Иван Георгиевич Куницын родился в 1956 году в Тамбове.
Со второго курса факультета журналистики МГУ им. Ломоносова по собственному желанию ушёл в Воздушно-десантные войска. Служил в лучшей разведроте СССР, под командованием легендарного офицера ВДВ Леонида Хабарова, в горно-пустынной "Ферганской" дивизии ВДВ Туркестанского военного округа. Обладатель знака «Альпинист СССР»: рота Хабарова с оружием и в боевой выкладке покорила безымянную гору высотой 4664 метра на Памиро-Алае, которая в альпинистских справочниках и атласах называется теперь пик парашютистов. Демобилизовался в звании «гвардии старшина» - высшем звании для солдат-срочников.
Факультет журналистики МГУ им. Ломоносова окончил по специальности «журналист-международник» в 1980 году. Дипломную работу писал в Гаванском университете, на Кубе.
Работал в ТАСС, на Центральном радиовещании на зарубежные страны, в журнале «Студенческий меридиан». В 1985 году добровольно вернулся в Советскую армию в качестве офицера-переводчика с испанского и португальского языков. Два года воевал в Народной Республике Ангола против южно-африканских войск и антиправительственных бандформирований. Был ранен, контужен. Имеет награды.
После возвращения в 1987 году и до развала СССР работал в журнале «Юность», других печатных изданиях.
Член Союза журналистов СССР и России.
С 2007 по 2009 год работал пресс-секретарём постоянного представительства Алтайского края при Правительстве Российской Федерации.
Последнее время жил на хуторе Стародонском, на Дону. Работал над книгой прозы.
Скончался 21 марта 2015 года.
Иван КУНИЦЫН
Вот так позорно и закончился бой. Уже несколько минут тишины и полного отупения. Ненасытное гудение мух, живущих нашим грязным войском.
Повылазили из люков на броню, мокрые до трусов, закурили. Я и Борис бросили фляги с водой вниз, в любимый БТР, чтобы старший помыл зад и переоделся. Семёныч потом приберёт. Гаврилов отстегнул свою флягу, плюнул и пристегнул назад.
Спрыгнули на траву, в тенёк, ближе к земле: ощущение опасности не отпускало.
Серёга выглянул из левого переднего люка:
– Триплекс заклинило, командиры! Будете теперь из башни мне подсказывать: «Налево, Серёженька, а вот сейчас, пожалуйста, направо».
Этот жилистый парень, майор с жестоким взглядом, встав по пояс в люке, посмотрел на солнце, зажмурился и со всей силы ударил кулаком по нашему защитнику-дому. Зелёная майка аж чёрная от пота. Упёрся ладонями в горячую броню, выругался и, как всегда лихо, перевернувшись через голову, прочно встал на землю. Шутник[?]
Замполит возник вроде бы ниоткуда и, как за ним водилось, не глядя никому в глаза, завздыхал.
Семёныч, прищемив ноздрю, очень по-родному сморкнулся. Наши ангольцы нехотя начали поднимать и перетаскивать ближе к дороге раненых, в основном – контуженных.
Сучок хрустнул метрах в трёхстах.
После гула боя, когда уши ещё болят, а глаза слезятся, такой звук неожиданно сильно слышен.
Бабочки уже опять плавно и густо рассаживались по кустам, а тяжёлая пуля ударила в Борю под левым глазом, разорвала на вылете правое ухо и звонко щёлкнула о броню.
Не сучок, оказалось, хрустнул.
Красавец молдаванин не упал сразу, а начал складываться. Руки вытянулись вдоль тела и оказались длиннее, чем нужно, потом подогнулись колени и стали расходиться в стороны, скривилась спина… из губ выпала дымящаяся сигарета.
Серёга животом по броне метнулся назад в люк, ногой откинул старшего и запустил левый движок. Борька ещё только ткнулся лбом в красную землю и стал заваливаться в жёсткую жёлтую траву, а сизый дым уже с рёвом рванул вверх.
