Вперёд, назад, обратноВыпуск 11

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Колесо обозрения

Игорь Бондарь-Терещенко

Теги: современная литература

Молодые авторы в поисках жанра

Основная тенденция современной прозы – не выдумывание будущего, а разглядывание прошлого. Или журналистская «лёгкость в голове», или основательная поступь постсоветского киберпанка с готикой включительно.

Судьба резидента-2

Александр Пелевин. Калинова яма. М.: Пятый Рим, 2017

…Все говорят, «Июнь», «Июнь», мол, лучший роман о предвоенных годах, а более убедительного Пелевина при этом отчего-то не замечают. Однофамилец, да. Ничем не хуже, нет. Но «да» и «нет» в литературных играх принято не говорить, поэтому речь не о персоналиях. Уместнее отметить лучшее – исполнение, сюжет, психологизм ситуации. Поскольку роман того же Быкова – о репрессиях в вузах, внутренних органах и толпе у репродуктора с объявлением вой­ны, то есть о хорошо известных событиях из жизни страны, о чём сам автор признаётся, «Дом на набережной» Трифонова упоминая. Тогда как роман Пелевина – как раз о том, что покрыто мраком, окутано кинематографическим флёром и замалчивается до сих пор в силу слабой информированности об этой стороне мирной жизни – и репрессированных студентов, и более чем внутренних органов, и даже радиосообщений по ту сторону границы на замке. Итак, речь о том же предвоенном времени, но более неизвестном, таинственном, романтическом и не затёртом диссидентской литературой, как у Быкова. Молодой корреспондент «Комсомольской правды» оказывается немецким шпионом, совмещающим службу в газете с разведывательными действиями. При этом в обаянии герою отказать нельзя, словно аналогичному персонажу из фильма «Ликвидация», а уж его журналистский жанр сродни писательскому. «Солнце обдало Москву последней порцией жгучей предвечерней жары, полыхнуло над горизонтом красным закатом и исчезло: стало свежо и прохладно. Он вдруг отчётливо представил себе взвод солдат вермахта, идущих колонной по Кропоткинской. Они будут уставшими, с перепачканными сажей лицами, с закатанными рукавами. Здесь уже не будет боёв: канонада будет слышна где-то дальше, за Кремлём, в районе вокзалов». При этом детали быта в романе отображены более чем убедительно – еда-питьё, разговоры-настроения – всё выказывает «энциклопедичность» натуры автора. Ведь книг, рассказывающих о начале вой­ны с необычной для общепринятой библиографии стороны, на самом деле немного. После этого ведь время в литературе, как известно, остановилось. На городской площади всегда стояла тумба, на которой специальный служащий каждый день заменял дату в квадратном окошке. Немцы наступали, эвакуация была положена не всем, но хранитель всегда уезжал первым – своё личное время Красная армия забирала с собой. У Пелевина в романе его пришлось законсервировать на неопределённый период, который, как видим, неплохо сохранился в «Калиновой яме».

