Идея всемирного человечества
Литература / Литература / Сухово-Кобылин – 200
Гачева Анастасия
Художник Василий Тропинин. Портрет Александра Васильевича Сухово-Кобылина
Теги: Сухово-Кобылин
Предтеча русского космизма
Александр Васильевич Сухово-Кобылин запечатлел своё имя в истории не только драматической трилогией, не сходящей с театральных подмостков. Вторая ипостась его творческой личности – философия. Писатель и мыслитель – один из предтеч русского космизма, идеи которого в XX веке вдохновляли пионеров космической отрасли. И поистине неслучайно 200-летие со дня рождения А.В. Сухово-Кобылина соседствует с двумя другими юбилеями – 160-летием К.Э. Циолковского (17 сентября) и 60-летием запуска первого спутника (4 октября).
Предоставляем слово филологу, исследователю традиции русского космизма Анастасии Гачевой.
Младший современник автора «Свадьбы Кречинского», родоначальник космической эры Константин Циолковский называл себя Гражданином Вселенной. В своей космической философии он говорил «нет» пресловутой «Табели о рангах», принципу сословности, искусственно разделяющему людей, раздвигал стреножащие границы времени и пространства, радикально расширяя объём жизни и действия личности. Аристократ Сухово-Кобылин в текущей повседневности от сословности не отказывался и дворянское достоинство свято чтил. Зато в своей философии Всемира, над которой работал без малого сорок лет, он, подобно родоначальнику космонавтики, мыслил не в локальных масштабах – родной Кобылинки, Первопрестольной Москвы, России, Европы, да что там – даже планеты Земля, но поистине в масштабах Вселенной.
Самый ход его жизни и мысли демонстрирует то, что Достоевский называл «тайной человека». Можно ли было представить, что в юности блестящий дворянин, светский лев и красавец, достигнув зрелости, начнёт задаваться вопросами о месте личности не в пространстве столичной гостиной, а в пространстве Вселенной? Можно ли было представить, что кабинетный учёный (попробуй-ка, сорок лет просиди в кабинете за переводом гигантского труда, пусть и самого что ни на есть гениального – а Сухово-Кобылин задался дерзким проектом перевести всего Гегеля!), человек строгого, почти «немецкого» ума, получивший философское образование сначала в России, затем в Гейдельбергском и Берлинском университетах, даст такую волю философской фантазии, что нарисует образ… космического человечества и заговорит о перспективах бессмертия? И это тогда, когда даже эра авиации была ещё только в проекте! Можно ли было, наконец, ожидать, что ревностный поклонник Гегеля, претендовавший на глубинное, «интимное» понимание своего кумира, в конечном итоге не удовлетворится гегельянством? И начнёт выстраивать собственный синтез, в центре которого – не безличный Абсолютный Дух, проходящий этапы своей эволюции и пользующийся людьми и вещами как материалом для своего движения вперёд, но всё человечество в совокупности конкретных «я», поступательно движущееся к совершенству.
Сухово-Кобылина можно назвать одним из первых русских футурологов – причём с особым – оптимистическим, светлым склонением. Литература и философия любят в качестве образа будущего рисовать «страшилки», вроде всяких космических и земных катастроф, рукотворного апокалипсиса, устраиваемого то ли самим человечеством, то ли могущественными «пришельцами», которые хоть и называются братьями по разуму, но на деле не являются таковыми, ибо разум этот – злой, инфернальный, нетворческий. Сухово-Кобылин вдохновляется иным, созидательным разумом, направляющим «поступание» человечества от первобытного, стадного состояния через ступени взросления к вселенской «божественной общине», «Царствию Божию», Civitas Dei.
Поприще человечества, обретающего совершенство, по Сухово-Кобылину, не ограничивается только Землёй. В этом он близок и Циолковскому, и философу общего дела Николаю Фёдорову, утверждавшему: «Порождённый крошечною Землёю зритель безмерного пространства, зритель миров этого пространства должен сделаться их обитателем и правителем». В том, чтобы ограничиться только Землёй, Сухово-Кобылин видит мало достоинства для существа, одарённого творческой мыслью. «Космический шар», «обитаемый ныне земным человечеством», есть только «клетка», в которой оно пребывает «в тяжком и неодолимом заключении». Прорвать оковы «теллурического» мира, подверженного духу тяжести, стреножащего человечество в его движении вперёд, – в этом Сухово-Кобылин видит главную задачу будущего. Ограничившись же только Землёй, homo sapiens не преодолеет своей двойственной, «зверообразной» природы и всегда будет маячить перед ним перспектива падения – в хаотическое, инфернальное состояние, где царствует «антропофаг», «человек-зверь», «пожиратель самого себя», «человек-дьявол», «дьявольский человек».
Жизнь в пределах земли – лишь начало движения во Вселенную. «Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели». Это высказывание Циолковского в эру космоса не будет вызывать удивления. Не так было в XIX веке. Недаром, когда Лев Толстой на заседании Московского психологического общества впервые представил идеи Фёдорова о регуляции природы, победе над смертью и на вопрос: «Куда же девать всех воскресших?» заявил: «Царство знания и управления не ограничено Землёй», ответом ему был «неудержимый смех всех присутствующих». Мысль об освоении космоса была по-настоящему опережающей время. Нужно было иметь дерзновение, чтобы стать её проводником.
