Так не проси струны у псалмопевца

Литература / Поэзия

Брель Сергей

Теги: современная поэзия

* * *

Сызрань. Вечер. Иглы света

падают на полотно.

В чёрно-белом сне планета

опускается на дно

горизонтов, сопок, сосен…

Шар заката не остыл,

и состав идёт в гипнозе

средоточием пустынь.

Сигаретный дым и дымка,

растворяющийся мрак.

У вагона призрак рынка:

запах пива, рыбий зрак.

Крик. Гудок. Движенья промах.

Ненадолго замер мир.

Пассажиру в тех изломах

и осколок дома мил!

Разбрестись от остановки

кто куда. На волю! В долг

взять у жизни жест неловкий,

как недуг и как итог.

Раз решиться на измену

век ревнивому уму.

Сызрань. Света перемена.

Поезд, канувший во тьму…

* * *

Марии Рябенко

Восемь часов до Камчатки,

тихий ночной перелёт.

Хлыстик, перо и перчатки –

всё попадёт в переплёт.

Пальцы, что стёрты до крови

о безразличье струны.

Муза, в полях Подмосковья

мы выбирать не вольны

устричный дух удовольствий,

горя таёжный абсент.

Восемь часов – это просто:

мама, подруга, сосед

встретят, а сопки нашепчут

вальс для скиталиц шальных.

Жаль, возвращения жемчуг

снова морям тишины

время раздарит. Сквозь сотни

недоцелованных вёрст

восемь часов беззаботных

слёз… до взыскательных звёзд

ради рождения речи,

скомканной в румбе сует.

Восемь часов быстротечных –

плата за мир и за свет.

Валуево

Сергею Арутюнову

Здесь в экипажи когда-то садились,

свору спускали на вепря и волка,

но санаторий – на месте идиллий:

полдник, сончас, процедуры, карболка.

Ряска пруды затянула, но сосны

те же. И что им до смены формаций?

А по ночам открывается космос,

и за упавшей звездой не угнаться.

Речь чуть течёт, и река еле дышит,

власть у жары, только тело – не терем!

Выпусти душу на волю, чуть выше,

чтобы оправиться от канители.

В гроте вина накати молодого

и до зари отправляйся рыбачить,

будет твоим композитором Дога,

а Монтеверди с тобой не заплачет.

Мы получили в наследство всем скопом

грозы, осоку, стрекоз, но не в банке

счёт и вояж по Европам галопом.

Счастье Валуево – глухо, как в танке;

пусть лебединые крылья усадьбы

тонут в сверкающей пене черёмух!

То ли помилуют, то ли посадят,

выстрелят в грудь или сделают промах

наши князья? Командиры всё те же,

мы и на отдыхе – псы крепостные.

Сладко, что небо над рощей безбрежно,

пусть дураками у знати прослыли.

Облако долго планирует к лесу.

Мусину-Пушкину снится Непрядва.

Мы репетируем старую пьесу

в наших лохмотьях бессменно парадных.

* * *

Приученный к вопросам почемучек

твой взрослый мир ослепнет, словно степь,

и станет первозданным и летучим,

чтоб на поминки опыта успеть.

То устрицей уснёт под скрип отлива,

то растворится сахарным песком, –

такой огромный, смуглый и счастливый,

к порогу прислонившийся виском

мой круглый мир, несущий ахинею

про трёх китов и хрупких черепах, –

пускай твой смысл всё слаще и темнее,

мне ночь дана, чтоб пересилить страх.

Мне жизнь прожить, а не слоняться в поле

и вечно славить новых кумовьёв,

и если ты, о мир, прекрасно болен,

тебе гнездо жар-птица не совьёт.

Так не проси струны у псалмопевца,

не торопись сулить загробный мрак –

ты можешь задушить и вырвать сердце,

но оробеть пред тем, кто мал и наг.

* * *

Невероятные явленья

над головой моей парят,

а рядом чуткие растенья

и паутины звукоряд.

Луну обхаживают звёзды,

пропалывая черноту

всей пятернёй ширококостной,

и привкус вечности во рту,

когда вот так, в недоуменье,

осветишь дальние углы

Вселенной, и разбухнут тени

деревьев так же, как миры –

от надоедливых полётов

небесно бесполезных тел,

но не отступит ни на йоту

ум от того, чего хотел,

пусть куцей курицею квохчет

что в Таиланде, что в Торжке,

и лишь сейчас, на грани ночи

и дня готов уйти в пике.

Сверчок трещит, поверив в чудо,

гуляет по стене геккон.

Не пей вина, душа-Гертруда,

спокойно постигай закон:

пусть вместо хлеба ломтик лайма

на завтра выпадет – крепись

и красоту помножь на тайну,

сложи небытие и жизнь,

сойдя с горы, замкнись в пещере,

уйми сомнения огни.

Тебе готовит ужин щедрый

тот, кто законы отменил.