни взрослые категорически запрещали это делать, а другие сами катали по ней детей на санках и расчищали снег для бесплатного катка. Всегда ходили слухи, что кто-то провалился под лёд и утонул, но разве безы­мянный утопленник мог людей остановить? Людей нет, меня – да.

Храбростью я не отличалась и на набережной занимала место наблюдателя. Только один раз, преодолев страх, я вышла на речной лёд, и то только потому, что меня крепко держал за руку сын Анны Васильевны Валентин. Он ушёл на фронт Великой Отечественной шестнадцатилетним мальчишкой, отважно сражался за Родину, сумел выбраться из горящего танка и помочь другим членам экипажа. Я решила, что человек, однажды проявивший такую смелость, не позволит маленькой девочке утонуть ни при каких обстоятельствах, тем более что в тот знаменательный январский день за другую руку меня держал другой сын Анны Васильевны – приёмный. Борис был единокровным братом Валентина, то есть папа общий, а мамы разные. Он тоже прошёл всю войну, а потом стал чемпионом СССР по автогонкам, чем вся семья безмерно гордилась.

Глядя на Бориса и Валентина, невозможно было предположить, что они родственники, настолько они были разные и внешне, и по характеру. Валентин – копия мать, Борис – копия отец, судя по фотографиям. Если про детство Анна Васильевна рассказывала охотно, то про своё первое замужество вспоминала нечасто. Только после её смерти я узнала подробности.

В 1917 году на хуторе, где жила Анна, никто и не знал о победе Великой Октябрьской революции. Старшие братья ушли на фронт Первой мировой, родители старели, всё труднее становилось вести хозяйство, не хватало рабочих рук. Тринадцатилетняя Анна трудилась наравне со взрослыми. Началась Гражданская война. И белые, и красные, грозя расправой, отнимали продукты и лошадей. В конце концов, наступил момент, когда и отдавать было нечего, и есть было нечего. В довершение всех несчастий разразилась эпидемия тифа.

Осиротевшую Анну взяли в работницы на постоялый двор. Фактически девушка попала в рабство – денег не платили, работала за еду и крышу над головой. А тут ещё хозяин стал бросать странные взгляды на крепкую, фигуристую, молоденькую чернобровую казачку. Анна оказалась в безвыходной ситуации, и помощи ждать было не от кого. Но, как говорится, если Бог закрывает дверь, значит, где-то он открывает окно. В один из осенних ненастных вечеров на постоялом дворе остановились двое. Хозяин велел Анне подать им ужин. Девушка принесла похлёбку, графинчик водки. Высокий статный мужчина внимательно её разглядывал, спросил, как звать, откуда родом, давно ли здесь работает. Анна отвечала чуть слышно, боясь хозяйского недовольства. Незнакомец назвался Андреем, сказал, что живёт в Новосибирске и занимается торговлей.

Утром постояльцы уехали по делам, а к вечеру вернулись. Анна быстро и ловко накрыла на стол, принесла еду. Хозяин издали наблюдал за хлопотавшей возле гостей работницей. Что-то ему не понравилось, он грубо прикрикнул на неё. Девушка вздрогнула, на глаза навернулись слёзы. Андрей сочувственно ей улыбнулся. Вставая из-за стола, он незаметно вложил в руку Анны записку. Поднявшись к себе, она дрожащими руками развернула листок бумаги, из которого выпали деньги. При слабом свете сальной свечи она прочла: «Приезжай, жду. Андрей». И адрес в Новосибирске.

Анна помолилась и приняла решение. Через два дня, завязав в узелок немудрёные пожитки, ночью тайком покинула постоялый двор. Боялась, что её хватятся и силой вернут назад, в неволю. Она не знала, что её ждёт, но надежда на лучшую жизнь кружила голову и придавала силы, а холод и дождь не могли остановить беглянку. Наконец пятнадцать вёрст позади, томительное ожидание поезда на полустанке и дорога в будущее. Как молитву, она повторяла заветный адрес, стараясь не думать, что будет делать одна в незнакомом городе, если вдруг не найдёт Андрея. Нет, такого не может быть, Андрей ждёт её, у него добрые глаза, всё будет хорошо.

