Стюардесса по имени…
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Удмуртии
Теги: Вера Пантелеева , проза Удмуртии
Вера Пантелеева
Родилась в одном из сельских районов Удмуртии. В 1991 году окончила Литературный институт им. А.М. Горького, в 1998-м – аспирантуру Института мировой литературы РАН. Кандидат филологических наук, доцент. Автор двух монографий, ряда школьных учебников по удмуртской литературе, около ста научных работ, сборника прозы «Триптих» (2016). Пишет на русском и удмуртском языках.
Я сидела за первой партой у окна и, когда Мария Прокопьевна вошла в класс и подошла к учительскому столу, сразу почувствовала её особенный настрой.
– Дети, – сказала она торжественным голосом, – хотите увидеть настоящий самолёт?
«Спрашивает ещё», – успела подумать я, как класс заорал: «Да-а-а!!!»
– Ну что ж, одевайтесь и ждите меня.
Мы быстро собрали портфели, оделись и шумной гурьбой выбежали во двор. Было ещё не совсем понятно, чему больше радоваться: несостоявшемуся уроку или предстоящей экскурсии в аэропорт. О том, что в двух километрах от нашей деревни скоро откроется аэропорт, давно знала каждая собака, но чтобы вот так неожиданно… Хотя чего неожиданного. Вот вчера вечером к нам заходил Евтихий Петрович, давний отцовский школьный друг, а по-маминому «собутыльник», и тоже говорил об этом. И ему можно было верить. В отличие от моего отца, он работал не механиком в колхозе, а в этом строящемся аэропорту. Там, конечно, полдеревни работало, особенно мужики, но только один Евтихий Петрович носил фирменную одежду тёмно-синего цвета: фуражка, костюм, плащ с широким поясом. Ну, точно лётчик. Я так и думала, но старшие сёстры смеялись: «Какой он лётчик? Физик он, только из школы выгнали за пьянство». Физик так физик, но сильно пьяным я его ни разу не видела, только подвыпившим. И поющим жалобные или, наоборот, революционные песни. Это зависело от его настроения.
Он и вчера пел. Посидели с отцом в холодном летнем домике, меня попросили принести солёных огурцов из погреба, я и успела подслушать их разговор, потом они по меже картофельного огорода спустились к речке. А оттуда ещё долго доносился его зычный с хрипотцой голос. Пел Евтихий Петрович всегда одни и те же песни, но вчера была «Тёмная ночь»:
…Тёмная ночь, только пули свистят у виска…
– Ты чего мурлычешь? – ткнула меня в бок одноклассница Валя. – Не видишь, Марья Прокопьевна вышла, и все уже побежали.
– Так побежали.
Стоял пасмурный сентябрьский день. Одеты мы были соответственно погоде и деревенской моде: все девочки-первоклассницы – в одинаковых цветных болоньевых шуршащих курточках и таких же разноцветных полушерстяных платках, мальчики – в тёмных болоньевых куртках и фуражках. Одежда у всех была куплена на вырост, на два-три года вперёд, обувь покупалась по такому же правилу, поэтому наши острые коленки болтались в широких голенищах резиновых сапог. В аэропорт мы двинулись пешком, прямиком через только что выкопанное колхозное картофельное поле, временами довольно сильно увязая в дорожной или, наоборот, бездорожной грязи.
Самолёт – огромный, белый, величавый, гордый – один стоял на взлётной полосе, резко контрастируя с окружающей грязью и осенним унынием. Мы все прильнули к высокому забору из тонких металлических прутьев и во все глаза глазели на него. Я прочитала: «Ил-18». По взлётной полосе взад-вперёд ходили и бегали молодые парни, мужчины постарше, видимо, строители, все суетились и кричали. До нас им не было никакого дела. Стал моросить дождь, как вдруг откуда ни возьмись по ту сторону решётки появился Евтихий Петрович, поговорил о чём-то с Марией Прокопьевной и исчез за самолётом. Сердце заколотилось, мы стали оглядываться и перешёптываться друг с другом:
– Ты видел Гришкиного папу?
– Да. Он, наверное, лётчик.
– Никакой он не лётчик. Просто здесь работает.
