Мы её теряем?
Общество / Год великих историков
Филюшкин Александр
«ЛГ» № 13, 2016
Теги: история , образование
Вызовы науке истории в ХХ веке
«Учительница жизни»
История возникла как наука о человеческих надеждах. От неё ждали ответов на главные вопросы: кто мы такие? почему такие? что с нами будет? Цицерон говорил: «История – свидетель времён, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины».
Основой современной европейской цивилизации является христианство. Священное Писание – это историческое повествование. Бог оценивает историю человеческой жизни, совершённые в ней благодеяния и грехи. Можно сказать, что вся христианская культура была исторически ориентированной. Человечество мыслило историческими категориями и верило, что они истинны.
Это благоговейное отношение к исторической науке сохранялось вплоть до середины ХХ века. Причём оно было единодушным среди представителей разных идеологических лагерей. Историки-коммунисты верили, что весь предыдущий ход событий доказывает неизбежность светлого будущего и победы пролетарской революции. А их коллеги в буржуазных странах были убеждены, что исторический опыт даст социальный рецепт для выхода из любых кризисов. Французский историк Марк Блок (1886–1944) писал: «Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли они его вопрошали».
«Кто управляет прошлым, тот управляет будущим»
В 1949 году выходит антиутопия Оруэлла «1984», в которой описывается тоталитарное общество и показывается роль историков в нём. Историки работают в зловещем Министерстве правды, его задача – фабриковать политически ангажированную ложь. Главный герой так описывает состояние исторического знания в его эпоху: «Мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права».
В романе был сформулирован знаменитый лозунг, которым стали характеризовать сущность работы историка в ХХ веке: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, управляет прошлым». Вера в миссию исторической науки пошатнулась, зародилось недоверие, которое в последующие годы ширилось и достигло апогея в наши дни. Конец холодной войны, перестройка с её реабилитациями и разоблачениями, гибель СССР, «война исторической памяти», которая развернулась на постсоветском пространстве между новообразованными национальными государствами, – всё это породило масштабное переписывание истории, «срывание масок» «закрытие белых пятен» и т.д.
Эти процессы порождались и политическим заказом, и националистической конъюнктурой, и самыми искренними намерениями восстановить справедливость, но главное, что их итогом стала серьёзная дискредитация истории как науки. Исторические прогнозы не сбылись, сама вера в прогностическую способность этой науки была утрачена. Взамен «носителей истины» историки получили стойкое клеймо конъюнктурщиков.
Постмодернистский вызов
От обвинений в политической тенденциозности история пострадала, но не смертельно. Ведь и историки – «слуги режима», и их оппоненты – «борцы за историческую правду» – руководствовались одинаковой целью – «разоблачить ложь». Они понимали её по-разному, но каждый считал, что именно их мнение научно обоснованно и правильно.
Но в 1970-е годы исторической науке был нанесён поистине смертельный удар – была поставлена под сомнение сама её способность познавать прошлое.
Постмодернизм – явление культуры ХХ века, сущность которого – недоверие в отношении традиционных ценностей и основ мировоззрения. Применительно к исторической науке это можно описать в виде следующей упрощённой схемы. Свершилось историческое событие. О нём написал летописец. Он записал сведения о событии неполно, в зависимости от своей информированности, политической конъюнктуры и т.д. Затем летопись читает историк и пишет книгу. Он, в свою очередь, искажает информацию в зависимости от своей квалификации, национальности, политического заказа и т.д. Потом книгу читает читатель. И то, что он понял из книги в отношении описываемого события, также зависит от множества факторов.
Зададим вопрос: в какой мере знание об историческом событии, отражённое в голове читателя, соответствует реально случившемуся событию? Ответ очевиден – в очень незначительной. И вот в 1970-е годы Хейденом Уайтом и его сторонниками-постмодернистами было заявлено: адекватно познать прошлое невозможно. А раз так – истории не существует. Есть только воображение историков. «История, – как писал Уайт, – всего лишь операция словесного вымысла».
Самое опасное было в том, что постмодернисты оказывались правы: в самом деле, и в исторических источниках, и в трудах историков описание прошлого нередко сильно искажено и не поддаётся адекватной реконструкции.
В исторической науке отсутствует важнейший компонент научности – так называемая процедура верификации, возможность проверки полученного результата. Главным средством такой проверки выступает научный эксперимент. Но ведь мы не можем повторить Куликовскую битву, чтобы проверить правильность наших знаний. Поэтому опровергнуть обвинения постмодернистов очень сложно.
«Постмодернистский вызов» был усугублён «лингвистическим поворотом». Так назвали распространение на научные тексты методов анализа филологических наук. То есть текст исторической монографии можно воспринимать как правдивый рассказ о прошлом. А можно – как роман, в котором есть завязка, кульминация, сюжет, разного рода литературные приёмы вместо научных доказательств. Ведь любая книга – это текст, а любой текст может быть проанализирован с позиций филологической науки.
В результате в последней трети ХХ века был поставлен под сомнение сам статус истории как науки. Может быть, это не наука, а искусство, более близкое к литературе, художественному творчеству? Отсюда и её конъюнктурность, тенденциозность? В западных классификаторах науки историю стали относить к категории Arts and humanities – «Искусства и гуманитарные знания».
Информатизация: благо или зло?