Гаврилов, согнувшись пополам, коленями ко лбу, вскочил в бронетранспортёр. Башня начала разворачиваться влево, к деревьям.
В рёве мощного мотора я, прижимаясь к дрожащей земле, всё равно услышал, как прищёлкнулся к огромному пулемёту короб с патронами.
Сине-белые бабочки опять взлетели, будто снег пошёл снизу вверх.
В клубах дыма за кормой БТР побежали пять или шесть негров из нашей охраны.
Все сто пуль, каждая толще пальца, легли, длинными очередями, на небольшом расстоянии, где мог быть снайпер. Деревья, треща корой и ветвями, валились, как скошенная трава. Гулко плюнули два миномёта с нашей стороны, мы опять залегли – очень уж близко. Мины противно, как зубная боль, вымотали саксофонным надрывом нервы, разорвались. БТР, проломив кусты, уже был под деревьями, метрах в трёхстах. Ангольцы сильно отстали.
Замполит накрыл своей гимнастёркой Борину голову. У меня раскрошился зуб и заболело левое колено. От страха, что ли?
Подняв тучи бабочек, совсем беззвучно, как показалось, вернулся бронетранспортёр. Сзади, за башней, два негра придерживали труп снайпера. Белый. По обмундированию – «Дикий Гусь». Достойного противника прибрали. Пуля калибра 14,5 миллиметра разворотила ему таз. Кровь тонкими нитями стекала по вибрирующей броне на третье колесо и исчезала в поднятой пыли краснозёма.
Ствол пулемёта чуть заметно дымился сквозь овальные отверстия чёрного стального кожуха.
Гаврилов вылез из люка, соскользнул боком на землю и спрятал руки за спину. Серёга сунулся было наружу и опять исчез внутри бронетраспортёра. Не шутилось… Столько уже все вместе, и вот потеряли первого «нашего», родного до запаха. А в боевом отсеке лежал обгаженный старший, покрытый густым липким потом смертельной трусости.
Кто-то несильно ущипнул меня выше локтя. Обернулся, ещё не уняв дрожь в колене.
По тёмному оттенку кожи, почти чёрному – овимбунду… Нос расплющен… виски седые… капитан… глаза ласковые…
Мне стремительно становилось плохо.
Он сжал ворот моей майки под горлом и тряхнул. Не очень резко… Жоануш… Начальник штаба бригады. Ростом мне по грудь. Я положил локти ему на плечи, выдохнул, обнял… и пришёл в себя.
– Асессор, у вас нога в крови, – он освободился от моих рук. – Иван, переведи своим – бригада осталась без воды.
Я ещё раз обернулся к дороге.
На асфальте догорали все наши пять бензовозов.
Три чёрно-жёлтых, рвущихся в небо факела впереди. За ними две расстрелянные цистерны, вокруг которых бегали ангольцы с флягами, котелками и кастрюлями – это утекающая вода. Два полыхающих столба огня в конце колонны. Ни воды, ни горючего. И ещё три гигантские воронки, раскиданные на десятки метров колёса, моторы, обугленные доски, вырванные с корнями тлеющие деревья и кусты. Значит, и без боеприпасов. Вот почему уши-то так болят. И тошнотворный запах горящей плоти.
Артиллерийская засада со снайперами вокруг. Когда-то я о таком слышал. В позапрошлой жизни.
Ехавший первым огромный КРАЗ подорвался на противотанковой мине, когда я ещё сидел в наушниках на броне, свесив ноги в люк и слушая плеер: была моя очередь на музыку. Взрыва не услышал, почувствовал, что земля колыхнулась. Поднял глаза и увидел – впереди, примерно в полукилометре – летящее в небо огромное колесо. Такое по два-три человека устанавливают на ось машины.
Взлетело метров на пятьдесят. Эти драгоценные тяжёлые грузовики недавно придумали ставить в голове колонны. Просто колёса кабины не под водителем, а впереди: при подрыве он будет ранен, контужен, но почти наверняка – жив.
