Берлин 1989
Политика / Настоящее прошлое / Избранные места
Теги: Йозеф Банаш , история , политика
История глазами словацкого писателя и дипломата
Йозеф Банаш в 2002–2006 годах был членом словацкого парламента и вице-президентом Парламентской ассамблеи НАТО, имел доступ к неопубликованным ранее материалам, которые, по всей видимости, использованы и в романе. В качестве дипломата работал в Берлине, Вене, Праге. В этих городах, а также в Москве, Братиславе и Киеве разворачиваются события и в книге. Роман действительно о любви и дружбе и одновременно о нашем общем прошлом и переломных 60-х, 80-х и 90-х, кардинально изменивших ход истории. Сегодня предлагаем читателям, как и обещали («Особый взгляд на общее прошлое», «ЛГ», № 21), отрывок из «Зоны энтузиазма», одного из самых известных произведений Банаша.
Шестого октября 1989 года берлинское небо озарили лучи лазерного шоу. Эти лучи были свободными, и они могли без согласования с восточно-германскими органами посетить и Западный Берлин. Когда жители обеих частей разделённого города наблюдали разноцветные эффекты на небе, они и не подозревали, что время, когда через стену проникнут не только лучи, но и они сами, уже совсем близко. Лазерное шоу в канун празднования 40-й годовщины образования ГДР организовал Центральный комитет СЕПГ… Когда на трибуну взошли Эрих Хонеккер и Михаил Горбачёв, публика бурно скандировала: «Горби, Горби, Горби!»…
После торжественного собрания гости переместились во Дворец республики. Эрих Хонеккер выступил с торжественной речью. Повернувшись к Горбачёву, он начал читать: «Уверяю вас, что социализм на немецкой земле, на родине Маркса и Энгельса, имеет прочную основу». Переводчик переводил Горбачёву и Раисе, сидящим слева от Хонеккера, который говорил своим старческим фальцетом и голос которого дрожал. Было заметно, что Горбачёв скучал. Возможно, он думал о тех, которые во время выступления своего руководителя собрались в нескольких метрах от Дворца республики на набережной Шпрее и скандировали: «Свободу, свободу!» Толпа собравшихся всё увеличивалась, растянувшись до Красной ратуши. Несмотря на хорошую звукоизоляцию, шум, доносившийся с улицы, нельзя было не услышать. Хонеккер договорил, потом чокнулся с Горбачёвым и Раисой. Потянувшись через свою супругу Маргот, он чокнулся и с чехословацким руководителем Якешем и румынским диктатором Чаушеску.
Это был последний тост Хонеккера. Через десять дней, во время «Недели противопожарной защиты ГДР» он «по собственному желанию» покинул пост генерального секретаря СЕПГ. Его преемник Эгон Кренц был всего лишь молодой копией своего предшественника. Протесты нарастали.
Четвёртого ноября союзы деятелей культуры ГДР объявили о проведении манифестации, на которой они потребовали свободы слова, передвижения, собраний и, главным образом, свободных и демократических выборов… Руководство ГДР уже не владело ситуацией. Началась настоящая революция. Это был протест не только части немецкого народа, но и всех граждан. Народ дал понять, что он не хочет быть массой, а гражданами, имеющими человеческое достоинство и гражданскую ответственность.
С ведома нового Центрального комитета СЕПГ и лично Эгона Кренца член политбюро Гюнтер Шабовский организовал 9 ноября 1989 года в 18 часов пресс-конференцию в восточно-берлинском департаменте печати… Телевидение ГДР транслировало пресс-конференцию в прямом эфире. Корреспондент итальянского агентства АНСА (Национальное агентство объединённой печати) Рикардо Эрманн опоздал, поэтому вынужден был сесть прямо перед сценой у ног члена политбюро Шабовского. В ту минуту ещё никто не знал, что здесь будет писаться история. Почти целый час в типично туманных выражениях Шабовский говорил о расширении для граждан ГДР возможностей ездить на Запад. По примеру нетерпеливых журналистов зал начал шуметь. В конце концов он неуверенным голосом произнёс:
– Выезды граждан ГДР в ФРГ могут состояться. – Зал продолжал шуметь. Эрманн, сидящий в метре от Шабовского, поднял руку первым.
– Это распространяется и на Западный Берлин?
– Д...да, – минуту спустя, явно колеблясь, ответил Шабовский.
