Валерий РЕКУНЕНКО
Лонг-лист "Нацбеста-2015" не лучше и не хуже любого другого премиального списка. Большинство текстов, выдвинутых нынче на звание национального бестселлера, вообще можно было не писать. Что нового, скажите на милость, поведал о Серебряном веке Варламов? Чего ради стоит штудировать беспросветно нудную исповедь телевизионного гэгмена Филиппенко? Зачем читателю добросовестный ребяческий разврат Лизы Готфрик? На ум приходит давний демарш Ильи Стогова, - тот покинул нацбестовское жюри с эпитафией на устах: «Предоставляю разбираться в этом компосте более опытным ассенизаторам!» Тогдашний координатор премии В. Топоров парировал по-сталински: «Других писателей у меня для вас нет[?]»
С тех пор минуло пять лет, но других писателей по-прежнему нет. Или, что вернее, меняются имена и заголовки, но общее состояние отечественной (да и зарубежной русскоязычной) словесности остаётся неизменным: пациент скорее мёртв, чем жив. Не сочтите за труд убедиться.
ПАРМЕЗАНОВАЯ СВОБОДА
М. Степнова. Безбожный переулок. – М.: АСТ, 2014
Если уж необходимо выбрать из полусотни нацбестовских зол меньшее, то я назвал бы «Безбожный переулок» М. Степновой. Ибо книга выглядит вполне добротной работой над ошибками: как стилистическими, так и смысловыми. Ну есть в тексте несколько ненужных и натужных аллитераций, вроде этой: «Мелочь сначала долго копилась в коричневой банке из-под индийского кофе с грудастой грустной гурией на жестяном боку…» Во-первых, звукопись тут абсолютно бесцельна – искусство для искусства. Во-вторых, коли банка индийская, так и барышня на ней – не гурия, но апсара. Но это, право, мелочи, не будем крохоборами. Радует другое: нет в тексте ни кошерных поросят, ни парней, похожих на кариатид. И даже, вообразите, присутствует некий идейный стержень – это у Степновой-то... Дивны дела твои, Господи!
Необходимый спойлер: «Безбожный переулок» – классический Bildungsroman о том, как врач Огарёв, талантливый диагност, по капле выдавливал из себя совка. А помогала ему в этом юная любовница Маля, которая считала служебные, семейные и прочие обязанности надуманными комплексами: «Я всегда мечтала просто жить, понимаешь? Это же самое интересное. Жить. Ехать. Останавливаться где хочешь. Снова ехать. Смотреть. Жить». Эта незатейливая мысль настолько пленила доктора, что тот решил просто жить. И непременно в Тоскане, поскольку Россия для жизни малооборудована.
«Дочитав книгу до конца, вдруг понимаешь, что она совсем не о врачах и не о женщинах. Она о России. России как болезни», – заметил П. Басинский. И это совершенно верно. «Безбожный переулок» легко укладывается в идейные шаблоны примерно 30-летней давности. Тогда все мы дружно решили, что свет невечерний с Запада воссияет. Многие, как выясняется, до сих пор не разуверились.
Чтобы это уразуметь, достаточно знать Ф.И.О. протагониста: Иван Сергеевич Огарёв – трудно ждать славянофильства от героя с такими паспортными данными. Россия у него ассоциируется с отцом, домашним тираном, с полумёртвым военным заводом, со смертельно больным ребёнком в клинике… Зато символом европейских свобод М.С. назначила пармезан:
«Сыр знали на Востоке и в Азии. Древняя Греция, Древний Рим. Средневековая Европа обжиралась сыром... Они все верили в то, что у них есть будущее. Все до одного. Даже самый ничтожный средневековый смерд знал, что у него есть мизерные, но права. Его нельзя было убить просто так – как скотину. Он мог стать горожанином. У него был сыр. Он верил, что через двенадцать месяцев его дом, его жена, его дети и его сыр всё ещё будут тут, на этой земле. В России делали только творог. Он был готов уже к утру. И к вечеру – скисал. Но до вечера надо было ещё дожить. На большее никто не надеялся. Какой уж тут сыр? Какое столетнее вино? Зачем пустые надежды людям, у которых нет никакого будущего?»
Этот пассаж – авторский просчёт номер раз. Италия как оплот стабильности – с её-то кровавой историей? С междоусобной грызнёй карликовых княжеств? С кострами инквизиции? С французскими и австрийскими оккупантами? С касторкой в тюрьмах? С дикой послевоенной инфляцией, мафией и поголовной коррупцией? Марина Львовна, недурно бы вам хоть «Википедию» почитать, что ли... Факты – ну о-очень эффективное лекарство при стереотипном мышлении.