После первого взрыва боевые машины пехоты вяло сползли с насыпи дороги, блестя зелёной бронёй, начали утюжить гусеницами кусты, поднимая облачка бабочек. И остались целы.
«Кентроны» ударили в начало колонны и в её конец.
И ведь будто наводчик среди нас сидел! Войско растянулось километров на пять, а реактивные снаряды рвались вокруг цистерн с горючим.
Гигантская масса металла остановилась. Пятнистая человеческая масса бросилась в стороны от асфальта, ломая телами цветущие заросли, втираясь всем существом в жёсткую землю, сжимая в ладонях сухую траву…
Снайперы, из пулемётов и винтовок не давая нашим солдатикам подняться, выпустили из цистерн почти всю воду и тремя выстрелами из гранатомётов подорвали машины с боеприпасами.
Расправа заняла минут девять…
Наконец стихло. Бойцы отлежались. Тихо переговариваясь, ощупывая себя, поднялись. Побрели через кусты с обугленными бабочками к уцелевшим грузовикам, подбирая своих.
И вот тогда перезаряженные «Кентроны» ударили вторым залпом – в середину колонны.
Врезали нам по самое горло. Люди валились десятками. Высокая трава опять полыхнула, кусты затрещали в огне…
У реактивной установки «Кентрон» всего лишь шесть стволов, работали по нам две установки, сделали два залпа. Значит, только двадцать четыре ракеты. Каждая весит тридцать семь килограммов. Унитовцы все грузы переносят пешком, на себе. Снаряды тащили километров двести по два человека на штуку, ещё человек по десять, на каждую, катили пусковые установки. Разведка, радиостанции, провиант…
«Диких Гусей» было не больше десяти – они десантировались, всё спланировали, сделали свою часть работы и первыми ушли, оставив одного прикрывающего.
Вот те на! Получается – всего лишь рота оборванных, полуголодных ребят остановила тяжёлую пехотную бригаду с десятью бронированными боевыми машинами пехоты, лучшими в мире; батареей 122-миллиметровых гаубиц, бьющих снарядами почти с меня весом на 17 километров, дивизионом реактивных установок «град», выстреливающим по 60 ракет, в два раза мощнее, чем у «Кентрона», за один залп; полусотней грузовиков, десятками вездеходных УАЗов, а главное – с двумя с половиной тысячами бойцов (ну, уже человек на триста меньше)… А ещё один убитый белый военный советник и другой, повредившийся умом.
Это был разгром…
Жоануш скользнул ладонью по моей бритой голове. Погладил, что ли? А где фуражка?
– Иван, вон идёт комбриг, будет спрашивать у ваших совета. Скажи своим, чтобы приказали бросить всё ненужное и гнали бригаду вперёд по этому асфальту. До реки ещё сорок–пятьдесят километров. Без воды погибнем. Дня два–три, не больше… Сейчас пришлю Лушту. У вас осколок мины в ноге.
Иван по-португальски как раз Жоануш. Тёзки, стало быть.
И тут опять ударило по ушам – прямо над дорогой, на высоте пятьдесят–семьдесят метров, чтобы «Стингерами» по ним не успели прицелиться, промчались два наших МиГа. Я увидел короткое бордово-голубое пламя в их хвостовых соплах, почувствовалось, как лицо обдало жаром. Какое же это счастье – поверить, что нас прикрывают!
Первый, ревя турбиной, ушёл влево, второй, почти не слышно, свернул направо.
И вот рванули слева две 250-килограммовые бомбы. Земля дрогнула. С колёс нашего БТРа посыпалась краснозёмная крошка.
Нашёл, значит.
Второй МиГ развернулся, и минут через десять нас опять тряхнуло.
