Наталья Иванова. Феникс поёт перед солнцем. - М.: Время, 2015. – 704 с.: ил. – (Диалог). – 1000 экз.

Как видим, серия московского издательства "Время" названа многообещающе: «Диалог». Понятие это многозначное, имеет отношение к человеческой коммуникации, к живому равноправному общению, когда во взаимно уважительном споре рождается вымученная, но драгоценная истина. В платоновских диалогах его главный герой Сократ всегда начинает с того, что жадно и вдумчиво выслушивает чужую (а часто – чужие) точку зрения. А уж потом предлагает свою.

В этом смысле лирически названный сборник критических статей Натальи Ивановой, изданный в скромном пастельном переплёте, настраивает мало информированного читателя на некий сентиментальный лад. «Вот сейчас уж я душу отведу!.. – наивно мечтает деликатный интеллигент. – А то надоели кругом склоки и ток-шоу». И ошибётся, причём жестоко. Потому что ни о каком диалоге в книге Ивановой речи не идёт.

Удивляться не приходится. Наша либерально-демократическая общественность такая только на словах. А на деле визитными карточками её поведения были и остаются предельный уровень ксенофобии, нежелание считаться ни с чьим мнением, кроме своего, затыкание ртов собеседникам, замалчивание тех слов и фактов, которые всё-таки просачиваются в СМИ.

Авторская манера – что письменная, что устная – давно и хорошо известна. Это стиль комиссарши, которая с маузером разгуливает по садам российской словесности, единолично выносит приговоры и самолично приводит их в исполнение. Такой женский тип впечатляюще воссоздан в пьесе Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия».

Наталью Иванову на корабль к анархистам не заманят и награды. Ей было бы приятнее плавать по Волге в компании с Фёдором Раскольниковым, подобно Ларисе Рейснер, а потом принимать ванны из пяти сортов шампанского. Ну такой утончённый дамский тип. Поэтому ей не до сантиментов, а тем более не до диалогов. Ей сподручнее пострелять из пистолета в инакомыслящих.

Впрочем, и это не совсем верно. Диалог критикесса в принципе признаёт, но только в форме допроса или – в виде разговора вертухая с зэком.

Новая книга (впрочем, тексты там в основном далеко не новые) Ивановой по форме напоминает прогулку надзирательницы по бараку в колонии строгого режима. В бараке – два этажа, на втором уровне сидят привилегированные узники. А как же без этого? В любой зоне есть такая категория, так сказать, социально близких. Эта часть книги называется с прокурорской прямотой: «Личное дело писателя». Чувствуете, с каким вкусом к профессии строится дискурс?

И вот она идёт чеканным шагом по гулкой галерее, останавливается у камеры и заглядывает в глазок. И вот литератор стоит перед нею точно голенький. Сначала заглядывает к избранным. Уже на первой странице протокола цитируется Мандельштам: «В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и П. Васильев», а затем к делу приобщается пастернаковское показание: «Нас мало, нас, может быть, четверо[?]» Наталья Иванова, как опытный дознаватель, уточняет: «горючих и адских». Но у поэта «горючим» предшествует огненный эпитет «донецких» (См. Библиотека поэта. Большая серия. С. 179). Но это – не политкорректно, это для Ивановой не в струю. Другое дело – адских, это прямо бальзам на душу. Помимо этого и передёргивает: у Пастернака-то не четверо, а трое! Но чего не сделаешь, если дело нужно сшить по трафарету.

Но идёт критик в штатском дальше по коридору, заглядывает в другие глазки и выписывает всем сёстрам по серьгам: про Васильева, понятно, уже не поминается, но и остальным достаётся от злобной конвоирши. Как-то получается, что все они были людьми двуличными, своекорыстными, извивались, трусили, врали, наушничали. Пастернак, Булгаков, Шаламов, Платонов, Зощенко, Замятин: все получаются с червоточиной, прямо какая-то беда. Слава ещё богу, что совесть советской критики Наталья свет Борисовна осеняет их своим знаменем и вымаливает прощение у своих подземных истуканов. Я уж не говорю о таких писателях, как Фадеев, Катаев, Симонов, Домбровский, Трифонов, Тендряков. Им уже достаётся по полной программе. А ведь это тоже из когорты узников, которым предоставлен более мягкий режим!