– С какого времени это будет действовать? – Прозвучал в зале вопрос. Шабовский смотрел Эрманну прямо в глаза. Кто знает, что в эту минуту пришло ему в голову, но он на удивление решительным голосом ответил: – Сейчас же. – Потом он как бы осёкся, но джинн уже был выпущен из бутылки.
В эту самую минуту были ликвидированы обе части Германии. Томас и Хайке обнимались. Новость подхватило агентство Рейтер, её передавало всё западно-германское телевидение и все радиостанции… толпы людей уже ринулись к пропускным пунктам. Самый мощный удар пришёлся на пункт Борнхолмер Брюке…
Когда радио объявило, что граждане Западного Берлина собираются на стороне пограничного перехода в Восточный Берлин, Томас и Хайке не могли не присутствовать при этом. Этот переход отделяло всего несколько улиц от дома в западноберлинском Веддинге, где они жили… Улицы были полны людей. Однако с восточной стороны города их было ещё больше. Толпы людей скандировали: «Тог auf! Tor auf!» («Откройте ворота! Откройте ворота!») Пограничники явно нервничали. Люди, стоявшие впереди, спорили с пограничниками. Напряжение было огромным.
Никто не знал, применит ли высшее руководство силу. Оружие у полицейских было наготове. В боевой готовности находились пулемёты и водомёты. В конце концов дежурный офицер обер-лейтенант Ягер позвонил в Штази. Там прозвучал лишь растерянный ответ: – Постарайтесь оттеснить как можно больше людей обратно. Самых агрессивных пропустите... Ничего не поняв, Ягер положил трубку. Было ясно, что в центре всемогущей тайной полиции не знают, что делать… Он снова позвонил в центральный аппарат, чтобы получить согласие на отмену пограничного контроля. В окно его кабинета, расположенного в деревянном здании, колотили разъяренные жители Восточного Берлина. С другой стороны перехода кричали жители Западного Берлина: «Выпустите их, выпустите их!!!» Он попытался дозвониться, но никто не снимал трубку. С минуту подумав, он решил действовать на свой страх и риск. Он вышел и поднял шлагбаум. Было ровно одиннадцать часов вечера. Пропускной пункт Борнхолмер Брюке и его дежурный начальник стали тем самым слабым звеном в цепи, которое должно было порваться, чтобы все остальные звенья тоже распались.
Оказалось, что куры в клетке под названием ГДР не были довольны. Люди ринулись в Западный Берлин, танцевали, обнимались, плакали. Навстречу им шли их братья и сёстры из Западного Берлина. Сотни «трабантов» и «вартбургов» пробирались среди толпы людей на Запад. Томас и Хайке обнимали друг друга, а потом и своих соотечественников с востока. Постепенно к двум часам ночи были открыты все пропускные пункты в ФРГ и в Западный Берлин. Хозяева пивной на Курфюрстендамм разливали пиво бесплатно. Томас вместе с Хайке отправился к Бранденбургским воротам – символу разделённой Германии. Сотни людей забрались на стену. Томас смотрел на них. Он никогда не поверил бы, что на стене можно танцевать…
На другой день в девять часов в кабинете генерального секретаря ЦК СЕПГ Эгона Кренца зазвонил телефон. Телефонистка соединила его с советским послом Вячеславом Кочемасовым. – Товарищ Кренц, я хотел бы выразить тебе недоумение Москвы по поводу того, что вы в одностороннем порядке открыли переходы в Западный Берлин.
– Извини, товарищ посол, но это было согласовано с вашим министром иностранных дел Шеварднадзе.
– Да, но только открытие переходов между ГДР и ФРГ, а не в Берлине. Вы нарушили союзнические обязательства и статус Берлина. – Договорив, Кочемасов положил трубку…
Спустя час Кочемасов позвонил снова. Кренц, нахмурившись, снял трубку.
– Дорогой Эгон, я хочу передать тебе сердечный привет от Михаила Сергеевича. Он поздравляет немецких друзей. То, что вы сегодня ночью осуществили, он считает смелым шагом.
Кренц поблагодарил. Он начал обдумывать, что могло случиться в Москве, если посол в течение часа сообщил ему два совершенно противоположных мнения…
Он понял, что ГДР уже потеряна. Горбачёв – по пока что неизвестным причинам – предпочёл объединение Германии. В конце концов это отвечает и желанию подавляющего большинства немцев. Он поймал себя на мысли, а не хочет ли этого и он сам. И осознал, что в ту минуту пришёл конец не только ему, но и общественной системе, в которой он всё больше сомневался. Берлинская стена начала рушиться.