Хранитель
Хранитель
Литература / Литература / ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ
Сенкевич Александр
Феномен Ренэ Герра
Представим себе невероятное. Начнем с того, что Павел I не был задушен шарфом в своей спальне в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года и продолжал пребывать на троне еще какое-то время. Россия, соединенная союзническими отношениями с Францией Наполеона Бонапарта, уже получила особые преимущества перед другими европейскими странами. Потребовалось дальнейшее укрепление и расширение этих дружественных и взаимовыгодных межгосударственных связей. Первым серьезнейшим шагом в этом направлении стал поход в Индию казаков Войска Донского, задуманный русским императором и поддержанный Наполеоном Бонапартом, тогда еще только первым консулом. Этот дерзкий военный демарш против Великобритании имел некоторую надежду на успех, хотя рассматривается большинством историков изначально авантюрным и сомнительным со всех точек зрения. Однако история знает немало примеров, когда осуществлялись более безумные прожекты. Понятно, что одной Индией дело не закончилось бы. Тесное сотрудничество России и Франции сулило всевозможные выгоды каждой из двух стран. Политическую карту мира ждала основательная перекройка государственных границ. Неожиданная насильственная смерть Павла I круто изменила предполагаемый ход исторических событий.
Есть где разгуляться воображению писателя-фантаста с амбициями историка, использующего в своих рассуждениях сослагательное наклонение. Но какое отношение имеют все эти факты старины глубокой к загадочной личности нашего современника, французского профессора-русиста Ренэ Герра? Самое непосредственное.
Ренэ Герра воплощает собой тот предполагаемый, но несостоявшийся в массовом воспроизведении психологический тип человека, который неминуемо сложился бы в результате слияния России и Франции в одну этнокультурную общность. Безупречное знание русского языка – не самое в нем поразительное. В наши дни подобные самородки-полиглоты, если и не встречаются на каждом перекрестке межкультурных контактов, но не так уж и редки. В самом Ренэ Герра, в его деятельности и написанных им книгах производит неизгладимое впечатление другое – его русскость. Иными словами его принадлежность и преданность до самозабвения русской культуре и русскому миру, наложенная на французскую импульсивность, прагматизм и ироничность.
Такое слияние в одном человеке двух культурных традиций если когда-то и происходило во Франции, то было исключительным фактом. В отличие, например, от России, где все предпосылки для подобного синтеза существовали с екатерининских времен. Не забудем, что большая часть русского дворянства превосходно говорила по-французски, развивала свой ум и оттачивала мысль на французской художественной литературе и идеалах Просвещения. Пушкин первые свои стихи, напоминает нам Ренэ Герра, писал по-французски, а дореволюционные журналы «Мир искусства» и «Золотое руно» выходили в России на этих двух языках.
О воздействии нашего языка и культуры на сознание французов говорить бессмысленно – что могло быть, так и не произошло. Россия и Франция не объединились в XIX веке в единое государство – что-то вроде Римской империи или нынешнего Евросоюза. Каждая из двух стран пошла своей дорогой, пытаясь не сворачивать в сторону и не заблудиться по направлению к общему благу. И все-таки сколько существует между нами общего!
Так из чего же возник этот удивительный феномен – Ренэ Герра? Не из воздуха же! Как ни покажется парадоксальным, этому событию содействовала катастрофа 1917 года в России, хотя до появления на божий свет будущего профессора-русиста оставалось двадцать девять лет.
В своей книге «О русских – по-русски» Ренэ Герра рассказал о том, когда, при каких обстоятельствам и благодаря кому и чему эта русскость непринужденно, естественно и незаметно для него самого на протяжении пятидесяти пяти лет овладевает его сознанием и отчасти неопределенной, но для многих людей реально существующей субстанцией, называемой душой.
Провидение возложило на Ренэ Герра, казалось бы, невыполнимую миссию: сберечь кое-что из духовного богатства России дореволюционной, а также (главным образом) из того, что сохранилось от наследия великих изгнанников – писателей и художников Зарубежной России. Тех, кого считали в СССР, а вскоре и во Франции (с некоторыми, впрочем, единичными исключениями и осторожными оговорками) творчески себя исчерпавшей, малоинтересной, скучной публикой. Эти проигравшие «бывшие» русские, эти политические неудачники в 30-е годы и вплоть до второй половины 80-х годов прошлого века воспринимались во Франции (и не только в ней одной) «людьми помойки», смердящими отбросами чего-то прежде значительного и великолепного.