Служба службой, а жизни врозь

Ася Петрова. Три жизни врозь. М.: Пальмира, 2017

В конце этого «наивного романа», как обозначила его молодой петербургский прозаик и переводчик, оказывается, что простые в общем-то вещи могут казаться безумно сложными. Поделив жизнь и судьбу на троих, как и было предсказано названием книги, герои обречённо бредут в будущее, в котором нет любви, но есть хрестоматийные покой и воля. «Я пришла к тебе, чтобы сказать, что наша с тобой жизнь значит для меня гораздо больше, чем любовь, брак и семья», – говорит мужу бывшая жена, советуя ему остаться с одной девочкой и не ломать жизнь другой. В основе романа – «филологические» рефлексии, работа в галерее, знаменитые и не очень художники. Для одного из них и составлен «молодёжный» список героини: «1) Я в первый раз серьёзно задумалась над тем, в своём ли я уме. 2) Я в первый раз поцеловалась. 3) Я в первый раз подумала, что от ошибок можно получать удовольствие. 4) Я в первый раз подумала, что проигрывать – это тоже круто. 5) Я в первый раз трогала мужские половые органы». Далее именно эта самая философия проигрыша и обыгрывается в жизни героев. И действительно, легко казаться победителем (стать, конечно, сложнее), а вот жить в постоянном сомнении в своих силах, восхищаясь успехом других – позиция более сложная. «Я вышла в соседнюю комнату, и на меня тут же на­хлынула волна презрения к собственной беспомощности», – то и дело жалуется героиня. Впрочем, жена героя, влюблённого в это самое беспомощное существо, не лучше. Хотя в этом уж случае она – причина победы мужа, поскольку всей своей жизнью, оказывается, подготовила его прыжок в будущее. Без неё, конечно. Да она и не грустит особо, ведя себя философски. Например, рассуждая о том, что когда ложишься с кем-то в постель, то «одновременно соединяешься со всеми женщинами, которые тоже лежали в его постели, прикасались к нему, любили его; проходишь по их следам, повторяешь их маршрут, оказываешься в их шкуре, в их роли и начинаешь примерять их на себя, сравнивать с собой, они становятся чуть-чуть родными». Заметим, что именно такую прозу сегодня называют излишне монологической, поскольку нескончаемый поток рефлексий и движет сюжет, а диалоги беспорядочны, обрывочны и уже не могут объединить «три жизни врозь». Возможно, оттого что роман действительно «наивный» и в реальности всё гораздо, гораздо проще, и сложными бывают лишь способы её описания.

Господин Шерстиклок

Марта Гримская. Усы стригут в полдень. М.: Эксмо, 2017

Сюжет этого авантюрного романа взят, что называется, из жизни, и бульварная фабула в нём перекликается с общественным, как говорится, мнением. И пока газетчики на полном серьёзе прочат в преемники президенту невероятных по своей фееричности персонажей, дабы хоть как-то разнообразить скуку своих изданий, в литературе случается буквально следующее. Выходит роман на злобу дня, сатира и юмор в котором дадут фору всем антиутопиям на подобную тему, появляющимся, заметим, постфактум. Итак, накануне выборов одному из министров приказывают создать фейковую партию, дабы отвлечь внимание электората от реальных оппозиционеров, а после, естественно, так же неожиданно исчезнуть. Создание фальшивой партии сопровождается набором в её ячейку персонажей вполне жизненных, ярких, интересных. Все они – школьные друзья главного героя, ведь к кому ещё можно обратиться в этой жизни? По сути, «Бригада» новейших времён, возрождённая в дружбе и любви к власти. Да и сам главный герой, модный парикмахер-стилист, случайно подвернувшийся усатому министру во время стрижки, знал эту самую жизнь не понаслышке. И был когда-то не просто модным хипстером, а с опытом блестящего комика, замахнувшегося на святое, то есть пародировавшего власть. Сам же он напоминает одновременно Остапа Бендера, по-иезуитски строго вопрошающего у Корейко, разве не стоит его вера миллион. «Разве накормить народ – это искусственная цель? – тихо, но властно сказал он. – Появление нашей партии просто назрело. Её ждали многие. И мы поняли эти ожидания и ответили на них. Мы попали в самую точку – поэтому рост нашей популярности совершенно естественен, он не требует каких-то мер и искусственных усилий». Стоит ли говорить, что идея с блефом накануне выборов, раздуваемая на многочисленных ток-шоу и встречах с олигархами, тоже имела «жизненное» основание. И эмблемой партии ХРЯПП (Хорошей Реальной Ясной-Понятной Партии) была «палка сырокопчёной колбасы в натуральной, естественно, оболочке и перевязанная бечёвками, перекрещивается с блистающим саксофоном, а над ними новая заря и – крупным шрифтом – слова: «СВОБОДА» и «СЫТОСТЬ». При этом, как отмечает автор, никого не волновало, что, как показала история, эти понятия были практически несов­местны.

