Первый звоночек горбачёвско-ельцинской гиперинфляции прозвучал для меня, сотрудника ленинградского Института прикладной химии (ГИПХ) в январе 1987 года. Я был командирован в Новосибирск. Мой приятель, старший научный сотрудник одного из институтов Сибирского отделения АН СССР Валерий, рассказал, что начал работать по хоздоговору в рамках Движения научно-технического творчества молодёжи над усовершенствованием нового изделия. Позднее я понял, что работа была своего рода тестированием готовившегося постановления по Центрам НТТМ. Оно вышло в свет в марте того же года.
Тогда было ясно лишь то, что за свою работу Валерий и его коллеги должны будут получать (дополнительно к окладу) примерно по 300 рублей в месяц. С одной стороны, я порадовался за приятеля, с другой - был в ужасе. Если бы Валерий работал, к примеру, над проблемой увеличения выпуска дефицитного тогда автомобиля "Жигули", то его премия могла быть выплачена из средств, полученных от продажи сверхплановых автомобилей. Выплата же большой премии за усовершенствование изделия означала открытие краника между наличными и безналичными деньгами. А это – рост инфляции, которая в год прихода Горбачёва к власти была незначительна.
Я хорошо понимал, что одна из основ плановой экономики – разграничение кругооборота наличных и безналичных денег, в частности, планирование на год вперёд фонда зарплаты в стране и объёма товаров и цен в розничной торговле. Ту большую зарплату, которую должен был получать Валерий и его коллеги, в то время в стране получали только научные сотрудники ВНИИ, расположенного в Сарове. Им платили за особый характер работы и за жизнь в «закрытом» городе.
Следующий звонок прозвучал в марте 1987-го: опубликовали Закон об индивидуальной трудовой деятельности. Согласно ему краник между наличными и безналичными деньгами открывался уже для всех предприятий СССР. Кроме того, «индивидуалы» могли теперь покупать дешёвые комплектующие по регулируемым ценам в магазинах, из них делать товары и продавать по свободным ценам. Было также очевидно, что вступление в действие закона приведёт к резкой дифференциации доходов и, как следствие, к росту преступности. Неужели Горби и этого не понимал?
Последствия проявились уже осенью: в электромагазинах Ленинграда исчез многожильный провод и розетки, которые раскупили «индивидуалы», но появились сделанные ими с использованием дешёвых розеток и проводов очень дорогие удлинители («государственные» стоили дёшево, но в продаже были не всегда). Стало очевидно, что на удлинителях наваривались приличные суммы.
Я не политолог, но, по-моему, событием, которое сделало перестройку необратимо разрушительной, стали погромы в Сумгаите в конце февраля 1988 года. В то время МВД и КГБ были ещё сильны, и не составляло особого труда трагедию предотвратить. Но, видимо, с самого верха была дана команда «не вмешиваться». И потянулась страшная цепочка: Сумгаит, Фергана, Таджикистан, Приднестровье и Абхазия, Чечня, Будённовск, Москва, Волгодонск, «Норд-Ост», Беслан, Лыкошино, Москва, Волгоград... Раны не зарубцевались и поныне. А началось всё с бездействия Горби в Сумгаите.
В ноябре 1989 года первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Б.В. Гидаспов и Объединённый фронт трудящихся Ленинграда организовали митинг в защиту социализма. Я знал о нём из сообщений СМИ, но не пошёл – дескать, надо работать, а не тратить время попусту.
Конечно, присутствие ещё одного человека не сделало бы митинг представительнее. Но ведь таких, как я, пассивных людей, были миллионы. Прояви мы гражданский долг, возможно, история пошла бы иным путём. На митинге произносили жёсткие речи, давали нелицеприятные оценки горбачёвским нововведениям, разрушавшим СССР. Среди лозунгов был и такой: «Долой кооперацию-спекуляцию!» И тогда, и сейчас я абсолютно уверен в его справедливости применительно к тем конкретным обстоятельствам. При фиксированных государственных ценах на сырьё и товары возможности продавать товар по рыночной цене и перекачки «безнала» в «нал» большинство кооператоров были обыкновенными спекулянтами.
И сейчас спекуляция процветает в России: министерства, мэрии городов и госпредприятия на фиктивных конкурсах продают за копейки недвижимость, которую новый владелец (за его спиной нередко стоят чиновники) сразу же перепродаёт уже по рыночной цене, в десятки раз дороже. Но сейчас, хотя бы на бумаге, существуют законы, ПРЕПЯТСТВУЮЩИЕ подобной спекуляции. А в 1987–1991 годах появились законы, спекуляцию ПООЩРЯВШИЕ.
