Я стала на красную глину Под полуобморочное солнце, А мимо плывут бедуины Иероглифами на горизонте. Связкой невольников — гроздь винограда, Лица — маслины под серым прикрытьем, В воздухе сонно стрекочут цикады, Будто и нет здесь иных событий. Полдень, дорога, гортанный намаз, Ветер плетет из песка свои косы, Я здесь, мне кажется, в тысячный раз, Но не смогу объяснить, если спросят: — Что это?                 Камень. А из него, Прямо из камня, а не из расщелины, Крепко упершись упрямой ногой, Выпростал с силой себя крутошеий, Бог весть откуда явившись, цветок. Слов я других не ищу и не знаю, Лучше его так никто и не смог Мне рассказать, что такое Израиль.

Бог умудрил, да не слишком, наверное… Руку тяну свою, руку безмерную, Тянется, тянется, сослепу, ощупью То ли ветрами, а может быть осыпью То ли сквозь щели, щеколды и заперти Не дотянуться до ближней мне паперти Чтоб постоять там без имени-звания И попросить бы за тех, на окраине, Что на окраине пальцев несмеженных Оторопь-оторопь, поле бесснежное, Поле сухое, от ветра оглохшее, Свей из руки мне шнурок, да потоньше бы, Да подлинней, чтобы морем и сушами Мог протянуться, а время бы слушало, Хоть на мгновенье, землею и недрами… Бог умудрил, да не слишком, наверное.