Анна не ошиблась, Андрей её ждал. Она ему сразу глянулась. Первый его брак оказался неудачным, оба супруга были разочарованы. Пелагея вернулась к отцу. Андрей не отдал ей детей, остался один с трёхлетним сыном и годовалой дочкой. Ему была нужна любящая, верная, работящая жена, такая же, как его мать, на которой теперь держался весь дом. Ну что ж, Анна не обманула ожиданий Андрея. Любая работа была ей по плечу, дом сиял чистотой, везде идеальный порядок, и стряпала Анна отменно. Детишки её сразу приняли, Боренька стал звать Муленькой. А через год у Анны и Андрея родился сын Валентин по прозвищу Жучок. Был он смуглым, темноволосым, черноглазым и походил на деда с материнской стороны.

Дела у Андрея и его старшего брата Фёдора шли хорошо. Благосостояние семьи росло. Беда грянула в 1935 году, через год после убийства Кирова. Андрея и Фёдора арестовали как бывших солдат армии Деникина, обвинили в подготовке заговора с целью свержения режима и приговорили Фёдора к расстрелу, а Андрея – к десяти годам лагерей. Всё имущество было конфисковано. На попечении Анны остались трое детей и свекровь. Анна стала искать работу. Помогая мужу в делах, она освоила несколько профессий. Сегодня мы бы сказали, что она была прекрасным менеджером и экономистом. Она умела разговаривать с клиентами и вести бухгалтерский учёт. Анну взяли на работу в магазин.

У Анны было много достоинств, и среди них – врождённое чувство вкуса. Она умела шить, вязать, вышивать и могла из пустяка сделать конфетку. Она обшивала и одевала всё семейство и себе выдумывала наряды. Она обращала на себя внимание. Мужчины смотрели на неё и засматривались, но она ждала мужа.

Грянула война. Сначала на фронт ушёл приёмный сын Борис, а потом из дома сбежал шестнадцатилетний Валентин. Он должен был всем доказать, что он герой, а не сын врага народа. Никто не знает, сколько слёз пролила Анна, как ждала писем с фронта. От всех тревог и переживаний отвлекала только работа. В Сибирь были эвакуированы важные промышленные объекты, приехали специалисты с семьями, рабочие. Введённая карточная система требовала чёткого контроля. Анну назначили директором большого продовольственного магазина. Ответственность колоссальная, каждый грамм на счету. Высокие должностные лица приходили в магазин отоваривать карточки.

Однажды зимой сорок четвёртого зашёл сюда и мой дед, находившийся тогда на службе в Сибирском военном округе. Как писал Александр Сергеевич Пушкин, «появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве». Деду очень шла военная форма. Он умел носить вещи, умел себя подать, умел ухаживать за дамами. Был он умён, не лишён чувства юмора. В общем, «барышни сходили по нём с ума», по словам всё того же Александра Сергеевича. И Анна не устояла, в свои сорок она влюбилась как шестнадцатилетняя девчонка. Во второй раз судьба предлагала Анне изменить жизнь коренным образом. Второй раз Анна бежала тайком, ни словом не обмолвившись об отъезде ни свекрови, ни приёмной дочери. Она знала, что её не только не поймут, но и никогда не простят. И опять она не ошиблась.

Через несколько месяцев Андрей вышел на свободу. Он не мог примириться с её бегством, с её предательством и изменой, он любил её. Он поехал за ней в Москву, пытался вернуть. Через четыре года Андрея снова арестовали, осудили по той же печально известной 58-й статье и выслали на поселение в Енисейск. Вторая ссылка длилась недолго. Из неоконченного письма племяннице мы узнаём: «…сегодня что-то нездоровится, ходил в поликлинику, дали освобождение…» Он писал, что беспокоится о старенькой матери, жаловался на одиночество: «…а одному жить очень плохо, ни поговорить, ни посоветоваться, да, в общем, бесцельная жизнь… А как поступила А.В. ...» Здесь письмо обрывается, сердце не выдержало. Воспоминание о предательстве любимой женщины стало последним, о чём подумал Андрей. Он даже не смог написать её имени, только инициалы А.В.

А через несколько лет в Москве на Озерковской набережной от рака умирал мой дед. Анна Васильевна не отходила от него. Придя на несколько минут в сознание, он позвал: «Анна, Анна…» – и его не стало.