Просчёт номер два уже серьёзнее. Под занавес выясняется, что Маля, проповедница и воплощение общечеловеческих ценностей, – шизофреничка. Надо ли объяснять, что это полностью дискредитирует её проповеди?
И третий, самый серьёзный, просчёт. Правда, прямого отношения к тексту он не имеет, но всё равно скажу: Марина Львовна, откуда такая антипатия к нашему богоспасаемому отечеству? Ведь оно к вам вполне благосклонно: весьма недурную карьеру вы сделали не в Ломбардии. И «Большую книгу» вам вручали не в Тоскане и не в Романье… Впрочем, эта тема уже вне изящной словесности.
Так вот, о словесности. Тут возникает вполне тургеневский вопрос: если сливки таковы, то что же молоко?
И ЛЕНИН, ДЕБИЛЬНЫЙ ТАКОЙ…
Ю. Арабов. Столкновение с бабочкой. – М.: АСТ, 2014
Октябрьская революция прошла по самому бархатному сценарию. Государь император решил не отрекаться от престола, заключил сепаратный мир с Германией и назначил товарища Ульянова-Ленина премьер-министром. Немыслимый гибрид диктатуры пролетариата с конституционной монархией обернулся столь же немыслимым процветанием: пятикратный рост производства, твёрдая червонная валюта плюс электрификация всей страны. В подвале Ипатьевского дома расстреляли элиту РКП(б), а Гражданская счастливо издохла в эмбриональном состоянии…
Я вовсе не противник альтернативной истории, ибо сам грешен. Однако Ю. Арабов отважно шагнул за пределы жанра и создал нечто архиальтернативное: параллельную реальность на грани фэнтези. Играли вы когда-нибудь в альтернативные шахматы? А у Арабова играют: «Он сделал первый ход белой ладьёй». Ей-богу, настолько плодотворной дебютной идеи не знали даже Старые Васюки. А видели вы балтийца в альтернативной форме? Арабов, судя по всему, видел: «Вошёл председатель судового комитета Александр Белышев. Без матроски на голове». Сделайте милость, подарите автору словарь Ожегова! А вот краткий курс альтернативной географии: «Что может быть хуже Нижнего Волочка?» Или альтернативной речи: «Весёлый, как гуталин, Карл Радек», «с влажным лицом размороженного сала»…
Д. Быков характеризовал Арабова так: «Талантливо безумный или безумно талантливый». Согласен с аттестацией ровно наполовину: безумия тут хватает, чего не скажешь о таланте. Впрочем, всё перечисленное легко списать на редакторский брак. Авторский брак в «Столкновении с бабочкой» не в пример хуже.
Говоря об отечественной истории, весьма просто впасть в бинарную оппозицию. Проще говоря, свести всё к чёрно-белой гамме, забыв о полутонах. Точно так и поступил Арабов: образы Николая II и Ленина редуцированы до неприличия – а что, дёшево и сердито!
Расстрелянные Сталин, Свердлов и Коллонтай, можно сказать, ещё дёшево отделались. Ильичу сочинитель приготовил кару не в пример худшую – неспешное публичное шельмование. Ленин в арабовской трактовке – персонаж соц-арта… да не соц-арта даже, а позднесоветских анекдотов. Первоисточник легко опознать по нескольким «ленинским» репликам:
«На заборе тоже написано. Однако вы не суётесь в него, а идёте прямо в публичный дом».
«Ушами я ничего не вижу. Я ими шевелю, когда получается».
«Чаруйте меня, чаруйте!»
Государь, напротив, дефилирует перед читателем в белом венчике из роз: «Если перед людьми и Богом ты ничего не скрываешь, то любое испытание, выпавшее на твою долю, будет столкновением с бабочкой. И война, и революция – мотыльки, которые возникают в луче света. Они не страшны для тех, у кого чиста совесть».
Такое впечатление, что автор похерил за ненадобностью оба прототипа, чтобы не досаждали ненужной амбивалентностью. Результатом стали две картонные фигуры, скроенные по перестроечным лекалам: душка-монарх и коммунист-олигофрен. Точно так же Ю.А. обошёлся с отечественной историей: ни «общинной революции», ни корниловского мятежа, ни чешского мятежа – по-видимому, они попросту не вписывались в чёрно-белую схему. О результатах см. выше.