В конце ХХ веке историческая наука столкнулась с ещё одним вызовом – формированием глобального информационного пространства, ростом влияния интернета и т.д. Применительно к истории (да и к наукам в целом) это выразилось в небывалом росте количества научных публикаций. Говорят, каждые 30 секунд в мире выходит научная статья. Доля исторических статей в этом потоке сравнительно невелика. Но всё равно цифры впечатляют: в апреле 2016 года в базе данных РИНЦ (Российский индекс научного цитирования) зафиксировано 474 названия российских научных журналов по истории. Если считать, что каждый журнал выходит минимум четыре раза в год (а многие – от 6 до 12) и содержит 15 статей (средний показатель), то мы имеем более 28 000 научных статей по истории в год, не считая научных сборников и материалов конференций, которые гораздо многочисленнее.
И это только в России. Историк М.А. Бойцов подсчитал, что только по медиевистике (изучение истории Средних веков) в год в мире выходит больше 10 000 статей и книг. Ни один медиевист их все не прочтёт. А это означает утрату профессионализма – разве можно считаться профессионалом, если не знаком со всей научной литературой по своей теме?
Такая ситуация породила феномен наукометрии – когда научный вклад пытаются измерить количеством цитирований, ссылок на твою статью или книгу. Для этого создаются специальные базы данных, которые выстраивают рейтинги журналов: в каких престижно печататься, в каких – не очень. Учёные относятся к наукометрии с немалым раздражением, справедливо указывая на несовершенство и неполноту существующих сегодня наукометрических баз. Более справедливой и адекватной считается экспертная оценка работы научным сообществом. Но никакие авторитетные эксперты не смогут прочесть и оценить 28 000 статей в год. Использование наукометрии неизбежно при всём её несовершенстве.
Возникает парадокс: благодаря современной издательской индустрии и интернету никогда раньше у историков не было таких возможностей нести своё научное слово людям. И никогда раньше их так плохо не слышали. Происходит настоящая научная инфляция, девальвирующая труды учёных. Талантливая работа может легко потеряться в бесконечном потоке вторичных материалов. С исторической гласностью сегодня всё хорошо. Плохо со слышимостью.
Из-за несметного количества публикаций, фактического исчезновения фильтра научного редактирования, которое всё-таки отбраковывало совсем уж слабые работы, читатель сегодня дезориентирован. Любой может опубликовать свою книгу в интернете, найти коммерческое издательство. Журналов столько, что можно опубликовать самую слабую статью – не возьмут в этом, отдадим в другой. Как читателю разобраться в этом потоке? Обращают внимание на более скандальные работы, при этом зачастую низкого научного качества. А неброская, но слишком интеллектуальная для читателя академическая наука совсем теряется.
Секреты выживания
Подведём итоги. Кажется, что к началу ХХI века истории как науке был нанесён ряд чувствительных ударов. Но история живёт и умирать вовсе не собирается. И историческая наука тоже.
Секрет выживания истории – в том, что она играет в обществе двойную роль: культурную и научную. В сфере культуры история была, есть и будет востребована человечеством. Она интересна, и в этом её главная привлекательность. Люди поклоняются гробницам предков и национальным святыням, посещают исторические достопримечательности. Читают книги о подвигах и славе, о королях и королевах, о том, что ели и пили в древности…
Конечно, это интерес скорее относится к сфере развлечения (историк Александр Юрченко сказал замечательную фразу: «История – это наука высоких развлечений»). А названные направления применения истории – к тому, что сегодня называется публичной историей, поп-хистори, то есть к социокультурным явлениям. Но чтобы развлечение было качественным, кто-то всё равно должен откопать в архивах интересные факты, написать научные книги, на основе которых потом будут созданы мифы, легенды, исторические реконструкции. В основе человеческой культуры лежит историческое знание, претендующее на звание научного и истинного.
К тому же нельзя сказать, что история покорно сносила удары современности. В ХХ веке она пережила по крайней мере две методологические революции. Начало первой учёный мир не очень-то заметил: в 1924 году во Франции вышла книга Марка Блока с несколько странным названием: «Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти». Реакция на неё была благожелательной, но книгу мало кто понял. Марка Блока как участника французского Сопротивления в 1944 году расстреляли гестаповцы.
А после войны началось триумфальное развитие научного направления «историческая антропология», начало которого было положено «Королями-чудотворцами». В центре его внимания – история повседневной жизни, человеческого сознания (ментальная история), история обычного человека в экстремальной жизненной ситуации (микроистория), история тела, болезней, эмоций и т.д. Сущность этого направления очень точно описал Блок: «историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной – там его добыча».
Был найден и частичный ответ на постмодернистский вызов. Это «культурный поворот» в конце ХХ века. Да, признали историки, мы не всегда можем реконструировать события. Но мы почти всегда можем описать, как люди эти события воспринимали, что они думали и чувствовали. То есть история понимается как описание прошлого «глазами современников и потомков», описание взглядов, мифов, без претензии на строгую фактическую достоверность. Возникло целое направление по изучению исторической памяти. Нации стали пониматься как «воображаемые сообщества», ментальные конструкты, что открыло целое новое научное направление.
Число примеров удачных методологических поисков исторической науки в конце ХХ века можно продолжить. Главное, что эти поиски идут, поэтому историю мы не потеряем.