Мёртвые тексты
Литература / Литература / Слово и дело
Беседин Платон
Презентация книги Тилля Линдеманна в торговом центре «Колумбус»
Теги: литературный процесс , книгоиздание
О том, как литература перестаёт быть литературой на примере одной поэтической книжки Тилля Линдеманна
Есть такой забавный раздел в книжных магазинах – лидеры (или хиты) продаж. Часто туда отправляют тех, за кого издательства заплатили денег. Ну или как договорятся. В последнее время со всех полок «Хиты продаж» на меня смотрит насколько печальный, настолько и брутальный Тилль Линдеманн (на фото) . Тот самый, из рок-группы Rammstein. В его случае, полагаю, работники книжных не врут, отправляя свеженький поэтический сборник «В тихой ночи» Тилля в хиты продаж, ибо заслуживает.
Книга вышла совсем недавно, и на презентации, которую посетил сам Линдеманн, людей было примерно столько же, сколько на совместных поэтических чтениях Евтушенко и Вознесенского в советские годы. А вы говорите, поэзия никому не нужна. Правда, я не уверен, что Евтушенко и сейчас собрал бы столько же людей, сколько Тилль Линдеманн. Особенно, если бы писал такие стихи.
Переводить «В тихой ночи» с немецкого на русский доверили двум преданным фанатам Rammstein. Ход логичный, оправданный, но можно было бы обратиться и к серьёзному переводчику, а лучше всего к тому, который сам был бы поэтом. Однако выбрали именно фанатов. И, возможно, они банально не справились с задачей. Не сдюжили. Я, к сожалению, не силён в немецком, а в «Тихой ночи» опубликован и стихотворный оригинал, но русский текст вызывает эмоции жуткие.
Причём жуткие не в контексте проникновения в тебя потустороннего. Лучшие тексты Rammstein тут дадут фору многим – но в смысле беспомощности самих стихов. Ощущение такое, будто писал их туповатый школяр, насмотревшийся порно и клипов Мэрилина Мэнсона. Писал в перерывах между неловкими сексуальными утехами, заброшенными уроками и попытками стать чуть значительнее, чем он есть на самом деле. Возможно, после данная попытка заставит его взять ружьё и стрелять по своим сверстникам и полицейским, но пока он ограничивается написанием вот таких стихов.
Любовь – это свет.
Светит ярко тебе в лицо,
Глубоко вьётся в поры твои.
Так со временем я ослеп.
И удивляюсь ещё и ещё.
Я тебя больше не узнаю совсем.
Безусловно, в «Тихой ночи» есть и удачные вещи, но большинство из них, к сожалению, изувечено топорной, нехорошей такой простотой. Ладно, рифму оставим на совести фанатов-переводчиков, но что делать с образами и смыслами? Они беспомощны в своей зияющей пустоте и воинствующей примитивности. Некоторые стихи из книжки Линдеманна не позволил бы себе и школяр, которому не дала девица. Постеснялся бы.
И если в песнях Rammstein Тилль мог обрамить, усилить свою поэзию музыкой, а ещё лучше убойным или даже убийственным видеорядом, то тут, в книге, текст остаётся один на один с читателем, честно, без прикрас и благоуханий. И вот ответьте мне те, кто приобрёл книгу «В тихой ночи» – многие выстояли для этого очереди, – если бы на её обложке не значилось заветное «Тилль Линдеманн», купили бы вы её? Безусловно, нет.
Не стесняйтесь, произнесите его. Как не постесняются ругать меня фанаты Rammstein, прочитавшие данный текст. И большая часть из них не станет апеллировать к поэтическим достоинствам «В тихой ночи», проводя аллюзии между творчеством Линдеманна, Блейка, Северянина и, например, Басё, а задаст лишь один бронебойный вопрос: «Ты кто такой, чтобы критиковать? Кто тебя вообще знает?»
Раскатайте по слогам эту фразу, как желейную конфету на языке: «Ты кто та-кой?» Вот и вся философия, вот и всё объяснение. «Успех слишком много значит между людьми», – писал Достоевский, а в случае Линдеманна, как и сотен ему подобных, эффект великих продаж объясняется именно этим.
Я просто не мог ей ни в чём отказать
До того дня.