– Да тише ты. Почему не лётчик? В форме же.
– Ну и что? Так бывает: в форме, но не лётчик.
– Откуда ты знаешь?
– От верблюда.
Вскоре Евтихий Петрович появился с другим мужчиной, также одетым в форму, он открыл решётчатые двери и громким красивым голосом скомандовал:
– Ну-ка, бегом к самолёту! Бегом, бегом!
И мы побежали молча, затаив дыхание. Остановились перед самолётом возле лесенки (то, что это трап, я ещё не знала), встали в шеренгу – грязные, с растрёпанными волосами, вылезающими из-под платков, в больших резиновых сапогах. Самолёт походил на огромного лебедя из сказок, он и правда был сказочный. Лестница была устлана красной ковровой дорожкой. Такое я видела впервые. Стало немного страшновато. Мы молчали. И вдруг – о, чудо! – в самолёте открылась дверь, и на верхней ступени лестницы появилась девушка неописуемой красоты.
– Бортпроводница, – прошептал кто-то.
– Нет, это стюардесса.
– Дураки. Это одно и то же…
– Много знаешь…
«Да тише вы», – прошипела я, боясь что-то не разглядеть в этой красоте. Невысокая блондинка с очень тонкой талией, огромными голубыми глазами и ямочкой на щёчках. Она улыбнулась и медленно стала спускаться к нам. На ней был костюм тёмно-серого цвета, на голове – аккуратная пилотка под цвет. Юбка до колен и чёрные лакированные туфли на высоких каблуках подчёркивали её точёные ножки. Она излучала божественный свет. Она парализовала мой ум – я не могла отвести от неё взгляд. Дойдя до середины лестницы, девушка произнесла ангельским голоском:
– Ну что, малыши, снимаем сапожки и вперёд в самолёт!
Сапожки полетели на взлётную полосу, а мы побежали по красной дорожке. Вверх-вверх-вверх… В самолёте снова встретились с мужчиной, открывшим нам решётчатую дверь. Он что-то рассказывал, но я ничего не слышала: была под гипнозом стюардессы. Я протискивалась среди одноклассников, чтобы стоять поближе к ней, рядом с ней и вдыхать аромат её духов. Этот запах впился в мой мозг.
Домой я вернулась словно с другой планеты. Переоделась, пожарила яичницу и вышла на огород – сёстры копали картошку.
– Где так долго была? Вишь, погода портится, собирай быстрее в мешки, – обе в один голос.
Я медленно, нехотя стала собирать картошку в ведро и думала о неведомом мне далёком мире, в котором царят другие – отличные от деревенских – запахи, и живут другие – красивые – люди. «Вот вырасту и тоже стану стюардессой. И буду летать. И больше никогда не буду собирать эту картошку. Ни-ког-да. Только возьмут ли меня туда с моими чёрными волосами? Бывают ли черноволосые стюардессы?»
Я весь вечер думала над этим вопросом и не знала ответа. Мама за ужином встревожилась:
– Ты случайно не заболела? Что-то вся притихшая и почерневшая.
Я заплакала.
– Заболела?
– Да…
– Что болит? Простудилась? Горло, живот, что?
– Не знаю. В голове рой всяких мыслей. Я стюардессой хочу стать.
– Чего? Какой стюардессой? Девочки, что она несёт? Что случилось? – спросила она у сестёр.
Те хихикнули и пожали плечами.
– Настоящей стюардессой. Только вряд ли меня возьмут, черноволосую, – я отодвинула чай и вышла из-за стола, ушла в комнату, что была отделена от печки занавеской.
На кухне всё ещё что-то обсуждали. Потом на кухню зашёл отец, только что вернувшийся с работы, с уборочной. И на мамин вопрос: «Что молчишь?», тихо вздохнул:
– Да новость у меня плохая. Только что узнал, что Петрович, Евтихий Петрович умер. Инфаркт… Ведь только вчера заходил… Кстати, а где Рита? Она была сегодня в аэропорту? Он же хотел первоклассникам экскурсию организовать. Сегодня, говорил, пробная посадка самолёта будет. Успел ли?
– Успел…– тихо ответила я из-за занавески.