И последнее: добротная альтернативка предполагает авторскую версию исторического детерминизма, новый (и обоснованный!) вариант причинно-следственных связей. Искать его в романе категорически не рекомендую. Все свои безошибочные решения государь император находит в глоссолалии выжившего из ума камердинера. Заявит старик: «Гельсингфорс» – стало быть, там и должны состояться мирные переговоры с кайзером. Вот и вся историософия – весёлая, как гуталин…
АХ, ОДЕССА, ТЫ ЗНАЛА МНОГО ГОРЯ!
В. Непогодин. Девять дней в мае. Журнал «Нева», № 10, 2014
Если прозаик в соцсетях рекламирует свой опус в чём мать родила – значит, тут далеко не всё в порядке. Либо с текстом, либо с автором. В случае Непогодина обе гипотезы оправдываются – моментально и с нездешней силой.
Позволю себе лирическое отступление. Есть у войн одно скверное свойство – поднимать придонную муть, в том числе и культурную. Деление на профи и дилетантов для экстремальных ситуаций не годится, единственный приемлемый критерий: «свой – чужой». Украинская война не исключение. Покойный Негатуров без зазрения совести рифмовал «открытой» и «воровитой» (?!) – и ничего, причислен к лику замечательных людей; подробности в соответствующем томе «ЖЗЛ». Одессит Непогодин – явление ровно того же порядка. Грамматика, стилистика, сюжетостроение – эти эстетские тонкости для мирного времени. Эка невидаль, двух слов связать не в состоянии. Зато за Россию костьми ляжет. Потому в момент затяжного украинского кризиса В.Н. оказался более чем востребован. Кто-то метко окрестил его «украинцем по вызову» – вызовы и впрямь следовали один за другим: колонки в «Свободной прессе» и «Снобе», заметки в «Известиях». И проза в «Неве», это само собой. Однако настоятельно рекомендую читателям авторский извод текста, размещённый на сайте knigolib.com. Пусть на 10 000 слов длиннее, зато нецелованный, – ведь после правки Непогодин теряет три четверти шарма: «мнгновения русской весны», «ложил себе под подушку книжку», «усмирительная рубашка»…
В.Н. неоднократно заявлял, что писать начал, поняв, что кроме него некому возрождать некогда славные литературные традиции Одессы. Вейз мир, что вы скажете за этот ренессанс? Ах, Одесса, ты знала много горя, но такой цорес с тобой впервые. После Бабеля, Олеши и Катаева пережить Непогодина – это таки ойц…
Мало-помалу сквозь россыпь разномастных ошибок и нелепиц (вроде белогвардейцев в 1905 году) начинает проглядывать нечто сюжетообразное. Формально речь идёт о трагедии в Одесском доме профсоюзов, но лишь формально. Ибо охотнее всего Непогодин говорит о себе, любимом. Майскому погрому посвящены две главы из девяти. Всё остальное – многопудовое околофутбольное резонёрство, р-раскатистая анафема литературным врагам, назойливые проповеди по любому поводу, перманентная склока 30-летнего недоросля с матерью и прочая скуловоротная скучища. Потому, минуя частности, обратимся с кульминации. Пока правосеки с колорадами крушили друг другу рёбра и челюсти, наш пострел везде поспел. Лирический герой по имени Веня Небеседин побывал на футбольном матче, посидел в кафе, раскидал френдам десяток лайков, мимоходом отснял побоище на планшет, выложил снимки в соцсетях и испытал чувство законной гордости:
«Он смелой поступью шагал по лужам вместе с сотнями таких же отчаянных храбрецов, готовых свернуть горы... Они унаследовали гены своих непобедимых дедов, которые, несмотря на все невзгоды, сумели отстоять Родину от фашистского нападения и заставили немцев сложить оружие. Одесские патриоты осознавали, что они носители могучего русского духа, вдохновляющего бойцов на ратные подвиги во славу Отечества».
Могу ошибаться, но пройти с боями до Берлина и рассовать фотки по фейсбукам и разным прочим твиттерам – это две большие разницы, таки да. Впрочем, патриотизм Непогодина универсален, поскольку проявляется в самых неожиданных местах. Преимущественно за столом:
«Ты сварила красный борщ!.. Мне надоело это свекольно-помидорное варево!.. Почему ты не приготовишь щи, окрошку или солянку? Борщ – это бандеровская похлёбка, а мы ведь русские!»
«Русские тефтели теперь стали митболами называть – это преступление перед традициями русской кухни и за такое надо бить по морде».
От резюме намеренно воздерживаюсь: тут, по-моему, и без меня всё ясно. Скажу лишь одно: с такими друзьями нам врагов не надо.