Когда подбежал Лушту, единственный врач нашего бригадного госпиталя, я уже распорол штанину и прижимал тампоном из ранпакета глубокую, до кости, ссадину от осколка мины нашего же миномёта. С Лушту я дружил, его в бригаде называли колдуном. Мы знали, что он часто ходит за линию охранения собирать лечебные травы, а заодно подлечивать и унитовцев. Я обрадовался, увидев его, но мне стало стыдно, что такого человека прислали ко мне из-за чепухи, когда у него было уже несколько десятков по-настоящему раненых. Он отрезал-таки мне штанину, стремительно сделал прочную повязку, левую ладонь положил мне на затылок, правым кулаком упёрся в мой лоб, упруго сжал – всё-таки колдун-банту. Потом улыбнулся и прокричал:
– Жоануш, Ва-а-ня, всё будет хорошо!
И побежал назад к своим раненым.
И тут подлетели «Алуэты», сразу три. Они грохочущими пропеллерами втирали оставшихся на поле боя бабочек в траву и землю. Как же спокойно стало на душе. Вертолёты – это надёжная поддержка. Не наши здоровенные, которые неуправляемыми реактивными снарядами наведут бестолковой жути и подставят свои беззащитные бока под «Стингеры», а вот такие – маленькие, вертлявые, умеющие летать и хвостом вперёд, и боком к земле, и пузом назад, и между деревьями.
Зависли над нами, метрах в двадцати, опять разрывая уши треском двигателей. С обоих бортов торчат крупнокалиберные пулемёты. Пилот первой машины задрал вверх хвостовой винт, потом, прижав руку к горлу, к переговорному устройству, что-то прокричал, обернувшись в боевой отсек, ещё чуть спустился, и через пару секунд в низко повисшей над нами выпуклой пластиковой сфере я увидел лица и пилота, и стрелка. Винт обдавал нас струями жаркого воздуха, жёсткой колючей травой, ветками, царапающей пылью красной земли, но вертолётчики смотрели именно на нас, белых, и не поднимались выше. Повернулись лицами друг к другу, о чём-то переговорили через шлемофоны, захохотали, как дети, и оба начали махать руками и тыкать пальцами – мне!
Два других борта, обогнув слева и справа первую машину, пошли вперёд, над горящей колонной.
Меня подташнивало, противно саднило ногу, вокруг воняло гарью и смертью. И вдруг я их узнал – да ведь с этими ребятами я летал, когда воевал на юге, в провинции Уила, против батальона «Буффало»!
Тогда этот самый пилот, хоть убей не помню его имени, разрешил мне пострелять. Меня с оказией перекидывали из одной бригады в другую заменить переводчика, заболевшего желтухой, а их вертолёт как раз послали туда за каким-то важным пленным. Я впервые летел на «французской легенде», на заднем сиденье, пристёгнутый двумя ремнями безопасности. У боевых «Алуэтов» нет дверей, налево и направо торчат пулемёты, называются, правда, 20-миллиметровыми автоматическими пушками.
Кричать без шлемофона в грохоте двигателя бесполезно. Я начал стучать ногой по алюминиевому полу. Пилот как раз виртуозно проскочил между двумя высоченными эвкалиптами, от рёва двигателя и вихря винта с них посыпались отжившие уже своё потемневшие чешуйки, резко бросил машину вдоль склона холма вниз, к озеру, закрутил над головой кулаком, как футбольный болельщик и, видимо почувствовав вибрацию пола, оглянулся. Я отдал ему честь, показал пальцем на пушку, задёргал руками, изображая, что стреляю: «Можно?»
Он что-то сказал через шлемофон стрелку. Тот резко обернулся крупноватым для «Алуэта» телом и засмеялся. Когда круглолицые негры смеются, это – белые зубы под белыми глазами и несколько морщинок. Правой рукой он открыл что-то под своим сиденьем и вытащил такой же жёсткий корсет от перегрузок, в которых были они сами.