Сухово-Кобылин дерзнул. В своём «Учении Всемира» он представил теорию трёх стадий развития человечества: земной (теллурической), солнечной (солярной) и сидерической (звёздной). Знаменитой гегелевской триаде «тезис–антитезис–синтез» придал футурологический смысл. Описывал, как, выйдя за пределы Земли, род людской освоит Солнечную систему, заселит другие планеты, создаст многие цивилизации, а затем расширится в дальний космос, проникнув в глубины Вселенной, одухотворив её мыслью и чувством. Высший синтез для философа – «сидерическое, или всемирное, человечество, т.е. вся тотальность миров, человечеством обитаемых, во всей бесконечности Вселенной».
Но как сделать так, чтобы этот синтез действительно оказался достигнут, чтобы человечество смогло достичь ближних и дальних планет и чтобы потом группы бывших землян, расселившиеся на разных планетах, не утратили связи друг с другом из-за огромной протяжённости космоса, той безграничности, которую не могут побороть и самые совершенные средства передвижения? Тот же Константин Циолковский предложит ракету, космический корабль, межпланетную станцию, видя в них средства освоения ближнего, а затем и дальнего космоса. И вдохновлённые его мыслью фантасты ХХ века – Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие – будут рисовать будущее космическое человечество, которое бороздит океан Вселенной на межпланетных кораблях и является цивилизацией супертехники, главная цель которой – пробиться через пространство.
Однако ещё Николай Фёдоров предупреждал, что одно лишь техническое могущество – иллюзорно, что человек, чтобы реально действовать в масштабах космоса, должен совершенствовать свою природу, обрести «полноорганность», способность перемещаться в пространстве, жить в разных средах. У Сухово-Кобылина встречаем тот же вектор творческой мысли. Стремясь преодолеть будущую пространственную разъединённость рода людского, его распадение на отдельные «планетные человечества, остающиеся вне всякого общения друг с другом», он провидит в будущем такую трансформацию нашего организма, которая позволит эту пространственную протяжённость преодолеть.
Остановимся и поясним. Говоря о преображённой, бессмертной телесности, которую должен обрести человек, русский космизм не заигрывает с оккультизмом. В этой системе идей нет места всяческого рода астральным планам и тонким телам. Знаменитый тезис Фёдорова «Наше тело станет нашим делом» касается не виртуального, а реального тела, того, о котором прекрасно скажет потом Мандельштам: «Дано мне тело – что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим?» Он требует нового синтеза, где антиномия «дух» и «материя» преодолевается и полярности соединяются, являя образ преображенной, духоносной телесности.
Сухово-Кобылин не меньше, чем Фёдоров, жаждет, чтобы был наконец преодолён тот парадокс человека, который так обнажён и так горек, когда мы, стоящие на земле, созерцаем полёт птиц, воплощение свободного парения и красоты, сознавая, что сами так фатально и постыдно стреножены. Парадокс, на который обратил внимание ещё Тютчев, запечатлев его поэтическим словом:
Природа-мать ему дала
Два мощных, два живых крыла.
А я здесь, в поте и в пыли,
Я, царь земли, прирос к земли.
«Птица есть поэт, славящий Бога» – так скажет об этом великом даре летания Сухово-Кобылин. Птицы, добрые друзья человека, являют будущую совершенную, ангельскую его природу, неотъемлемым свойством которой является способность к безграничному перемещению. Дело за человеком – как использовать то, что увидено. Сухово-Кобылин задаётся вопросом: если даже «рыба смогла выработать свой организм для того, чтобы плавать в воде, птица, чтобы плавать в воздухе», то почему человек, «даровитый полубог», покоривший себе теллурические пространства рельсовыми путями, телеграфом и телефоном, не властен будет возвести мало-помалу свою лёгкость, чтобы подобно рыбе в воде и птице в воздухе, плавать в эфире»?
В самой технике, на которую так уверенно опирается теллурический, подвластный духу тяжести человек, Сухово-Кобылин призывает видеть не панацею, а своего рода проекцию будущих возможностей нового, одухотворённого тела. Умные машины и механизмы, как бы продолжающие наши органы, не замена их, но «почин и зерно будущих органических крыльев, которыми человек, несомненно, порвёт связующие его кандалы теллурического мира». Философ Всемира провидит, как в процессе движения человечества к будущей звёздной эпохе «человека технического» сменит «человек летающий», полагая начало эре ангельского, «идеального человечества».
Идеи и проекты Сухово-Кобылина при его жизни так и не получили известности, остались «в душевной глубине» и на листах неопубликованных записей, к тому же сильно поредевших в результате пожара, вспыхнувшего в Кобылинке в 1899 году. Быть может, теперь до философских текстов писателя всё же дойдут умные, воскрешающие руки потомков?