Вторая половина июня 1759 г. от Р. Х.,
Франкфурт-на-Майне, ул. Олений Брод,
ставка военного губернатора французов графа
Теа де Тораса де Прованса
– Ваша светлость!
Месье Орли оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на Кароля, замершего возле порога в нерешительной позе.
– Снова малый к вам просится.
– Хорошо, братец, пусть подождет еще… – граф скользнул взглядом по бумагам, – …еще семь минут. Мне этого хватит. Тогда зайдешь вместе с Иоганном Вольфгангом, заберешь письма – и как обычно… Все, давай-ка я наконец-то закончу писать, пожалуйста.
Семь минут пролетели незаметно. В один и тот же миг, когда Григор Орли начал капать растопленным зеленым воском на оборотную сторону составленного письма, с лестницы донеслись частые шаги, затем в комнату влетел радостный мальчуган и воскликнул:
– Вот мое стихотворение, герр генерал! Я написал!
Граф благосклонно кивнул гостю, далее приложился к небольшой восковой лужице перстнем, отдал запечатанное письмо вместе с двумя другими Каролю и поинтересовался:
– О Лореляй, как ты и говорил?
– Да, герр генерал, о ней.
– Что ж, слушаю внимательно! Читай.
Кароль вышел из комнаты на цыпочках, а Иоганн Вольфганг Гёте начал декламировать стихи о вечно юной русалке Лореляй, которая стережет сокровища Нибелунгов, скрытые под высоченной скалой в глубоком рейнском омуте.
Рыбацкая дочь Лора влюбилась в пожилого зажиточного собственника замка Штальек, в жилах которого текла благородная кровь легендарных воинов. Когда рыцарю настало время умирать, он заставил Лору поклясться, что любимая примет на себя миссию охраны сокровищ, которую воин свято выполнял на протяжении долгой жизни, не разрешая никому приближаться к заповедной скале. Рыбацкая дочь пообещала, что так и произойдет. Когда душа возлюбленного рассталась с телом, девушка поднялась на священную скалу и бросилась оттуда вниз.
С того времени стоит любой лодчонке или кораблю подплыть слишком близко к заповедному месту посреди бушующего потока, как оттуда выныривает златовласая Лореляй, поднимается на верхушку скалы и начинает петь кроткую песню таким волшебным голосочком, что не заслушаться просто невозможно. Но это ужасная ловушка: под влиянием непоборимых чар судно разворачивается против течения, со всего маху налетает на скалу и седые волны древнего Рейна смыкаются над обломками. А коварная русалка Лореляй звонко хохочет и бросается в водоворот – вслед за потопленными горемыками…
Пока мальчуган читал стихотворение, граф даже не пошевелился. Хотя это и далось ему нелегко: ведь Орли до сих пор не излечился окончательно от полученного весной ранения, поэтому в голове немного дурманилось. Сейчас бы полежать… или выкурить добрую шишу… Ему бы сразу полегчало.
Однако, учитывая последние вести, генерал хорошо понимал: вскоре ему придется вернуться в свой корпус. А потому следует отвыкать даже от самой мысли, что у него есть хотя бы наименьший шанс расслабиться и отдохнуть. Это станет возможным, только когда летняя батальная кампания останется позади, а французское войско вновь станет на зимние квартиры, не раньше. А до тех пор… воюй, генерал, воюй!..
Впрочем, была еще и другая причина сидеть тихо, не шевелиться и не перерывать этим Иоганна Вольфганга – стихотворение графу в самом деле понравилось!
– Вот что я скажу на это, мальчик… – задумчиво произнес Орли, когда чтение в конце концов завершилось. – Бесспорно, у тебя есть талант к изящной словесности. И если ты только захочешь… а также не пожалеешь усилий и времени…
Затаив дыхание, юный Гёте смотрел на француза. И тот торжественно изрек:
– Да, если не пожалеешь усилий и времени, не будешь пугаться превратностей нищей жизни, когда-нибудь из тебя выйдет незаурядный поэт.
– Вы в самом деле так считаете, герр генерал?!
– Разумеется, мой друг, разумеется!
– О-о-о, герр генерал!..