Какую же веру в духовное избранничество этих людей надо было сохранять в себе, чтобы в них, униженных, страдающих от безнадежной нищеты и одиночества, увидеть «души прекрасные порывы», прочувствовать силу их мыслей, услышать их предостережения и пророчества. К тому же их сродненность с миром прекрасного диссонировала с тупым равнодушием ко всему и всем людей толпы – тех, кто жил и живет моментом.
Малопонятные игры потусторонних сил привели к неожиданному результату – к заинтересованности со стороны Ренэ Герра, которому тогда исполнилось тринадцать лет, той Россией, которой уже не существовало в помине, однако ее бывшие граждане еще доживали свой век в разных местах Франции. Кто в Париже, кто на Лазурном берегу, а были и те, кто нашел приют во французской глубинке.
Впереди Ренэ Герра ожидало главное дело его жизни – собрать и сохранить все то, что имело отношение к культуре и литературе Зарубежной России. Естественно, что собрать все было ему не по силам и средствам. Вместе с тем судьба и удача ему благоволили. С течением времени он оказался среди крупнейших в мире собирателей и хранителей «русских сокровищ», авторитетных и компетентных специалистов по наследию писателей и художников всех волн русской эмиграции.
В его собственности находятся необыкновенные и редчайшие материалы. Например, он обладатель самой крупной в мире частной коллекции дореволюционных русских открыток. Глядя на них, понимаешь, каким привлекательным, а иногда ошеломляюще прекрасным с развитием капитализма становился архитектурный облик российских провинциальных городов. Но это малая часть ценнейшего культурного наследия России, оказавшегося в распоряжении Ренэ Герра. Куда более внушительно выглядит рукописный архив. Он состоит из рукописей художественных текстов, писем (в том числе писем Льва Толстого, Ивана Тургенева, Александра Герцена, Ивана Бунина, Максима Горького, Алексея Ремизова, Михаила Врубеля, Николая Рериха, Александра Бенуа, Константина Бальмонта, Дмитрия Мережковского…) и других документов, имеющих непосредственное отношение к творчеству и деятельности оказавшихся в изгнании (или, по слову Зинаиды Гиппиус, – в послании) выдающихся русских людей. Нельзя также не обратить внимание на огромное количество находящихся в собственности Ренэ Герра полотен и графических листов художников Зарубежной России.
Среди них работы Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Константина Сомова, Ивана Билибина, Дмитрия Стеллецкого, Константина Коровина, Юрия Анненкова, Алексея Ремизова, Сергея Чехонина, Зинаиды Серебряковой, Федора Малявина, Бориса Григорьева, Александра Яковлева, Дмитрия Бушена, Сергея Шаршуна… Большую часть этой коллекции составляют произведения художников «Мира искусства».
И главное. Ренэ Герра принадлежит поистине необозримое собрание русских книг, альманахов и журналов, изданных вне России. Более пятидесяти тысяч единиц хранения! Многие из этих изданий с авторскими автографами и дарственными надписями, адресованными непосредственно французскому собирателю.
Ренэ Герра еще юношей понял, что мечта его жизни – вернуть из небытия свою Атлантиду – Россию, которой уже не было. От себя добавлю: цель, сопоставимая с благородными движениями души небезызвестного идальго Дон Кихота Ламанчского.
Профессия, предопределенная детством и юностью
Что ни говорите, а случай зачастую определяет судьбу человека, или, по крайней мере, уверенно вычерчивает линию его жизни. Разве мог представить себе одиннадцатилетний французский мальчик из помещичьей семьи, что он очень быстро выучит экзотический русский язык? Более того, вскоре станет своим человеком среди обосновавшихся на Лазурном берегу русских людей.