В основном на втором этаже ивановской тюрьмы содержатся покойные граждане, но по каким-то таинственным причинам подселили к ним Искандера, Битова и Маканина. Видимо, влиятельная комиссарша решила про них, что уж пора бы…

На втором этаже у критикессы помещаются граждане литературной наружности, чей путь в литературе продолжается: Д. Быков, А. Иванов, Петрушевская, Прилепин, Сенчин, Терехов, Шаргунов, М. Шишкин. Это своего рода следственный изолятор. Пока ещё проводятся сбор улик, снятие показаний и отпечатков пальцев, экспертизы криминалистов, следственные эксперименты. Эта часть книги называется «В поисках литературного вещества». Чувствуется, что здесь работы ещё – непочатый край. Личные дела в зачаточном состоянии. Поэтому вторая часть сборника получилась такая худосочная и хилая. Думаю, и самому автору досадно: некому даже врезать рукояткой маузера по шее. Казалось бы, и место Валерии Новодворской вакантно, а коммуняки куда-то подевались.

Но это ведь дело наживное. Вот подкопится информация, поступят доносы, наветы и самооговоры, глядишь, тогда можно и на процесс выходить. А там уж революционная совесть комиссарши решит, кого перевести на второй этаж, а кого и в расход пустить. А чего жалеть литературное-то вещество? Оно ведь никуда не исчезает, а пополняется.

Критикесса судит обо всех с кавалерийским наскоком, бьёт наотмашь, рубит сплеча. Её кредо – бескомпромиссность! И своих подопечных она готова пригвоздить к стене за наличие подобных компромиссов (Симонова, Тендрякова, Трифонова, Фадеева). Но как объяснить комиссарше в пыльном шлеме, что Гражданская война-то давно закончилась! Герои её пространных и вялых статей хотели не гнить в окопе или бараке, не умирать в подворотне, а жить – как нормальные люди. Советская власть обычно давала им такую возможность. Исключения были. Но всё советское для Натальи Ивановой – как красная тряпка для андалузского быка, хотя всю свою сознательную, да и бессознательную жизнь она провела безбедно и никогда ничего тяжелее авторучки в руке не держала. А теперь примазывается к детям Арбата...

Те наши писатели, кому довелось исполнять обязанности руководителей писательского союза, часто страдали от двойственности своего положения и поведения. Но прекрасно понимали: если они уйдут, то придут другие – циничные, жестокие, подлые, безжалостные – и начнут комиссарить по-ивановски. А потому шли на компромисс. Неужели это непонятно?

В конце концов все мы живём в мире условностей и человеческого общежития. Есть некие законы вежливости. Вот встречаешь, скажем, литературную даму бальзаковского возраста и не самого мягкого характера, слушаешь её поток сознания, помноженный на науку ненависти. Как хочется сказать ей: «Кошка ты драная!», а приходится подыскивать более деликатные слова, невольно идти на компромисс.

В своё время Наталья Иванова обрушилась с критикой на мою книгу «Современные русские поэты». Даже шрифт на обложке не обошла ядовитым вниманием. Угадайте, какое из трёх слов вызвало её бешеную ярость? Правильно. Тогдашняя её рецензия называлась «Лютые патриоты». Она выдернула из контекста строчку Олега Кочеткова, который писал о бедственном положении патриотически настроенных литераторов в 90-е годы (либерально-демократические тогда выстраивались в очередь за премией «Триумф» от ЛогоВАЗа, за которым маячила мрачная тень Бориса Березовского и шлейф Зои Богуславской, и другими ельцинскими коврижками).

Теперь, по прошествии времени, можно признать, что «лютые патриоты» давно успокоились и остыли. Чего не скажешь о демократах. Они никак не расстанутся со своими пыльными шлемами, их пальцы так же привычно прикоснулись к кобуре. Их злоба возрождается, как птица феникс – вспомните злобное шипение пятой колонны на День Победы. Как понимать такое отношение к собственной стране, к истории, к героям и жертвам? И тут на помощь приходит катехизис. «Кто злее лютого либерала?» – «Лютая либералка». – «А кто злее лютой либералки?» – «Злее лютой либералки никого нет!»

Теги: Наталья Иванова , Феникс поёт перед солнцем