В ожидании правды
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Мягков Андрей
Теги: Джон Масквелл Кутзее , Сцены из провинциальной жизни
Джон Масквелл Кутзее. Сцены из провинциальной жизни. – М.: Издательство «Э», 2015. – 540 с. – 3000 экз.
Джона Кутзее вряд ли нужно представлять – два «Букера», один «Нобель» и практически нулевая вероятность, что вы о нём не слышали. А для тех, кто не слышал: он собственную биографию написал. Книга лауреата больших и малых премий составлена из трёх относительно компактных произведений – «Детство», «Юность» и «Летнее время», – написанных с порядочным разбросом по времени, но объединённых самим автором с помощью подзаголовка «Сцены из провинциальной жизни». В итоге трёхчастное жизнеописание действительно собирается в цельный роман. Ранее на русский язык переводилась лишь «Юность», и нынешнее издание – единственный шанс ознакомиться с исповедальной частью творчества Кутзее во всём её автобиографическом великолепии.
Сам Кутзее много размышлял о жанре – говорил о «правде вымысла», о принципиальной невозможности создания по-настоящему объективной автобиографии. О том же он пишет и в «Сценах»: «Это великолепное первое воспоминание <…> Но правда ли это?» И тут же добавляет: «Есть ещё одно первое воспоминание, такое, которому он больше доверяет» . Позднее окажется, что «первых воспоминаний» и вовсе три – память не только избирательна, но и та ещё фантазерка, так что полагаться на её честность категорически нельзя. Остаётся лишь «желание писателя высказать правду» и невольная убеждённость читателя, что книга, с которой он столкнулся, «зиждется на некоем стандарте правдивости». Вот и всё, чем «личное» повествование отличается от «романного».
Так что перед нами в полном смысле этого слова художественная автобиография, на обычную не похожая совсем. Перспектива от третьего лица, повествование в настоящем времени, ощутимый разлад между взглядом ребёнка, который впускает нас в свой мир, и «взрослым», подчас ироничным авторским языком, которым этот мир написан. События перетекают из одного в другое, зачастую подчиняясь не хронологии, но эмоциональной инерции, а заключительная часть романа и вовсе оказывается фрагментами записных книжек вперемешку с (настоящими?) интервью. Стоит ли упоминать, что никаких предисловий и послесловий, задающих вектор, не предполагается: пропустивший аннотацию читатель может не догадываться, чью жизнь листает, вплоть до середины «Детства», когда Джона таки назовут Джоном…
Тут велик соблазн назвать происходящее обыкновенной художественной литературой, использующей биографию как расходный материал, но тогда затеянная Кутзее игра – сам он называет «Сцены» именно автобиографией – потеряет всякий смысл. Человек, детство проведший в Южной Африке, юность – в Лондоне, а всю последующую жизнь – на литературном олимпе, с неизбывным спокойствием рассказывает о тихих улыбках и не слишком громких слезах. Это по нотам сыгранное спокойствие – та самая «правда вымысла», и нет никаких причин сомневаться, что слёзы настоящие.