12 июня 1990 года. Съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о суверенитете РСФСР. В газете я с ужасом прочёл: «...устанавливается[?] верховенство Конституции РСФСР и Законов РСФСР на всей территории РСФСР; действие актов Союза ССР, вступающих в противоречие с суверенными правами РСФСР, приостанавливается Республикой на своей территории...» От кого господа Ельцин и Ко отгораживаются суверенитетом, спрашивал я себя. От моего товарища лазерщика Вадима, который родился в Эстонии в семье пограничника, окончил восьмилетку на Камчатке, среднюю школу во Львове, учился в МВТУ и осел в Киеве? От моего университетского друга Рашида? Он родился в Пенджикенте, окончил ЛГУ и в 1990 году заведовал кафедрой в Самаркандском университете. А может быть, Ельцин и его группа отгородились суверенитетом от сестры моей мамы и её сына Кости? Моя тётя перед войной окончила в Ленинграде педагогический институт, по распределению уехала в Хабаровск, вышла замуж за офицера ВМФ (он был ростовчанином). После 30 лет службы главы семьи на Дальнем Востоке они в 1971 году обосновались «в солнечной Молдавии», где в 1990 году уже кипел псевдодемократический антисоветский шабаш. Ответ был очевиден: Ельцин ради достижения карьерных планов продолжал начатую Горби чудовищную практику по разрушению СССР, созданию предпосылок для кровавых конфликтов и экономической катастрофы.
19 августа 1991 года по дороге на работу, в троллейбусе, я услышал, как пассажиры несколько раз упомянули фамилию Горбачёва. В ГИПХе включил репродуктор и узнал, что власть в руках ГКЧП. Правда, после работы увидел, что ничего не изменилось: те же ларьки, кооператоры и сникерсы. 20 августа Собчак собрал на Дворцовой площади многолюдный митинг. В тот день к нам заглянула коллега по работе Сильва: «Саша, пошли на митинг!» Я заметил: «Ты понимаешь, что если Ельцин и компания окончательно придут к власти, то, вероятнее всего, мы с тобой станем безработными?» Сильва махнула рукой и вышла из комнаты. Замечу, спустя три года её из лаборатории уволили, поскольку она (в советские времена – добросовестный сотрудник, кандидат химических наук) при демократах стала появляться на работе только к обеду и трудилась спустя рукава. Платили нам мало, хотя большинство сотрудников по привычке пахали на всю катушку.
В центре Питера мало зелени. Каждое дерево на вес золота. Рядом с моим домом на набережной канала Грибоедова после войны разбили небольшой сквер, туда приходили пенсионеры и мамы с детишками. В 1995 году мы узнали, что на его месте решили построить особняк. В соседнем со сквериком доме находилась одна из кафедр Института физкультуры имени П.Ф. Лесгафта, По слухам, её энергичный заведующий инициировал строительство особняка, часть помещений которого планировалось сдавать в аренду и использовать полученные деньги для своих целей. Жители отреагировали: письма с просьбой скверик сохранить ушли сначала нашему депутату в Законодательном собрании С.Б. Тарасову, затем мэру Питера А.А. Собчаку и, наконец, президенту России Б.Н. Ельцину. Отовсюду получали ответы, из которых было ясно, что скверик уничтожат.
Мой сосед по дому, участник Великой Отечественной войны, боевой лётчик Виктор Михайлович, решил, что сам пойдёт к депутату, и попросил меня напечатать и вместе с ним подписать письмо с просьбой сохранить скверик. Я пытался объяснить, что мы, жители – не более чем пешки, всё уже решено. В.М. ответил, что если бы с таким настроением он летал в бой, то его наверняка быстро бы сбили. Бороться надо до конца!
В назначенный день мы пришли в Мариинский дворец. Депутат с хорошо скрываемым выражением равнодушия на лице выслушал монолог лётчика, забрал письмо и пообещал помочь. Недели через три пришёл ответ, в нём говорилось, что на месте сквера особнячок будет построен. Возвели его очень быстро. Почти 20 лет мы наблюдаем, как периодически меняются вывески: банк, страховое общество и т.п. Мы не знаем, кто был инвестором стройки и кто владеет особнячком сейчас. А нам и знать теперь не положено…
Депутат С.Б. Тарасов погиб в 2009 году при подрыве «Невского экспресса», есть выражение: «О мёртвых – или хорошо, или ничего». Но это выражение к политикам не относится. К примеру, мои оппоненты в России за последние 25 лет многократно крайне негативно отзывались об основателе Советского государства В.И. Ленине, к которому я отношусь с огромным уважением. Вот и я позволил себе сказать о политике С.Б. Тарасове то, что думаю о нём и его равнодушии к людям.
Замечу, что, когда Ленинградом руководили В.С. Толстиков и Г.В. Романов, впервые прошёл комплексный капитальный ремонт целого квартала в центре, рядом с кинотеатром «Рекорд» (1970–1973 годы). Несколько зданий внутри квартала были разобраны, исчезли дворы-колодцы, разбили несколько новых сквериков.