Теперь посадят в тюрьму меня.
И бог с ним, с Тиллем. Он, в отличие от многих, этот успех заслужил, вырвал его с потом и кровью, но ведь за ним и перед ним идут полчища медийных мракобесов, решивших стать литераторами. Есть, конечно, хорошие книги от хороших музыкантов – Ник Кейв да будет примером, но в целом – это весьма сомнительное чтиво. И ладно, когда в книге, не являющейся основным продуктом творчества, талант меркнет, но не исчезает совсем – тут я вспоминаю недавнюю книгу «Употреблено» режиссёра Дэвида Кроненберга. Но когда по клавишам с целью создания литературы бьют какие-нибудь лены ленины – это мрак, занавес и капитуляция здравого смысла в принципе.
Однако фокус и беда здесь в том, что продаются они намного лучше, чем реально качественные писатели. И я ведь не о биографиях (тут всё логично и объяснимо), а именно об измышлениях, о заявке на художественные произведения. Человек идёт и покупает Ксению Бородину, а не Юрия Бондарева. Вы видели, сколько людей приходит на творческие вечера великого Олега Чухонцева, например? Меж тем хватает, во многих городах их даже больше – извращенцев, платящих деньги за посещение чтений каких-то лесбиянистых няш, назвавших себя поэтессами. Дурновкусие правит бал. И некому так назвать его – вот что самое страшное.
Потому что институт литературной критики в России полностью уничтожен, а те, кто пишет о книгах, часто либо бездарны, либо сервильны. При этом, безусловно, несмотря на противодействие, есть и масса достойнейших литературных критиков, пишущих фундаментально, искренне и главное – умно. Особенно важно, когда литературной критикой всерьёз и надолго занимаются молодые люди, выбирающие данный тернистый путь вопреки матрице прославления и декларации всеобщего успеха. Эти люди – истинные подвижники от литературы. А подвижников нам сегодня до кислородного голодания не хватает. Литературный процесс заменён корпоративным бизнесом, заточенным на премии «для своих». Масскульт восторжествовал окончательно. Творчество изуродовалось мамоной.
И мы сейчас говорим не о противостоянии массовости и элитарности, а о сохранении здравого смысла, вкуса, мышления как такового. Без этого ни жить, ни выжить нельзя. Когда подменяется культурная основа, культурная самоидентификация, тогда рушится всё – от личности до государства.
Ролан Барт написал о смерти автора, но мы сейчас наблюдаем смерть текста. Да, сначала, ведомые постмодернистскими гимнами, мы принялись называть любое произведение текстом, а теперь не стало и его. Остался лишь человек, рассматриваемый с позиции его успешности в обществе. И этот процесс куда шире и пагубнее, нежели ахи и вздохи о пришествии неписателей в литературу. Теряется сама профессия, сама идентификация человека, а вместе с тем и понятие труда, личности. Остаётся лишь успехометр: не соответствуешь критерию по шкале – на выход.
Награждение Боба Дилана Нобелевской премией по литературе из этой же серии. Да, он оказал колоссальное влияние на развитие искусства в целом, да, он замечательный поэт, но разве мало у нас замечательных чистых литераторов – от Кормака Маккарти до Владимира Маканина, сидящих без премии? И не больше ли в награждении Дилана Нобелевской премией желания сделать её ближе к «народу», пополнить число её лауреатов культовой медийной фигурой?
Но ведь это сегодня в принципе происходит с литературой, когда она всё больше размывается и превращается в ещё одно подразделение медиа. Мы, конечно, не потеряем её, усыплённые публичностью «литераторов», но получим секту маргиналов, обладающих остатками литературного вкуса, сведём фактор таланта, фактор личного дела к минимуму, деградируем до тотального и тоталитарного потребительства там, где, собственно, и должно рождаться сопротивление этому потребительству.
Впрочем, это, конечно, разговор долгий. Не для тихой ночи. А для масштабного вечернего митинга, например. Или для серьёзной дневной конференции. Чтобы и покричать, и обсудить всерьёз, но главное – разбить дурманящую вязкость абсолютной ночи. Той ночи, что всё гуще наползает на здравый смысл и литературный вкус. Ночи, где подлинный талант звучит всё тише.