Время шло. Генеральный план застройки города безжалостно прошёлся по старой Москве и нашей жизни. Новый Арбат практически уничтожил Серебряный переулок, и нам пришлось поменять место жительства. Мама получила комнату в далёкой новостройке, однако вместо неё туда поехала жить Анна Васильевна. Я всё реже и реже виделась со своей приёмной бабушкой Анной. Она теперь подолгу гостила у сына в Калининграде, где росла её собственная внучка. Но однажды Анну Васильевну попросили меня постеречь, пока дедушка с бабушкой в кои-то веки отправились отдыхать вдвоём.

С появлением Анны Васильевны в двух наших комнатах в коммунальной квартире воцарилась невероятная чистота. Белые воротнички моей школьной формы стали ещё белее и топорщились от гордости и крахмала. В школу меня сопровождали всяческие печёности, а на обед поджидали разнообразные вкусняшки.

В ту пору с разрешения соседей с нами проживал кот Пус, окраской походивший на зеркального карпа. Он был вальяжен и самостоятелен, для входа и выхода из квартиры пользовался кухонной форточкой нашего первого этажа, категорически игнорируя эмалированную посудину с измельчёнными страницами газет «Правда» и «Известия» в отхожем месте. Под раковиной его всегда ждала мисочка с отварной рыбой или какими другими продуктовыми щедротами от соседей. На ночь он интеллигентно сворачивался клубком на коврике у входной двери. Иногда наносил визиты бабушкиному дивану и мурлыкал, раскинувшись на подушках. Частенько его можно было видеть на развилке старого клёна под окном, где он отдыхал от дворовых подвигов, свесив все четыре лапы вниз. Словом, Пус никому не причинял ни вреда, ни хлопот и был любим всеми, кроме старой большевички со второго этажа. Она утверждала, что кот с дерева прыгает к ней на балкон, а оттуда пробирается в её апартаменты и ворует мясо из холодильника. И Пус, и мы вместе с ним категорически отвергали обвинения в покушении на большевистскую собственность, но пенсионерка союзного значения настаивала на своём: «Вы что, не верите члену партии с семнадцатого года?» Мы удивлялись: «Не может быть, вы так молодо выглядите».

И вдруг Пус исчез, как раз в то время, когда меня оставили на попечение Анны Васильевны. Я обегала все близлежащие дворы, издавая призывное: «Пус-Пус-Пус! Кис-кис-кис!» Вынося по вечерам помойное ведро, я напряжённо вглядывалась в тени у мусорного бака, нет ли среди искателей лёгкой жизни нашего кота. На третий день за обедом мы с Анной Васильевной решили, что во всём виновата старая большевичка – она всё-таки свела с ним счёты за мнимое ограбление холодильника.

Я стала строить планы страшной мести, перемежая их горькими сожалениями об утрате любимца. Громко переживая и возмущаясь, мы не сразу обратили внимание на странные звуки. Где-то отчаянно скреблась и шуршала мышь. Ну вот, стоило коту исчезнуть, как тут же набежали враги. Я бросилась на кухню за шваброй и стала ею тыкать во все места возможного пребывания зловредного грызуна. Пока я стучала шваброй и топала ногами, мышь замолкала. Как только я прекращала военные действия, она принималась за работу с новой силой. Нам показалось, что мышь совершает диверсию в шкафу или в ящиках под книжными полками, где хранилась тысяча мелочей, таких нужных в хозяйстве. Мы молниеносно разработали тактику борьбы: Анна Васильевна открывает по очереди все дверцы, а я стою наизготове и, как только вредитель появляется, оглушаю его шваброй.

Начали со шкафа с посудой, за ним последовал платяной. Как назло, предчувствуя расправу, мышь затаилась. Наконец настала очередь последней дверцы. Анна Васильевна вела отсчёт начала операции: «Три, два, один – пошёл!» Швабра взметнулась вверх, дверца распахнулась, и оттуда вывалилась груда отчаянно барахтающихся мотков шерсти, обрезков ткани, шуршащих пергаментных выкроек. Груда метнулась к входной двери, пытаясь по дороге отделаться от тормозящих движение вещей, и тут стало ясно, что перед нами вовсе не гигантская мышь, а наш объявленный в розыск кот. Пус вылетел в предусмотрительно открытую мною дверь, вихрем промчался по прихожей и исчез в форточке.

