Щедрый свет

Литература / Поэзия

Воллис А.

Теги: Современная поэзия

Триптих «Петербург»

1. Дорожная, железная...

Я на «Сапсане» еду в Петербург

по мартовской заснеженной России.

Он, скорости железный демиург,

летит по рельсам – не по трактам сирым.

Мелькают перелески и поля.

Вот Тверь промчалась, скоро Бологое.

Моя совсем любимая земля

и не могла мне предложить другое.

Коровина и Левитана сны

ты воплотила в дивных их пейзажах.

Леса в наряде осени красны,

но на покой в них нет намёка даже.

Равнинное пространство – словно фон

для облаков, где дали без предела.

Похожий звук рождает патефон,

если пластинку под иглой заело.

Щемящий звук! Сопровождает он

реальность бытия по рельсам быта.

А иногда переходил он в стон –

теперь эта мелодия забыта.

Пейзажи и реальность заодно,

когда их гений прозорливо сводит.

Но если им сойтись не суждено,

реальность беспризорностью изводит.

Когда ж её извечная тоска

не может разрешиться в новой яви,

она готовит силы для броска

и яро ищет, кто её избавит

от бесприютности и далей без прикрас,

надёжно заковав в музея догму.

И идеалом вымысла для нас

она предстанет, даже и не дрогнув.

И рыхлый снег в полотнах Грабаря,

наполненный тоскою угасанья

тотальной белизны, и та заря,

что ночь ведёт на верное закланье, –

всё служит ей, реальности одной,

но и она – лишь вымысел сознанья,

чуть помутившегося в омуте пивной,

где чад стоит и нет благоуханья.

Я еду в Питер. Рельсам есть предел.

Не вьётся столб из придорожной пыли.

Сбежав от повседневных нудных дел,

я еду в город, где меня любили.

2. Фантом

Я погружаюсь в Питер, как в столетья,

вдыхая пыль фантазии времён.

В сознании моём – лишь междометья,

но и от них мой город ограждён,

поскольку восхищаюсь молчаливо,

боясь разрушить хрупкость красоты.

И чувствую себя почти счастливой,

когда шагами мерю я версты.

А от Обводного маршрут знакомый:

вперёд, направо – путь совсем простой.

Фонтанка приведёт меня не к дому –

к гостинице, принявшей на постой.

Мой город! Ты в сознании мечтою

маячишь, как несбывшийся проект.

Я радуюсь приюту и покою

и Невскому – он больше, чем проспект.

И слуха, тонкого по-питерски, не раню

ни словом неуклюжим, ни слезой.

С Московского уеду утром ранним.

А пыль прибьёт. Весеннею грозой.

3. Конец марта

Что удивительно, но в Питере – весна.

И март стоит такой великодушный,

такой прозрачно-призрачно-воздушный –

ему как будто бы плоть города тесна.

Пространства улиц и широких площадей

тесны теперь, когда зима отстала

и обдувать нещадно перестало

ветрами севера измученных людей.

Весенний щедрый свет разлился у ворот.

И манят всех теплом его потоки.

Мы знаем, что отмеренные сроки

так скупо-коротки у северных широт.

И воды города, одетые в гранит,

на берег выплеснуть готовы снежность.

Во льдах Невы таится неизбежность

шальной воды, но от неё же март хранит.

Простор Невы, освободившись ото льда,

прозрачностью поверхности гордится,

и небо в нём, как в зеркале, двоится.

В приметах города двойничество всегда.

Неудивительно. Есть просто жизни ход:

погода, ситуации – всё сразу.

И в том везении открылось глазу,

что в капле счастья отражается восход.

Телега жизни

Держась рукой за шаткий парапет,

я мост судьбы почти что перешла.

Шла не одна, с другими. Дальний свет

мне путь открыл. Твердили: «Жизнь пошла».

Не верила я циникам. Она –

в своих обличьях разных предстаёт:

то озером без берегов и дна,

то птицей, совершающей полёт,

то жалкой, как пристанище бомжа,

то в фуэте закрутится волчком;

своим разнообразьем дорожа,

из пустоты звук извлечёт смычком.

Но если в упряжи – непрочная вожжа,

с телеги жизни свалишься ничком.