Нездешней причастные силе

Литература / Литература / Поэзия

Микушевич Владимир

Теги: литература , поэзия

Смерть Хемингуэя

Словно последний вздох, 

Растаял ветер в сумраке трав. 

Врасплох застигла меня тишина, 

Биение пульса прервав. 

А до сих пор за часом час 

Бесперебойно в сердцах у нас 

Работал телеграф. 

От залпов звёздное небо рвалось, 

Как недописанный лист. 

Но вот опоясала землю строка, 

Заглушая скрежет и свист. 

Под пулями, не торопясь, 

Прерванную восстанавливал связь 

Раненый телеграфист. 

«Прощай, оружье», – выстукивал ключ. 

Взрывался газетный подвал. 

Переходили сердца на приём, 

Бежал по нервам сигнал. 

И кто-то жертвовал собой, 

Поскольку за правое дело в бой 

Знакомый голос позвал. 

Расстрелами заглушена 

Поступь интербригад. 

На севере, в тусклой промозглой тьме 

Исчез последний солдат. 

Идёт холодная война. 

Поди, разберись, чья в этом вина, 

Кто прав и кто виноват. 

Не знаешь? Тогда под ногами земля 

Дремлет, как динамит. 

Легли на плечи к тебе облака 

Тяжелее могильных плит. 

Пишущая машинка молчит. 

Узнали Гавана, Париж и Мадрид, 

Что телеграфист убит. 

Ружьё стреляет в тебя само, 

И ты уходишь от нас. 

Уходишь, не оставив письма, 

Не дописав рассказ. 

Нам остаётся твой портрет 

И в недрах мозга – светящийся след 

Твоих телеграфных фраз.

1963

Электрички  

На спевке и на перекличке 

Знакомым под стать голосам 

Весь век электрички-сестрички 

Кликушествуют по часам. 

Бывало, когда рассветало, 

Зальются певуньи навзрыд, 

Как будто под каждою шпалой 

Солдат неизвестный зарыт. 

Не с запада и не с востока 

Слезами слова потекли: 

«Раскинулось море широко, 

И волны бушуют вдали…» 

Мотив опасался погони, 

И всё-таки был он таков, 

Что слышался в каждом вагоне 

Аккомпанемент медяков. 

Не Собинов и не Карузо 

Взлелеяли нынешний стих. 

Моя захолустная муза 

Уроки брала не у них. 

Кормилец, поилец, добытчик 

С дырявою кепкой в руке, 

Слепой соловей электричек 

Прошёлся по каждой строке. 

1965 

ЛОРЕЛЕЯ

Похожие на конвоиров,

Деревья стояли вдали.

Траншею в сугробищах вырыв,

Там пленные немцы прошли.

И мы на большой перемене

Увидели через забор,

Как топчут сутулые тени

Строительный щебень и сор.

Смотрели мы, глаз не спуская

С не наших в сожжённом саду.

Так праведник смотрит из рая

На грешные души в аду.

Осколками вспахано поле.

Рассвет к маскировке привык.

Зачем же мы всё-таки в школе

Проходим немецкий язык?

И звонкий мой голос трепещет

Среди подмосковных руин:

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,

Daß ich so traurig bin*.

И сразу же вместо ответа

Поверх долговязых лопат

Оттуда со скоростью света

Один – человеческий – взгляд.

Нездешней причастные силе,

Вернулись мы в школу бегом,

Не зная, что мы победили

В сражении первом своём.

1969

_____________________

* «Не знаю, что бы это значило, почему я так печален» (Генрих Гейне).

АВТОПОРТРЕТ С ПОРОСЁНКОМ

Разучились мы бояться крови,

Потому что мясо на прилавке,

Не в лесу, не в поле и не в небе,

Не в хлеву, где тоже были души.

И когда под небом ненаглядным

Мы в ботве под бомбами братались,

Словно в яслях, в бороздах дремучих

Прятался со мною поросенок,

Правнук вепря, – в зелени мясистой

Тело человеческого цвета.

Яшку на веревочке водил я.

В огороде по своей природе

Поводырь и пастырь – однолетки.

И когда соскальзывал ошейник,

Уши трепыхались поросячьи

В луковом аду, в раю капустном,

Якобы съедобные хоругви.

Год голодный, год бомбоубежищ.

Этот визг до белого каленья,

Чтобы до седьмого поколенья

Откликаться каждой каплей крови.

1970-е годы

ПАМЯТНИК

В музейной рухляди была забыта лира,

Забыта Библия среди сожжённых книг,

А я себе в мой век не сотворил кумира

И памятник себе поэтому воздвиг.

Готовый предпочесть изгнанью заточенье,

Гонений избежав и не снискав похвал,

Уединение и самоотреченье

Соблазнам вопреки я смолоду избрал.

И не участвовал я в повседневном торге,

Свой голос для других в безвременье храня;

Кретьен, Петрарка, Свифт, Бодлер, Верлен, Георге,

Новалис, Гельдерлин прошли через меня.

В готических страстях и в ясности романской

В смиренье рыцарском, в дерзанье малых сих

Всемирные крыла культуры христианской –

Призвание мое, мой крест, мой русский стих.

Останется заря над мокрыми лугами,

Где речка сизая, где мой незримый скит,

И церковь дальняя, как звезды над стогами,

И множество берёз, и несколько ракит.

В России жизнь моя – не сон и не обуза,

В России красота целее без прикрас;

Неуловимая целительница муза,

Воскресни, воскресив меня в последний час!

1977