Растроганный таким комплиментом, мальчик порывисто бросился к графу, однако этим резким движением причинил ему неумышленный вред. Орли наморщил лицо и зашипел сквозь зубы от боли, а Иоганн Вольфганг ошеломленно отшатнулся, забормотав:
– О-о-о, герр генерал, извините, пожалуйста, извините! Я не хотел…
– Да, знаю, знаю… Просто мне больно, вот и все.
– Извините, герр генерал!
– А, ерунда…
В конце концов граф перешел на кровать, стоявшую в уголке комнаты, устроился там поудобнее, Иоганн Вольфганг осторожно (чтобы снова не причинить лишних хлопот) уселся на краешке стула рядом – и спокойная взвешенная беседа продолжилась на том же самом месте, на котором завершилась вчера.
Понятное дело – речь шла о скале Лореляй, вздымавшейся посреди Рейна. Только если юный Иоганн Вольфганг восторженно щебетал о тамошних головокружительных видах, то генерал-поручик оценивал это милое место с точки зрения профессионального воина. Ведь красота красотой, а вот то, что скала Лореляй является естественной неприступной крепостью, с этим не поспоришь…
– Почему вы, герр генерал, все время говорите о войне? – не удержался в конце концов от вопроса мальчуган.
– Потому что я военный! О чем же еще мне говорить в таком случае? – искренне удивился граф.
– Да хотя бы о сокровищах Нибелунгов! – сказал Иоганн Вольфганг, причем в его глазенках вспыхнула хитрая искорка. – Ведь вы вдобавок человек состоятельный.
– Если уж вспоминать Нибелунгов, то именно как непревзойденных воинов. – Орли пожал плечами. – Вот видишь, круг замкнулся…
Мальчик лишь вздохнул. Граф искренне рассмеялся в ответ:
– Ну не обижайся, пожалуйста. Я тебя понимаю: ты еще совсем молод, если не сказать – мал, у тебя чистая романтическая душа. Тогда как у меня свои соображения и совсем другой взгляд на мир.
– А о чем именно вы думаете? Неужели все время о войне?
– Но ведь нынешние боевые действия продолжаются…
– Разве нельзя отдохнуть от этого хотя бы на мгновенье?
Орли утомленно закрыл глаза.
«Хотя бы на мгновенье отдохнуть». Так, было бы неплохо, совсем неплохо…
Тем не менее, пока казаки остаются изгнанниками на чужбине, успокаиваться он просто не имеет права.
Не время, еще совсем не время!..
– Такие вот дела… – осторожно начал Орли. Сразу же вспомнил о только что написанном письме, об аргументах в пользу создания Рейнской Сечи, уже в который раз обращенные к его королевскому величеству. И в который раз, кажется, напрасно… – Я уже неоднократно рассказывал тебе, что не принадлежу к французской нации, что я – казак.
– А-а-а, да! – поторопился кивнуть Иоганн Вольфганг. – Казаки – это словно наши Нибелунги, я помню.
– Именно так, словно Нибелунги, – улыбнулся Орли. – Но тогда где и жить нам, как не на той скале Лореляй?
– А и в самом деле! – искренне удивился мальчуган. Граф зажмурился, еще раз вспомнил очередное послание к августейшей персоне, вздохнул и сказал тихо:
– Тем более, когда казаки еще жили в родной Украйне, а не мыкались в изгнании, то очень любили селиться именно на таких скалах посреди бушующих рек. И самое славное, самое известное, самое легендарное место их поселения называется Запорожской Сечью.
– А вы бывали там, герр генерал?
Орли раскрыл глаза, помолчал немного, грустно вздохнул:
– Разумеется бывал, мальчик! И неоднократно…
Сказал это – и как-то загадочно улыбнулся.
Август 1734 г. от Р. Х.,
украинские земли
– Ну, и почем у тебя, к примеру, фунт изюму твово?
Мысленно усмехаясь, Григорий назвал цену, которая минимум впятеро (если не больше!) превышала реальную. Когда легкий шок от услышанного прошел, лицо повара перекосилось, и он завопил так, что все присутствующие на знаменитой Сорочинской ярмарке оглянулись на них:
– Ах ты ж, морда татарская, нехристь, чума на твою голову, что за околесицу ты несешь?! Аль ты в своем уме, аль уж не знаю, что и думать о тебе, пес нечестивый?!
– Мой не глупый савсем, мой какий хотеть, такий и продавать, – ответил на это Григорий и, подпустив в голос легенькие нотки наглости, прибавил: – Это твой дурак!
