Не припомню родительских поучений про то, как надо жить. Тем не менее отец для меня всегда был примером служения своему делу. В партию он вступил на Северном флоте в годы Отечественной. Тогда вступали не из карьерных побуждений. К коммунистической идее, как и к религии, относился уважительно, после него в книжном шкафу остались и книги Библии и большой латунный крест. Лауреатом каких-либо премий не был. За границу не выезжал, и не потому, что был невыездной, а потому, что особенно туда не рвался. Видел Норвегию лишь с борта боевого корабля. Ему противны были делающие карьеру на политике - будь то подхалимствующие перед властями, либо вроде бы обличающие власть – крикливо диссидентствующие.

Какое наследство оставил мне отец? Что самое ценное? Это не московская квартира, не дача, которой у нас, кстати, никогда не было. Это то, что трудно выразить словами... Мироощущение... Направление – что истинно, что прочно, к чему стремиться. А передаётся это в меньшей степени словами, в основном – поступками. Как оголённую истину помню его долгий взгляд, проникнутый любовью ко мне, когда я пришёл к нему в больницу за день до смерти.

Меня как городского паренька, пусть даже и проводившего летние каникулы с дядьями на рыбалке, удивляло знание отцом практической стороны земледелия, крестьянской жизни. Он был очень общительным, неравнодушным к окружающим. Бывало, едем в плацкартном вагоне – поговорит со всеми попутчиками, и не по пустякам. Или на рыбалке, после беседы с пастухом, гоняющим стадо вдоль берега, расскажет, что этого пастуха волнует. Ежегодно мы проводили лето во Льгове на родине моей матери и в Гомеле на отцовой родине. Всюду к нему шли обиженные, и он пытался помочь, вникал, писал письма, ходил к прокурорам. Мог на троллейбусной остановке ввязаться в драку со сквернословящими хулиганами. В детстве случалось – меня раздражало его невнимание, когда мы шли по городской улице, и он по нескольку раз предлагал угостить меня мороженым или газировкой, а я каждый раз отказывался. Просто он, ведя меня за руку, был в плену своих мыслей. Часто, когда мы оказывались наедине на природе, он вслух вынянчивал поэтические строки. Остановится на ходу и что-то записывает в блокнот, который постоянно носил с собой. Отец любил краски, живопись, иногда брал в руки кисти, хотя никогда систематически этому не учился. Хорошо знал художников, собрал целую коллекцию альбомов живописи. Сам разводил из анилиновых красок и смешивал чернила, добиваясь различных оттенков, чтобы авторучками рисовать пейзажи и разрисовывать закладки для своих тетрадей. Наша двухкомнатная московская квартира на Беговой часто оживлялась голосами молодых поэтов и друзей отца по литературе, по флоту, останавливались родственники, деревенские и иногородние знакомые. Живо помню, как протяжно пел свои стихи Николай Тряпкин, он заикался и потому не читал, а пел. Кроме него среди близких друзей-поэтов отца были Михаил Исаковский, Василий Фёдоров, Сергей Поделков, Егор Исаев, Валентин Сорокин. Из прозаиков задушевные отношения сложились с А.К. Юговым и Янкой Брылём, с которым мы продолжали переписываться до самой его кончины в 2006 году. Находясь рядом с отцом, мы невольно вовлекались в водоворот его забот и мыслей. С его смертью мир для меня явственно сузился, а горизонт приблизился.

Часто дети идут по стопам родителей. Но я не стал писать стихи, хотя и тянуло к писательству. Почему? Потому что видел – как трепетно отец относится к слову, насколько неизмеримо больше меня знает языковую народную стихию. Мне казалось недостижимым его чувство природы, умение несколькими штрихами воскресить то, что ощущал и я. Да и жизненного опыта явно недоставало – о чём было писать? А начётничество у нас в семье никогда не приветствовалось...

Писатель, поэт строят свои произведения из слов. Материал этот не поддаётся тлению, он прочнее и долговечнее стали и бетона. Чтобы слова вспоминали думающие потомки, надо только им быть неложными. Нести выстраданные озарения. По этому поводу вспоминаю сказанное отцом одному популярному в 60-е годы прошлого века эстрадному поэту. Последний, сетуя на задержку выхода в свет очередной своей книги, возмущался: "Мои стихи могут устареть!" На что отец ответил: «А ты пиши, чтобы лет на пять хотя бы хватало!»

В настоящей поэзии есть нечто от Бога. Пусть даже наивность как у Николая Глазкова. Ей противопоказаны заданность и привходящие расчёты, какими бы хитроумными они ни казались. Прошло уже 38 лет после смерти отца, а многие его строки свежи, будто написаны сегодня. И это не только строки лирики, которая по сути своей стареть не должна, но и строки наблюдений и размышлений о наших судьбах.

Михаил КОВАЛЁВ , профессор, доктор физико-математических наук

Дмитрий КОВАЛЁВ

(1915–1977)

ПОТЕРИ

Они сошли в Полярном.

В полдень.

С бота.

Как уцелел он?

Как дошёл сюда?..

Что там теперь?..

Туда ушла пехота.

Слыхать:

Бомбили по пути суда.

Шинели,

Ржавые на всех от крови,

Пожухли,

Коробом стоят.

И только взгляды

Скорбь потерь откроют,

Но, как позор свой,

Ужас затаят.

От всей заставы

Пятеро осталось.

И не сознанье подвига –

Вина.

В глазах –

Тысячелетняя усталость,

А

Только-только

Началась война.

* * *

...И вот мы всплыли.

Воздух нас пьянит.

Шуршанье пены,

Ветер,

Чаек голоса.

И хмуры небо с морем,

Хмур гранит.

И хмурость режет

Яркостью глаза...

На палубе стоять

Я твёрдо мог,

А вот сошёл –

И поплыла скала.

Качается,

Уходит из-под ног,

И глохнешь.

А в ушах – колокола...

И знаешь, что покой

Коварно лжив.

Что выхода опять

Недолго ждать.

Что только тот,

Кто побеждает, жив.

Что каждый выход

Учит побеждать.

А ДУМАЛ Я...

Матери моей Екатерине Ивановне

А думал я,

Что как увижу мать,

Так упаду к ногам её.

Но вот,

Где жжёт роса,

В ботве стою опять.

Вязанку хвороста межой

она несёт.

Такая старая,

Невзрачная на вид.

Меня ещё не замечая,

Вслух

Сама с собой о чём-то говорит.

Окликнуть?

Нет,

Так испугаю вдруг.

...Но вот сама заметила.

Уже,

Забыв и ношу бросить на меже,

Не видя ничего перед собой,

Летит ко мне:

– Ах, боже, гость какой!

А я,

Как сердце чуяло,

В лесу

Ещё с утра спешила всё домой...

– Давай, мамуся, хворост понесу.

И мать заплакала, шепча:

– Сыночек мой! –

С охапкой невесомою в руках,

Близ почерневших пятнами бобов,

Расспрашиваю я

О пустяках:

– Есть ли орехи?

Много ли грибов? –

А думал –

Там,

В пристрелянных снегах,

Что, если жив останусь и приду, –

Слёз не стыдясь,

При людях,

На виду,

На улице пред нею упаду.

Теги: литература , история