Кто из лесу вышел

Антон Секисов. Через лес. М.: Ил-music, 2017

…В фильме «Русский лес», в котором главного героя играет автор этой книги, в очередной раз спорят о том, что «так в русской литературе ещё никто не писал». И даже скромность автора-героя напоминает ситуацию с Кульчицким в поэзии: «Васильки на засаленном вороте / Возбуждали общественный смех. / Но стихи он писал в этом городе / Лучше всех». Впрочем, пусть даже смеялись над героем упомянутого фильма, но футболка у него там была слишком модная, без васильков. «Антон Секисов, по моему мнению, один из лучших прозаиков поколения теперешних двадцатилетних», – подтверждает Роман Сенчин, который, кстати, тоже сыграл в эпизоде «Русского леса». Да и рассказ об этом в сборнике имеется. «Я переживал из-за того, что мне придётся быть перед камерой и среди людей, а что при этом придётся делать – трахаться, драться или, например, есть паштет, для меня было третьестепенной вещью. Пришлось удвоить дозу алкогольной анестезии. Другая вещь, из-за которой я начал переживать, была связана с поиском партнёрши для съёмок. Оказалось, многие женщины считают меня непривлекательным настолько, что даже имитировать секс со мной отказываются. Это очень и очень неприятно». В целом даже на фоне такой динамичной интриги (дадут герою в конце концов или не дадут), сюжеты в книге, безусловно, повторяются. Но для «молодёжной» прозы это нормально – герой переживает уход от девушки или новую влюблённость, и единственный жизненный опыт в таком возрасте не должен смущать. «Наверное, нужно было съехать с квартиры, каждый квадратик которой напоминал о ней, – сомневается он. – Я умудрился найти ещё один волос. Странно, почему они не кончались, ведь я убирал кровать. А может, волос был не её?» Кроме того, «социальная проза» была у Секисова в «Крови и почве», а здесь вполне себе лирические рассказы, так сказать, передышка в пути. Дышит автор-герой, заметим, ровно, стилистических сбоев не наблюдается. И зря сегодняшнюю прозу ругают за то, что она напоминает общение в социальных сетях и в ней сплошные монологи рассказчика, а диалоги, спохватываясь, вставляют нынче, как описание природы. И что, мол, в зарубежной литературе такого не случается. По крайней мере, у Секисова с этим проблем нет, и скупость его диалогов – это приём, а не тенденция: что особенного скажешь, «не вынимая изо рта», как у Егора Радова? (У героя фильма «Русский лес», кстати, в одном из эпизодов во рту «показательная» для «немоты» приёма трубка для гастроскопии.) Что же касается выигрышной в данном споре зарубежной прозы, то с её стилистикой автор сборника вполне солидарен. «Пальцами я перебирал зубочистки, а в голове перебирал слова, которыми мог попытаться утешить маму», – сообщает его герой, а мама в романе Дугласа Коупленда «Нормальных семей не бывает» вспоминает своих сыновей, словно трогает языком зубы во рту.