ВЕСНА В ПОСТМОДЕРНЕ
Ульяна Гамаюн. Осень в Декадансе. – М.: ОГИ, 2014
«Появление всех публикаций писательницы сопровождалось бурной полемикой», – предупреждает аннотация на обложке «Осени…». Уточняю: полемизировали насчёт Гамаюн единственный раз. И большей частью про отказ от премии Белкина. Скандал, по определению координатора премии Н. Ивановой, вышел псевдолитературный. А сами тексты к дискуссиям не особо располагали. Говорить-то, в сущности, было не о чем: идея, интрига и образы издохли под грузом манерных тропов. О них в основном и толковали. «Язык жеманный, на грани и за гранью пошлости», – раздражённо огрызнулся Ю. Буйда. Прочие единогласно объявили Гамаюн наследницей Бабеля и Олеши и на том успокоились. Хотя анамнез у днепропетровской жеманницы с почти набоковским псевдонимом явно другой: Элтанг, Славникова, Иличевский, Шишкин… Словом, интеллектуальная проза, которая у нас не имеет ни малейшего отношения к интеллекту. Стоит она на двух китах – оголтелом самовыражении и фанатичном самолюбовании. Оттого главная её коллизия – презентация авторского кругозора и авторского красноречия. Мандельштам в сердцах обозвал подобную манеру письма аутоэротизмом – и не ошибся.
Гамаюн, изволите видеть, к 30 годам прочла кое-что и страшно боится, что этот факт останется незамеченным. Оттого по страницам вояжирует северянинская каретка куртизанки, ковыляет булгаковский пёс с обваренным боком, бар носит бодлеровское название «Амур и череп»… Приветы от прочих классиков, от Брюсова до Кафки, также налицо. По прочтении не остаётся ничего, кроме тягостного недоумения: это, простите, о чём? а главное, зачем? Сформулировать идею затрудняюсь – впрочем, она и для авторессы второстепенна. У Гамаюн другие задачи: обозначить круг своего чтения и увесить всякую фразу гирляндами пёстрой мишуры.
У.Г. числится недурным стилистом, – по-моему, совершенно незаслуженно. Не страдает приличный стилист фатальным отсутствием слуха: «с суммой», «с судейского», «с рук», «с рукава», «с рисунками», «с ритмом» . И не путает кайму с окоёмом. И знает, что чурбан не может быть глиняным. А фразы вроде «нахрапистая подмалёванная действительность» или «в перерывах между валанданьем» с головой выдают неисцелимое отсутствие вкуса. Хотя для Гамаюн это дело опять-таки десятое: изобразительную точность она подменила спотыкливой вычурностью. На трёх с лишним сотнях страниц «Осени…» я нашёл всего лишь одно удачное сравнение: «тёмные, похожие на зачехлённую мебель дома» . Всё остальное – более чем приблизительно. «Пламя хлюпало под ногами» , – никак пламя-то у нас жидкое? «Чугунные решётки отяжелели от воды» , – так чугун, воля ваша, не тряпица, впитывать воду ему не полагается. «Новая глыба вдобавок ко всему не сильно отличалась от овоща. Растительное начало преобладало в этом безыскусном, рельефно-сложенном организме – во всяком случае, жевал он очень бодро, реликтовой головой и полосатым панцирем напоминая прожорливого колорадского жука. Звали жука Петей», – так кем всё-таки числится Петя, насекомым или растением? Впрочем, для Гамаюн, упоённой божественным звуком собственной речи, такие мелочи несущественны. Есть бесконечные цитаты, мутного вида метафоры и громоздкие аллитерации – чего же боле?..
Пусть в декадансе осень, зато в постмодерне – вторичном, вымученном и выморочном – патологически вечная весна. Кому, кроме самой У.Г., интересна эта семьдесят седьмая вода на классическом киселе – право, не знаю. Не знаю и другого: зачем импортировать с Украины подобный продукт – ведь и у самих затяжной кризис перепроизводства, от сорокинской «Метели» до шишкинского «Венерина волоса»…
НЕ ХРАБРЫМ ПОБЕДА
Сталинской репликой про других писателей я начал, ею и закончу. По всей вероятности, их действительно нет: в стагнирующем обществе процветающей словесности не может быть по определению. Да кабы и были, то явно оказались бы не интересны ни издателям, ни премиальным жюри.
Вот, кстати, о премиях. Мартын Ганин однажды заметил, что российские литературные регалии – сущности иррациональные и осмыслению не поддаются. Да отчего же не поддаются-то? Суть их укладывается в два слова: отрицательная селекция. Уразуметь происходящее легко при помощи грустной сентенции Екклезиаста: не храбрым победа и не мудрым хлеб…
Теги: литературный процесс , критика