Стрелок, я обратил на это внимание ещё на земле, перед самым взлётом проверил, как пристёгнут к пилотскому креслу командир, сильно дёрнув за перекрестие его ремней, а сам прищёлкнулся к толстому стальному тросу под потолком, когда машина уже была в воздухе. Теперь он прицепил к этому же тросу корсет для меня, сделал, упираясь в крышу и борт, два быстрых шажка и отстегнул мои ремни безопасности. Запеленал в гибкую броню, стянувшую тело от копчика до затылка, быстро и почти не больно, притом что застёгивается эта полезная, но неудобная вещь сзади. Всего-то повертел меня сильными ручищами влево–вправо, вдавил розовой ладонью мою голову в плечи, чем-то пощёлкал ещё возле шеи и в паху, опять прижал ремнями к жёсткой спинке: стрелять удобнее сидя.
Сам плюхнулся рядом, тоже пристегнулся ремнями. Лишнего шлемофона на борту не было. Проорал мне в ухо:
– Больше пяти-шести картушей за раз не выстреливай, «Птичку» будет задирать. Если командир идёт на вираж – ствол вниз, береги винт…
«Птичка»!
Мне показалось, что я весь вытеку адреналином через носки и ботинки, под мышками и сквозь фуражку…
Пилот обрушил «Птичку» до самого зеркала реки Кунене и помчался в двух-пяти метрах над водой, слегка задрав хвостовой винт, нарезая на зелёно-бурой поверхности пенящиеся круги. Нам всё равно надо было ещё километров тридцать двигаться на восток, но правее, над саванной, а ребята решили меня развлечь – вдоль реки. И ведь пушку дали по правому борту: солнце не било в глаза.
Умные цапли поднимались ещё вдалеке и, косо ложась на крыло, уходили белыми стаями над почти прозрачными из-за опавших листьев деревьями в стороны от реки, не дожидаясь приближения непонятного грохота. Утки же кувыркались и расплющивались крыльями, целыми выводками, в поднимаемой пене.
Стрелок ткнул меня кулачищем в плечо – ну, давай!
И я дал… У такой пушки-пулемёта две ухватистые вертикальные ручки, обнимаешь их ладонями, а большими пальцами жмёшь между ними. От сильного возбуждения я вовремя не снял пальцы со спускового механизма гашетки, будто цеплялся за орудие, как за последний шанс в жизни. Длинная очередь, сотрясая мне локти, шла вдоль густого тростника, швыряя воду, высокие стебли и листья на прибрежные кусты, и вдруг – зелени не стало, в дверь засвистело синенькое небо. Дымящиеся длинные гильзы, не попавшие в брезентовый гильзоприёмник, звонко катились по полу и падали за другой борт. Стрелок саданул локтём мне по рёбрам, короткой очередью своей пушки выровнял вертолёт и, хохоча, обернулся. Я зажал ладони между коленями. Он раскрыл перед моим носом пятерню, не розовой, а чёрной, тыльной стороной, и указательным пальцем другой кисти быстро погладил каждый ноготь:
– Пять! Не больше! Понял?
И начался у меня восторг: пять патронов я, пять – стрелок в другую дверь, вертолёт плавно покачивался, пилот, опять вертя кулаком одной руки над головой, другой удерживая ручку управления и чётко двигая ступнями по педалям, плавно вписывался в повороты Кунене на предельно низкой высоте.
По моему борту, где-то в километре, под невысоким глинистым берегом показалось многочисленное семейство бегемотов. Стрелок потрепал меня по плечу и погрозил пальцем: «Нельзя!»
…И вот эти обожжённые войной от макушек до пяток, весёлые, добрые, безжалостные ребята, умеющие делать свою работу, зависли сейчас над нами, как ангелы-хранители.
Я, с отрезанной штаниной и перебинтованной ногой, отдал им честь, приложив ладонь к виску, без фуражки, не по уставу…
Свидеться бы ещё… Согласен и на десять ударов локтём по рёбрам!
Теги: Иван КУНИЦЫН