Страна Аэрофлот

Ольга Брейнингер. В Советском Союзе не было аддерола. М. АСТ, 2017

…Автора следующего романа называют надеждой русской литературы. Надежда, если коротко, в том, что юное поколение писателей ещё помнит Советский Союз и может о нем рассказать. Неужели только в этом, спросите? Наверное, не только. Просто так бы хотелось тому, кто называет и надеется, то есть живёт прошлым и знать не желает будущего. А вдруг, спросите, там тоже он? То есть она – надежда и традиция? В принципе роман Ольги Брейнингер уже названием первой части может вселить сомнение насчёт целей его создания – помнить или верить? «Советский Союз, которого уже никогда не будет, и городá, о которых все забыли» – это уже заявка, согласитесь. Но не более, поскольку чаемой традиции социалистического, скажем, реализма, и даже стилизации под Распутина–Белова–Дудинцева и даже Маканина мы, конечно, не увидим. Это вам не Америка, где всё есть, кроме лаптей из анекдота о конкурсе на поиск отсутствующих товаров в супермаркете, в котором выиграли советские туристы. Во-первых, странно было бы увидеть эту самую русскую традицию у этнической немки родом из Казахстана, окончившей Литературный институт в Москве, живущей в Бостоне и преподающей в Гарварде. Во-вторых, это ведь и хорошо, поскольку если уж и захватила автор одной половинкой судьбы полную, мягко говоря, прострацию советского мрака, то её желание оттуда вырваться и порождает всяческие надежды. Например, стиль. О нём также в первых же строках этого зарубежного письма. «Первую главу «Гламорамы» Эллиса никому не повторить», – сообщает героиня, и значит, стоит стремиться. Действительно, роман – всё сплошь стремление описать «совковую» жизнь в «иностранных» категориях, и даже сюжет – молодая женщина, приехав в Гарвард (а откуда же ещё черпать впечатления), становится жертвой «эксперимента века» по программированию личности. О самом эксперименте рассказано вскользь, по большому сюжетному счёту он и не важен, а вот юность в Казахстане, свадьба в Чечне, жизнь в Германии и Америке – это, согласитесь, интересно, это движение. Вот только сюжета ли, не лошадки по кругу? А ещё, говорят, это роман поколения. В любом поколении, сказал бы в рифму Шкловский, а Слуцкий бы подхватил – есть момент околения. То есть штампы, мемы и прочий эрзац стиля. «– Меня никто не любит, – говорят в одном таком комиксе. – Я тебя люблю, – возражают в ответ. – Плевать я на тебя хотела», – закрывают тему в финале. Ну, или повеселее, если хотите о девочке-глупышке: «– Давай встречаться? – говорят ей. – Давай, а с кем?» – соглашается она.

Вперёд, назад, обратно

Ольга Бешлей. Мой дикий ухажёр из ФСБ и другие истории. М.: Эксмо, 2017

Автора этой книги называют в предисловии «чутким проводником в сегодняшний мир, где «никто не знает, как писать, никто не знает, что делать», искренне полагая её книгу не коллекцией баек, а романом воспитания. Стоит отметить, что со времён шоковой терапии, которую практиковала в своих текстах её предшественница Анна Козлова, многое изменилось, а жанровая высота по-прежнему манит молодых и неопытных. Так, например, пресловутые арабы из творческого наследия Козловой у Бешлей заменены на жителя Мальты из первого рассказа сборника, а весёлые оргии заменяют разговоры о парне, оставшемся в Москве. Что же мешает молодой журналистке из автобиографической книжки быть лучше, интереснее, быстрее? Деньги, которые предлагает криминальный ухажёр? «Вот и брат говорит, что в деньгах», – удивлялся герой культового фильма «народному» представлению о силе. Родители героини – туда же, к истокам сермяжной традиции. «Ваше поколение может жить легко», – кричит ей мать, на пару с отцом бросившая ради бизнеса институт. И всё же не получается, и даже мантра критика в предисловии о том, что в романе Бешлей «можно расти в обе стороны: вперёд – обживать взрослость или назад – разблокировать молодость» – не помогает. Понятно, что проза молодых во многом экспериментальна, и в будущем такой Тянитолкай будет выглядеть милым анахронизмом, но проживать жизнь в литературе ещё не означает лаборатории жанра. То есть можно забавно рассказывать о различных житейских ситуациях, имитируя движение сюжета, но если эти ситуации разняться лишь местом действия, а не психологизмом, развитием образа или хотя бы внутренней организацией текста, то и роман с жизнью не сложится. С литературой – обязательно, поскольку любой опыт летит в писательский котёл, а его в жизни героини хватает. В основном это, конечно, шишки, которые стала набивать дочь упомянутых бизнес-родителей, которые бросили её в омут жизни, то есть в общежитие, где она ни убираться, ни готовить не умела. Зато разговоры о политике разговаривать – вполне. «– Я очень уважаю президента страны, которой стольким обязана, – спокойно ответила Латышка. – Я умею быть благодарной», – сообщают нам в этой самой студенческой общаге, и говорить в общем-то не о чём.» – Все аргументы, услышанные мной на родительской кухне, как будто вдребезги разлетались о непоколебимую уверенность в Латышкином голосе. Я вдруг пожалела, что из кармана пальто нельзя как-нибудь достать моего папу».