– Что-о-о?! – у бедного повара аж дыхание перехватило.
– Эге, савсем-савсем глупый! – Григорий широко улыбнулся, зачерпнул полную пригоршню изюминок, ткнул под нос ошарашенному покупателю и залепетал, нарочно перекручивая слова: – Сматри суда, какий кароши изумки – о!.. о!.. о!.. Саладкий – какий чистый мед!.. Черный – какий глаза твой женщина!.. Балшой – какий твой шиш!.. Во!!!
И чтобы окончательно разозлить повара, Григорий бросил пригоршню изюминок назад в мешок, скрутил и ткнул повару в лицо кукиш. Вся ярмарка так и взорвалась искренним хохотом: еще бы – нашелся же глупый татарин, который средь бела дня так поиздевался над ненавистным московитом! Не смеялся лишь оскорбленный до глубины души повар… и еще двое слуг, которые внимательно следили за развитием скандала, притаившись за телегой опошнянского гончара. Григорий знал, что именно они будут докладывать через некоторое время своему господину, казацкому полковнику: «Вот уж выкинул гетманыч кумедию, так выкинул! Если бы не знали, кто он на самом деле, ни за что бы не подумали чего-то другого о том спектакле!..»
Между тем оскорбленный до глубины души повар призвал «всех честных христиан» выкинуть слабоумного татарина вон с ярмарки. Втайне усмехаясь в длинные усы, несколько мужчин окружили их кольцом. Один из них вежливо обратился к Григорию:
– А что, Ахмедка, как бы тебе… в самом деле того… убраться отсюда?
– Оно бы и к лучшему, – добавил другой.
– Почему мой убираться? Ярмарка Сарочинцы ай-ай какий кароши!
– Не знаешь ты ничего… – осторожно сказал третий, но, взглянув исподлобья на повара-московита, не осмелился уточнить, чего именно не знает заезжий татарский гость.
– Неправда, мой всо знать! – стоял на своем Григорий. – Мой многа-многа ездить продавать многа-многа изуминки, мой всо-всо знать! Не обмануть, не-не, никада-никада! Ахмедка тшесни-тшесни!
Впрочем, затягивать перепалку бесконечно он действительно не мог. Вскоре все и в самом деле закончилось, причем именно так, как вчера вечером предвидел гетманыч: смертельно оскорбленный повар-московит что-то сказал двум солдатам, несшим за ним покупки, один из них убежал прочь и через несколько минут вернулся с подмогой. Слуги господина полковника обеспокоенно подались вперед, но все же вмешаться в спор с московскими солдатами не осмелились.
Да и зачем, в самом деле? Ведь под веселый хохот толпы, грубую солдатскую брань и похвальбы в адрес «кароши изуминки» московиты повели себя точь-в-точь так, как и предвидел заранее Григорий: всем скопом набросились на «наглого Ахмедку», погрузили его вместе с мешком изюма на серого ослика и под конвоем выпроводили с торжища.
– Смотри у меня, вдругорядь чтоб и носу твово здесь близко не было, морда татарская! – крикнул на прощание повар. – А сунешься – так уж не взыщи! Уж я тогда позабочусь, чтоб нос-то тебе быстренько укоротили. Понял, сволочь?!
Итак, после вчерашнего свидания с паном полковником Григорий спокойно, не спеша, с надежным сопровождением беспрепятственно отбыл с Сорочинской ярмарки – чего он, собственно, и добивался! Солдаты-московиты ничем не досаждали мнимому татарину, а когда вывезли «Ахмедку» в чистое поле верст за десять от торжища, то вернулись назад, напоследок напомнив распоряжение повара: никогда и носа не совать сюда!..
Выполнить это было тем легче, что Григорий сердцем чувствовал: по родной украинской земле выпало путешествовать в последний раз. В самом деле, на что еще можно надеяться, когда запорожские казаки все до единого присягнули на верность царице Анне Иоанновне?! Гетманыч вспомнил, сколько всего произошло на протяжении последних месяцев…
Реставрация Станислава Лещинского провалилась – да. Казалось, предшествующая договоренность, достигнутая в мае прошлого года в кабинете великого визиря Ваган-паши, утратила силу. Как вдруг – неожиданное известие: умер гетман Данило Апостол! Это означало, что ненавистная Московия лишилась послушной марионетки, которая номинально руководила порабощенной Украйной. Такой шанс нельзя было терять – на сцену надлежало во что бы то ни стало вывести гетмана в изгнании Пилипа Орлика!