Итогом экономической политики Ельцина–Гайдара–Черномырдина–Кириенко стал августовский дефолт 1998 года. Те, у кого были какие-то сбережения, ринулись в магазины закупать продукты. В сентябре я уехал работать в Политех Лиссабона. Как-то мы обедали вместе с моим шефом, профессором Руи Виларом, известным в своей области учёным, очень эрудированным человеком. Он спросил: «Александр! Почему на выборах президента России в 1996 года Горби, демократ и лауреат Нобелевской премии мира, набрал всего 1% голосов?» Я рассказал о своём отношении к М.С. и заметил, что, как мне кажется, мои взгляды в отношении бывшего Генсека ЦК КПСС разделяет большое число россиян. Вилар деликатно сменил тему беседы. Под его руководством я проработал 14 лет, часто вместе обедали, к разговорам о Горби он не возвращался.
В 2001 году я приехал домой в отпуск. Собрались друзья. Как обычно, разговор зашёл и о политике. Я высказал своё отношение к перестройке и дикому российскому капитализму. Моя одноклассница очень эмоционально заметила: «Саша! Как ты можешь так говорить! Работаешь в Западной Европе, пол-Европы объездил! На многих конференциях был с женой! Что тебе ещё нужно?» Я ответил, что готов в любой момент вернуться в СССР образца 1984 года. И пусть вернутся для меня запрет на выезд за границу, колбаса по 2 руб. 20 коп. и мясо с большим количеством костей. Но пусть вернутся и бесплатное здравоохранение, очень хорошее среднее и высшее образование, интереснейшая работа в ГИПХе, нормальная пенсия, отсутствие межнациональных конфликтов и пропасти между богатыми и бедными (возможно, «перестройщики» хотели построить капитализм по-шведски, но пока получается по-ангольски), возможность без проблем путешествовать от Бреста до Камчатки и от Мурманска до Душанбе, постепенный, но заметный рост зарплат, стабильность и предсказуемость жизни. После этой словесной перепалки моя одноклассница и я, естественно, остались каждый при своём мнении.
Когда 8 января 1992 года я вышел на работу, то узнал, что моя зарплата составляет 1000 руб. На них можно было купить, например, 20 кг перемороженного мяса. В Россию его поставляли как гуманитарную помощь с западноевропейских складов, где хранилось продовольствие на случай чрезвычайных ситуаций. Семь лет я питался в основном кашей и хлебом второго сорта. Примерно так же жили сотни тысяч петербуржцев. Обычные булочные ещё не позакрывали. Часто видел такие сценки: ребёнок или бабушка пересчитывали деньги и отдавали их продавцу, с тревогой спрашивая: «На большой батон хватит?» Продавец отвечала: «Нет, только на маленький». У меня сжималось сердце. Спрашивал продавца, сколько не хватает и, несмотря на собственную полунищету, докладывал недостающее. В сентябре 1992 года знакомые сказали, что если на трамвае доехать до улицы Шаврова и пройти на север 2 км, то можно выйти к полям совхоза «Бугры», где растёт свёкла. Есть охрана, но если прийти вечером, можно насобирать рюкзак. Несколько раз туда ездил. Так я стал вором. Основную часть «урожая» законсервировали и всю зиму варили борщи.
Моих хороших питерских знакомых – Нину, Владимира, Прасковью Павловну – в 1994–1997 годах грабили и избивали в подъезде дома. Они долго лечились. В мае 1994 года я зашёл в магазин на улице Блохина купить подсолнечное масло. Когда вышел на улицу, кто-то приставил мне нож к боку и потребовал деньги. Я побежал в сторону Кронверкского проспекта, бандит не стал преследовать – на проспекте было многолюдно. Дома, когда анализировал, почему он выбрал именно меня, вспомнил, что в магазине расплачивался за масло купюрой в 50 000 тогдашних рублей. Её выдали на работе в качестве аванса. Рядом со мной у прилавка стоял маленький мальчик, а потом его мельком увидел возле бандита во время попытки грабежа.
30 декабря 1998 года мой тесть возвращался из сберкассы с пенсией. В подъезде дома деньги у него отняли, а самого избили. Георгия Васильевича отвезли в реанимацию, 7 января он скончался. Убийцу не нашли. Отец жены прошёл с боями от Сталинграда до Берлина, а был убит через 53 года после войны в центре Москвы.
Реформировать социализм в СССР было необходимо. Как? Видимо, путём хорошо продуманного, неспешного ввода элементов рынка, но уж никак не за счёт потери социальных достижений. В качестве примера многие (и я в том числе) готовы ссылаться на опыт Китая. Там компартия уже 36 лет успешно строит экономику, сочетающую план и рынок. Я с сожалением констатирую, что во времена социализма оставался в стороне от политики и не выступил в защиту социализма даже после 1985 года.
Александр ЛАВРОВ,
кандидат физико-математических наук, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ –
ЛИССАБОН – МОСКВА
Теги: политика , экономика , развитие