К иностранным языкам у Ренэ Герра была особая приязнь. Ведь до того, как взяться за изучение русского языка, он уже неплохо знал латынь и немецкий. На фотографиях того времени он выглядит амбициозным и щеголеватым юношей. Особенно в роли Лжедмитрия из пьесы на русском языке, поставленной в местном муниципальном театре о. Игорем Дулговым, настоятелем храма Св. Михаила Архангела в Каннах. Но это событие произошло, впрочем, чуть позднее.
Случай, изменивший жизнь Ренэ Герра, предстал в образе бывшей киевлянки Валентины Павловны Рассудовской, неожиданно появившейся со странной просьбой перед матерью Ренэ Герра, в то время директора гимназии в Каннах.
Ох, уж мы, русские, или, как сейчас у нас говорят, – россияне! Что нас отличает от многих народов мира? Простодушие и отважная безбоязненность, когда требуется решать вопросы будущего: своего ли народа, или государства, или семьи, а особенно – собственных детей. Эти человеческие качества присущи не только нашим политикам, лидерам нации, но и простым русским бабам. Что касается женщин, на ум приходят строки Николая Алексеевича Некрасова из поэмы «Мороз, Красный нос»: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!»
Итак, просьба, с которой обратилась к директору гимназии Валентина Павловна, для русских людей представляется самой обыкновенной. В ее основе – знакомый нам принцип: «ты – мне, я – тебе». Валентина Павловна попросила дать ее внучке бесплатно несколько частных уроков математики, а она в свою очередь была готова, так же бесплатно, обучить Ренэ Герра и его старшего брата Алена русскому языку.
Нельзя сказать, что этот взаимовыгодный принцип «ты – мне, я – тебе» присущ только русским и полностью отсутствует у французов или у других европейских народов. У некоторых из них он, может быть, приобретает более жесткие и даже мафиозные формы и называется английским словом «бартер». Можно подумать, что Валентина Павловна Рассудовская не учла одного обстоятельства. А именно того, что во Франции директора гимназий не дают частных уроков – на жизнь им с лихвой хватает одной зарплаты, и они не нуждаются в «бартере». Я же полагаю, что русская женщина не была столь наивной, чтобы этого не знать. Она руководствовалась в своем поступке еще другим соображением. Мы, славяне, знаем: чтобы кардинально решить какую-то проблему, лучше обращаться сразу к большому начальнику через голову нижестоящих начальничков. Потому-то в действие вступает другой принцип: «пан или пропал», в бытовом поведении французов отсутствующий по причине ненадобности. Замысел Валентины Павловны удался. Мать Ренэ решила: почему бы ее сыновьям не освоить русский язык? Ее старший сын, правда, отказался, Ренэ согласился.
Таким вот неожиданным путем Ренэ Герра попал в специфическую атмосферу русского эмигрантского дома. Обратимся к его воспоминаниям: «Глава семьи, бывший подпоручик царской, а позже Белой армии, работал реставратором мебели из красного дерева. В дом часто приходили царские офицеры, и меня всегда поражали их выправка и достоинство, с которым они держались. На стенах висели иконы. Это был другой мир…»
В этом доме Ренэ Герра обратил внимание на одну поразительную национальную особенность, присущую не только бывшим царским офицерам, но и всей интеллектуальной части первой русской эмиграции – развитое творческое начало. В этой среде не была утрачена традиция усиленного умственного и духовного общения. Действительно, за рубежом оказался цвет нации, лучшие люди России. Перед уходом в вечность они, оболганные и униженные, по воспоминаниям Ренэ Герра, пытались донести будущим поколениям россиян, освободившимся от коммунистической утопии, «правду о событиях, лично ими пережитых: об октябрьском перевороте, о Белом движении, о Гражданской войне». Они видели в этом свой священный долг и более того – единственный смысл их угасающей жизни на чужбине.