Причем немедленно!
Поэтому в первый же день февраля Григорий отплыл из Тулона в Стамбул, имея при себе письма его королевского величества Луи XV к крымскому хану (конечно, послание было написано на шелковой ткани и зашито в подкладку камзола). В письме содержалось безоговорочное требование Франции: освободить гетмана Пилипа Орлика и поддержать казацкое выступление мощным ударом по всему югу владений московитов. У Григория не было никаких сомнений: его товарищ детства Каплан-Гирей так и сделает! Ведь он давно выказывал готовность к сепаратным действиям, а теперь, вооружившись настойчивым требованием французского монарха, начнет войну еще более охотно.
А дальше… Дальше, если крымский хан не замедлит выступить против могущественной империи, Порта просто вынуждена будет поддержать своего вассала: ведь в случае поражения московиты могут завладеть Крымом, который обеспечит им контроль над Черным морем. А этого Османская империя допустить не может, никак не может…
Сначала все шло очень хорошо: как Григорий и ожидал, Каплан-Гирей встретил его с распростертыми объятиями, пылко поддержал предложенный план действий. И когда уже все казалось решенным окончательно, когда оставалось только удачно реализовать задуманное, из порабощенной Украйны долетела новая неожиданная весть: Запорожская Сечь присягнула на верность московской короне! Выборов нового гетмана не будет, управление украинскими землями в дальнейшем станет осуществлять коллегиальное Правление гетманского правительства, подчиненное санкт-петербургскому Сенату.
Сказать, что это была катастрофа – это не сказать ровным счетом ничего! Невыразимая тоска, боль, обида, искреннее абсолютное непонимание того, что же творится на белом свете, – все эти чувства одновременно терзали сердце гетманыча. Как вообще подобное могло произойти?! Почему?! За какие такие грехи многострадальной казацкой нации?! Чего стоит слово запорожского кошевого Иванца?! И неужели казаки так вот просто не захотели помочь самим себе, возвратиться к старинным добрым обычаям? В конце концов – жить под справедливым правлением гетмана Пилипа Орлика, мудрого сподвижника славного Ивана Мазепы!..
Григорий напрасно искал ответы на все эти вопросы. Напрасно, поскольку сердце говорило одно, здравый смысл – совсем другое, а как все произошло на самом деле, можно было узнать лишь здесь, в родной Украйне. Сюда и надлежало поехать… Все равно, так или иначе, но без этого опасного путешествия гетманычу было не обойтись: ведь в награду за участие в польском деле его королевское величество Луи XV даровал шевалье Григору Орли графское достоинство. А для того чтобы королевские геральдисты выправили соответствующий патент, необходимо было предоставить им выписку о рождении из церковной книги.
Да – Григория крестили в Батурине.
Да – бывшая столица Гетманщины была дотла разрушена светлейшим князем Меншиковым в начале ноября 1708 года.
Да – вся слава города пошла по ветру огнем, дымом и пеплом.
Да – все до последнего батуринцы поплыли кровавыми водами Сейма на плотах… повешенные… посаженные на колья… распятые… уже мертвые и еще умирающие в ужасных мучениях…
Да – неизвестно было, сохранилась ли та церковная книга в водовороте ужасной катастрофы…
И если все же сохранилась, то где эту книгу искать теперь?
Однако попробовать следовало: ведь до сих пор гетманыч Орлик был всего лишь офицером по особым поручениям при тайном кабинете «Секрет короля» – а вот имея патент на имя графа де Лазиски, становился полноправным французским дворянином.
Рисковать ради такого приза, несомненно, следовало. Поэтому тепло попрощавшись с искренне огорченным Каплан-Гиреем, Григорий отправился на родину. Для этой поездки гетманыч замаскировался под татарского купца – торговца изюмом. Пора была подходящей – вторая половина лета, торжища переполнены народом, гудят веселые ярмарки… Кому какое дело до немного чудаковатого татарина Ахмеда?