На радостях Анна Васильевна решила испечь сладкий пирог, тем более что на следующий день все православные и не очень отмечали день ангела Веры, Надежды, Любови и их матери Софьи. Назавтра мы ждали гостей и возвращения бабушки Веры, нашей главной именинницы. Угощения готовились простые. Номером первым шёл салат «Оливье», пикантность которому придавали антоновское яблоко и свежая капуста, подсоленная, интенсивно помятая руками и слегка отжатая. Она слегка похрустывала на зубах и своим неожиданным присутствием вводила гостей в заблуждение. Они принимали её за крабы. Дорогая сердцу советского человека любительская варёная колбаса в салате отсутствовала, но зелёный горошек, крутые яйца, солёные огурцы, варёные картофель и морковь по-прежнему формировали его основу.

Анна Васильевна делала очень вкусную икру из зелёных помидоров. Рецепт совсем простой: натёртая на крупной тёрке морковь пережаривалась на растительном масле с мелконарезанным репчатым луком. Затем она тушилась под крышкой с измельчёнными зелёными помидорами минут 40–50. Смесь солилась по вкусу, приглашала в компанию кусочек сахара, остывала, перебиралась в хрустальную плошку, набирала силу в холодильнике и только потом попадала на стол.

В тот памятный день кроме икры, салата и бульона с жареными пирожками Анна Васильевна приготовила маринованную рыбу. Впоследствии рыба эта вошла в обязательное меню нашего праздничного стола, но рецепт её приготовления приписывался моей другой бабушке. Пусть наконец справедливость восторжествует – в Серебряный переулок маринованная треска вплыла благодаря Анне Васильевне.

В те далёкие времена рыбное филе не предлагало себя покупателям, оно надёжно скрывалось в глубокозамороженных тушках. В домашних условиях рыбина оттаивала, раздевалась и в умелых руках превращалась в две филейные половинки, которые резались на равные кусочки. Кусочки эти обваливались в муке с солью, разрумянивались в подсолнечном масле на разогретой сковороде на умеренно сильном огне, чтобы не развалиться на мелкие части. Секрет успеха таился в правильных пропорциях маринада, то есть 2/3 воды и 1/3 уксуса 9%-ного. 2/3 воды, покипев 5–7 минут с лавровым листом, горошками чёрного перца, гвоздичинами, солью, сахаром, получали недостающую треть уксуса и превращались в ядерный сладковатый маринад. Не успевая остыть, он покрывал собою царицу морей – треску, переложенную слоями из колец сырого лука и варёной моркови, нарезанной для красоты ажурными кружочками. К употреблению блюдо было готово уже через несколько часов, часть из которых проходила при комнатной температуре, а другая – в холодильнике перед непосредственной подачей на стол.

На многотрудный ореховый торт времени и материалов не хватало, поэтому «Как на Верины именины испекли мы» сладкий закрытый пирог с фруктово-ягодной начинкой. Для него подходили любые варенья и джемы, но особенно чёрносмородиновые и вишнёвые пятиминутки, вошедшие в моду у тех, кто располагал вместительным холодильником.

Пока мы с Анной Васильевной накрывали на стол, пирог остывал на кухне. С вокзала приехали дедушка с бабушкой. Первые гости восхищались их крымским загаром, всё было готово к началу пиршества, оставалось только нарезать пирог и переложить его с противня на блюдо. Мы с Анной Васильевной вошли на кухню – и ахнули. На нашем десерте томно растянулся блудный котище. От сурового наказания кота спасло лишь так обрадовавшее нас возвращение его после трёхдневного отсутствия. Но что делать с пирогом? Неужели придётся его выкинуть? Ведь неизвестно, сколько микробов и родом откуда поселилось на аппетитной румяной его поверхности. Лишить гостей сладкого? На это мы пойти не смогли. Хвостатого изгнали из кухни, верхний слой пирога тщательно соскребли ножом, а следы замазали остатками джема и присыпали сахарной пудрой. Ни о чём не подозревая, гости ели, нахваливали, просили рецепт. Анна Васильевна охотно делилась им со всеми желающими, умалчивая лишь об участии кота в процессе приготовления. От Пуса разоблачений не последовало.

Главы новой книги Алисы Даншох «Кулинарные воспоминания счастливого детства» опубликованы в «ЛГ» № 13, 17, 27, 32–33, 37, 42, 47 за 2014 год

Теги: современная литература