Я вспоминаю посещение с Ренэ Герра могил русских людей, закончивших свои дни вдали от Родины – погост Сент-Женевьев-де-Буа в предместье Парижа и Николаевское кладбище (Кокад) в Ницце. Сколько здесь дорогих русскому сердцу могил! Еще до этого медленного хождения от могилы к могиле я смутно догадывался о том, насколько близки были моему другу эти люди якобы «вчерашнего дня». Но я и предположить не мог, насколько много он знает о каждом из них, об их творчестве, о событиях их жизни, об отношениях между ними! Я убежден, что у Ренэ Герра нет соперников в тех познаниях о Зарубежной России, какими он обладает. Мне вдруг стало стыдно, что я без зазрения совести, интереса и любопытства ради, эксплуатирую его волшебный дар рассказчика, его умение оживлять в разговоре людей, ушедших в мир иной, и живописно восстанавливать в деталях события минувшего времени.
Тогда-то я понял, что постепенная утрата тех, кого он знал лично, с кем общался годами, эта нескончаемая череда потерь моих соотечественников – для него всякий раз была тяжелым испытанием. Проверкой силы его духа. Словно ослабевал образованный этими русскими страстотерпцами магический круг, в центре которого, как у Гоголя в «Вие», стоял он и за который не могла до поры, до времени ступить всякая нечисть.
Он слился душой со своими защитниками – людьми из старой России. Закалился в баталиях за их честь. Намного позднее он увидел, на какие подлости и обманы способны многие его французские коллеги-русисты (как правило, левых убеждений), насочинявшие о них и о нем невесть знает что и в себе самих годами разжигающие к ним и к нему классовую, какую-то утробную ненависть. К сожалению, они сумели передать это чувство неприязни и агрессивной зависти к Ренэ Герра некоторым из моих соотечественников.
Однако вернемся к первым шагам Ренэ Герра по дороге к русскому миру.
Целый год юноша погружался в изучение русского языка и немало преуспел в его освоении. Тут пришло самое время воздать дань уважения другой русской женщине, открывшей Ренэ Герра многое из того лучшего, что существовало в дореволюционной России, – преподавательнице и поэтессе Екатерине Леонидовне Таубер. Она была для него больше чем просто учительница русского языка и литературы, приобщившая его к чтению книг и сборников стихотворений русских эмигрантов. Больше чем достойная собеседница. Больше чем обладательница абсолютного поэтического слуха. Она стала для него не чем иным, как духовной матерью, сосредоточием душевного тепла. Она знала и чувствовала, в чем он нуждается как стремительно и динамично развивающаяся личность. До сих пор Ренэ Герра вспоминает ее декламацию стихов Блока, Ахматовой, Ходасевича, Бунина… Тогда он и представить себе не мог, что пройдут годы, он крепко сдружится с замечательными поэтами: Ириной Одоевцевой, Георгием Адамовичем, Юрием Терапиано, Галиной Кузнецовой, Лариссой Андерсен, Лидией Червинской, Анатолием Величковским, Игорем Чинновым, Юрием Иваском, Дмитрием Кленовским, Иваном Елагиным, Ольгой Анстей. Они открыли ему поэтический мир Зарубежной России. Как признается в своей книге Ренэ Герра, сорок лет назад он был единственным западным славистом, «который читал книги и сборники стихотворений русских эмигрантов, изданные с 1945 года сначала в Германии, а потом в США».
А тогда он, молодой и любознательный, просто окунулся с головой в простодушную, уютную и вместе с тем утонченно-культурную жизнь обитателей русской колонии на Лазурном берегу. Его привлекала доверительная и благожелательная атмосфера долгих чаепитий с рассуждениями и спорами на различные культурно-исторические темы. Но куда больше его завораживали праздничные застолья. Обратимся к воспоминаниям Ренэ Герра: «..запоями в среде русских эмигрантов никто не страдал, я ни о чем подобном не слышал. Это всегда было застолье – особенно по праздникам – в добрых домашних традициях, с традиционными русскими блюдами: пирожки с капустой или с мясом, винегрет, селедка под шубой, салат оливье, пельмени, кутья, пасха и, конечно, кулич… Не было того, что появилось в те же годы в Советском Союзе – с уплотнением квартир и появлением чудовищных коммуналок. Коммунальное пьянство, разгулы, драки, рукоприкладство – особенно после водки… Здесь, в абсолютно другой среде людей с определенными моральными устоями, такое было исключено».