Сначала направился на Запорожскую Сечь, где его наихудшие опасения подтвердились: кошевой Иванец был арестован за государственную измену, также не удалось Григорию и разыскать кого-нибудь из знакомой еще по времени прошлого визита казацкой старшины. Вместо этого – сплошь новые лица… Куда же девался бывший кошевой Иванец? О-о-о, столь важных вещей, наверное, не знает никто, кроме матушки-императрицы Анны Иоанновны и благородного господина Ушакова… и всяким разным татарским торгашам совсем оно ни к чему!
И еще об одной важной вещи узнал Григорий: оказывается, гетман в изгнании Орлик… умер на чужбине?! Удивительно было слышать такое, однако в эту побасенку свято верили все запорожцы, от нового кошевого атамана до последнего казака. И даже заупокойные службы на помин души мятежного эмигранта в сечевой церкви отправляли! Хотя одно лишь упоминание о Пилипе Орлике могло вылиться в еще какие неприятности… о нем почему-то упоминали. Упоминали – хотя московиты давно уже привили местному населению простую мысль: их наказание всегда бывает молниеносно-неожиданным и жестоким. Но странная вещь: на «заупокойное» дело поработители почему-то смотрели сквозь пальцы!
Выглядела подобная избирательность довольно странно, хотя у Григория на этот счет было вполне логичное объяснение: ведь если бы не искренняя уверенность в смерти Пилипа Орлика, ни один казак ни за что не присягнул бы на верность московитам, какой бы милостивой ни была матушка-императрица Анна Иоанновна и каким бы злым и опасным ни казался господин Ушаков, о котором всяким разным чужестранным торгашам расспрашивать совсем не обязательно.
А вот с чего это казаки взяли, что Пилип Орлик мертв?!
Ну, и об этом также расспрашивать не следует, поскольку выглядит такая назойливость татарского гостя весьма подозрительно…
Постигнув, какая гора должна была пойти к Магомету, чтобы все произошло так, а не иначе, Григорий направился на Полтавщину, где встретился с местной старшиной. В отличие от кошевого Иванца, уважаемые господа полковники никуда не исчезли. Тем не менее, на удивленные вопросы гетманыча, как можно было поверить слухам о смерти Пилипа Орлика, отвечали невыразительным мычанием, потом крутили седые усы и грустно вздыхали. В лучшем случае – высказывались очень абстрактно и отстраненно, словно тот незнакомец на Сорочинской ярмарке: «Не знаешь ты ничего о нынешних наших порядках! А потому и не поймешь вообще ничего… Итак, гетманыч, лучше не расспрашивай, а успокойся и ступай себе с Богом: все равно дела наши и ваши – скверные».
Подобные философские мудрствования Григория отнюдь не устраивали, и чем больше он расспрашивал, тем более ширилась стена недоразумения между ним и полтавской старшиной. Наконец гетманыч вынужден был махнуть на все рукой и отправиться из Нежина на ярмарку в Сорочинцы, чтобы, «позаботившись» о надежном конвое, без лишних трудностей следовать к последнему пункту нынешнего странствия – к убогому поселку, который вырос на месте гетманской столицы, некогда преисполненной сказочного величия. Одна-единственная надежда согревала теперь измученное сердце: согласно имеющимся сведениям, ему мог бы помочь священник тамошней Покровской церкви отец Гаврило. Хорошо, если бы хоть это дело удалось уладить!
Но о чем могли говорить татарский торговец Ахмед и православный священнослужитель?! Настало время для следующего перевоплощения. Поэтому, избавившись на очередной ярмарке от мешка с изюмом и ишака, Григорий переоделся так, чтобы стать похожим на странствующего богомольца. И уже в таком виде достиг наконец Батурина…
* * *
– Благословите, отче, раба Божьего Григория!
Дождаться, пока паства разойдется по своим делам после вечерней службы, было довольно просто: прихожан здесь явным образом не хватало.
– Бог благословит, – проскрипел старенький священник, перекрестив незнакомого богомольца, упавшего перед ним на колени. Но едва лишь хотел задать следующий вопрос, как гетманыч молвил:
– Отче, скажите, пожалуйста: отец Гаврило – это вы?
– Твое поведение, раб Божий Григорий, только и свидетельствует, что о непомерной твоей гордыне, если ты дозволяешь себе столь грубо нарушать церковные каноны касательно таинства исповеди…
Не обращая внимания на негодование священника, гетманыч продолжал свое:
– Что поделаешь, отче: позабыл я каноны все до последнего – простите!