Юноша-француз легко вписался в среду русских эмигрантов. Ведь ее составляли люди с духовными интересами, интеллигентные по существу своему, дорожившие репутацией и обладающие чувством собственного достоинства. С какого-то времени Ренэ Герра стал постоянно посещать Русскую Православную церковь. Ведь как он точно определил, «стержень русскости в рассеянии – безусловно, церковь».
Началось его необратимое перевоплощение в русского человека. Но все это еще было только прелюдией к его многолетней русской Одиссее.
Приобщение к хранителям огня
С чем сравнить удивление Ренэ Герра, когда в своих снах он заговорил
по-русски? Он услышал свою русскую речь со стороны, словно это говорил кто-то другой его ломающимся мальчишеским голосом. Это было так чудесно и неожиданно, что он проснулся. Еще через несколько лет, беседуя с Константином Ивановичем Старовым, мужем Екатерины Леонидовны Таубер, он неожиданно обнаружил, что уже и мыслит по-русски.
Ренэ Герра слыл пылким и непоседливым юношей, но за чтением русских книг он словно прилипал к стулу и от всего постороннего отстранялся. Как он сам замечает в своей книге «О русских – по-русски», самым читаемым и больше других переводимым русским автором во Франции еще с дореволюционных времен считался Дмитрий Мережковский. Но нельзя сказать, что это был его любимый писатель. Его кумирами стали и остаются до сих пор четыре русских прозаика, создавшие именно в эмиграции непревзойденные шедевры: Иван Алексеевич Бунин, Борис Константинович Зайцев, Иван Сергеевич Шмелев и Алексей Михайлович Ремизов. С Буниным, Шмелевым и Ремизовым он, естественно, по своему малолетству общаться не мог. Иван Алексеевич к моменту рождения будущего знаменитого слависта уже не жил по соседству в Грассе, а умер великий писатель, когда Ренэ Герра исполнилось семь лет. Виллу «Бельведер», снимаемую когда-то Буниным, увлекшийся Россией юноша, посещал многократно, но уже как мемориальное место. А вот с Зайцевым он познакомился уже в Париже, в свою студенческую пору. У него с ним завязались самые теплые дружественные отношения, и несколько лет он был его секретарем.
Начиная с этих знакомств, круг русских друзей и знакомых Ренэ Герра, писателей и художников, стремительно расширялся, становился многолюдным. Благодаря этим неординарным и прозорливым личностям, он понял, почему русские, «приезжающие в Париж еще до революции, чувствовали себя здесь как дома». В своей книге «О русских – по-русски» он объяснил созвучие наших культур очень простой причиной – их конгениальностью со времен Фонвизина.
И еще одно проницательное наблюдение Ренэ Герра. В данном случае речь о том же самом – о прежней России и судьбе ее изгнанников. Эти мысли возникли у него при просмотре старых почтовых открыток: «Взгляните на виды дореволюционной России: они потрясающие! Один лучше другого: какие дороги, какие улицы! Россия во многом не уступала Франции, и, замечу, закономерно, что многие русские, прежде слывшие в России западниками, потом, в изгнании, волею судеб становились славянофилами. Возьмите тот же «Чистый понедельник» Бунина, шедевр русской литературы. Не говоря уже о Зайцеве. Мне в высшей степени понятна такая реакция на изгнание. В изгнании у них появилась только одна забота: Россия, судьбы России – вот что их занимало».
Здесь стоит привести очень важное замечание, сделанное Ренэ Герра словно бы походя, но точно определяющее несоответствие в моральных принципах некоторых видных представителей двух потоков эмиграции: «Из писателей первой эмиграции здесь, во Франции, ни один не купил себе квартиру или дом, а из третьей эмиграции Андрей Донатович Синявский – человек непростой, и Марья Васильевна Розанова (жена Синявского. – А. С. ) почти сразу по приезде купили себе особняк под Парижем в Фонтене-о-Роз. На какие деньги? Они же смогли вывезти из СССР свою библиотеку да еще и икону XVI века! За одну эту икону купили особняк, который хотел приобрести посол Алжира. Это сегодня как купить дом за несколько миллионов евро. А Владимир Максимов приобрел в фешенебельном парижском округе почти сразу две квартиры».
Одного этого отрывка из книги Ренэ Герра достаточно, чтобы понять, кто ему по душе, а кто нет. Поэтому совсем не случайно его первой женой стала православная девушка Екатерина, дочь Андрея Дмитриевича Зербино – грека из Таганрога, воевавшего на бронепоезде вместе с Гайто Газдановым.
В окружении Ренэ Герра еще в 1962 году в Каннах появился писатель Сергей Иванович Мамонтов, автор романа-эпопеи о Гражданской войне «Походы и кони», а позднее в Париже он оказался близок к целому созвездию необыкновенных талантов – Сергею Шаршуну, Юрию Анненкову, Павлу Мансурову, Сергею Иванову, Дмитрию Бушену, Николаю Исцеленнову, Михаилу Андреенко, Николаю Исаеву, Льву Заку, Александру Серебрякову, Ростиславу Добужинскому, Даниилу Соложеву, Олегу Цингеру. Это художники. А из писателей и мыслителей – Ирине Одоевцевой, Владимиру Вейдле, Николаю Арсеньеву, Владимиру Ильину, Дмитрию Кленовскому, Борису Заковичу, Валериану Дряхлову, Николаю Ульянову, Якову Горбову, Владимиру Варшавскому, Гайто Газданову, Леониду Зурову, Сергею Жабе, Тамаре Величковской, Зинаиде Шаховской.
Какими они были разными, а иногда и непредсказуемыми, его новые друзья, его радушные просветители! Что его еще удивляло в них? При всей раскованности в самовыражении в этих людях присутствовала непременная сдержанность и тактичность в отношениях друг с другом. Эти качества свидетельствовали и о взаимном уважении, и о стремлении случайно не обидеть собеседника каким-нибудь непродуманным высказыванием или поступком. К тому же, по словам Ренэ Герра, они по национальному признаку людей не делили.
Послереволюционные русские эмигранты, в отличие от последующих поколений русских, покинувших Россию, своим образом жизни и творчеством осознанно несли в себе некое послание потомкам. В определенном смысле, они в душе воспринимали себя, вероятно, членами духовного ордена, временно отстраненного от власти. Ведь «белые эмигранты … добром обрастать не спешили и всю жизнь жили на чемоданах в надежде вернуться в свободную Россию. Потому и не пускали корни в чужую землю».
Разумеется, некоторые из них надеялись на перерождение большевизма, за что впоследствии, вернувшись в СССР после разгрома фашизма, поплатились жизнью, стали жертвами своей наивности и легкомыслия. Стоит вспомнить, например, судьбу Дмитрия Святополк-Мирского. Надо сказать, что у представителей второй волны эмиграции оказался более здравый взгляд на советскую власть. Ведь, как справедливо пишет Ренэ Герра, «они испытали на себе все ее прелести, и в этом их отличие от патриархов первой волны». Зато наивные их предшественники, первые русские изгнанники, сделали своей жизнью и творчеством для духовного возрождения России несоизмеримо больше. Насколько это соответствует реальности, можно судить по тем процессам, которые с нарастающей силой начинают происходить в общественном сознании россиян. Ценности и идеалы, которые большинству советских людей десятилетиями казались отмершими и не стоящими внимания, медленно, но неотвратимо возвращаются в повседневную жизнь сегодняшней России. Несколькими словами происходящее определяется просто – это восстановление религиозно-нравственных начал и качеств в русском народе. Самыми основательными из них профессор Николай Сергеевич Арсеньев считал трезвенную простоту и смирение. Не эти ли сбереженные русскими людьми духовные скрепы помогли им выстоять на чужбине?
Человек по первозданной натуре своей слаб и грешен. Потому-то были среди друзей Ренэ Герра и те, кто постоянно делал выбор между «нашими» и «вашими». И вовсе не из-за шкурнических интересов, а чтобы России помочь, чтобы ей лучше жилось!
Те, первые, были хранителями огня, без которого жизнь – непроглядная, холодная тьма. И я вижу, что Ренэ Герра до сих пор на стороне именно этих людей. А с кем ему, скажите, быть еще?