– А с чего бы это тебе их забывать?
– Поскольку в далеких землях пришлось жить.
– Для богомольца это не так удивительно…
– Мало того – перекрестился я в веру католическую.
– Что-о-о?! И после такого признания, негодяй, ты еще осмеливаешься!..
Григорий в конце концов оторвал взгляд от некрашеного деревянного пола, поднял улыбающееся лицо на старенького священника, который сидел перед ним на грубо сбитом стульчике, и сказал:
– Осмеливаюсь, так как если отец Гаврило – это вы, то именно вам хочу ныне исповедать все свои грехи!
– А почему же именно мне?
– Поскольку вы когда-то окрестили меня, раба Божьего Григория.
Несчастный батюшка ничего не ответил. Изо всех сил стараясь притворяться смиренным, он лишь молча смотрел на наглого богомольца глазами, преисполненными отвращения… и непонимания! Гетманыч точно знал, что сейчас отец Гаврило изо всех сил напряг память, стараясь разгадать непосильную загадку, поэтому осторожно начал:
– Припомните времена, когда на месте этого поселка была гетманская резиденция…
Старенький священник вздрогнул.
– В том давнем, а не в нынешнем жалком Батурине был роскошный собор, совсем не похожий на эту деревянную церквушку…
Священник снова вздрогнул, а гетманыч зашептал страстно и горячо:
– Отче, почтительно прошу припомнить не по-осеннему холодный день – а именно, пятое падолиста года тысяча семьсот второго от Рождества Христового. Ведь именно тогда, в тот морозный день вы, отче, окрестили в батуринском Покровском соборе сына старшего канцеляриста генеральной военной канцелярии Пилипа Орлика и Ганны Орлик, которого нарекли Петром-Григорием Орликом. Крестным отцом грудного ребенка был сам светлейший казацкий гетман Иван Мазепа, крестной матерью – Любовь Кочубеевна. Припомнили?..
Священник смотрел на Григория, словно на выходца с того света. Оттягивать финал речи и далее было бы весьма жестоко, поэтому загадочный богомолец закончил:
– Отче, тот Петр-Григорий Орлик, сын благородного гетмана в изгнании Пилипа Орлика и Ганны Орлик – это я и есть… В подтверждение могу предоставить личное письмо нежинского полко…
Но, не дослушав речи, отец Гаврило соскочил со своего стульчика, упал на колени рядом с гетманычем, порывисто обнял его, трижды расцеловал и залепетал:
– Господь Вседержитель, на все воля Твоя! Сынок, сынок, замолчи немедленно, ради Бога!!! Ни слова больше, ни полслова! Пошли отсюда скорее ко мне, там и поговорим! Ведь это – церковь, а у нас даже в Божьем доме могут завестись лишние глаза и уши, которым совсем необязательно видеть тебя и слышать рассказы о далеких, очень далеких землях и о людях, которые бежали туда подальше от бедствия…
Проведенное в домишке отца Гаврила время было, вероятно, самым прекрасным за все нынешнее путешествие Григория. Ужин был таким роскошным, каким только мог быть у настоятеля небольшой сельской церквушки в период между Великим Спасом и Первой Пречистой. Посчастливилось и с выпиской: оказывается, батюшка таки спас церковные книги бывшего Покровского собора!
Незадолго до резни отца Гаврила перевели в Глухов – таким образом он и избежал лютой смерти. Услышав о Батуринской трагедии, сразу устроил крестный ход на пепелище. Тем не менее, возможности помочь разоренной казацкой столице не было: ведь князь Меншиков под страхом смерти запретил даже дотрагиваться до тел повешенных, посаженных на колья и распятых. А города как такового не осталось.
Отец Гаврило осмотрел руины бывшего собора. Понятное дело, все ценные предметы были реквизированы московитами, поэтому батюшка даже не мог объяснить, что именно надеялся отыскать там… Как вдруг наткнулся на церковные книги! Правда, переплет и уголки пергаментных страниц немного пожгло огнем, но это ничего! Главное – вместе с церковными книгами будет жить память, традиция… а может, когда-нибудь возродится гетманская столица!..
Чудесную находку все участники крестного хода сочли добрым знаком. Со временем люди вернулись на пожарище, начали понемногу отстраиваться. Понадобился настоятель храма – отец Гаврило сделал все возможное, чтобы внести свою лепту в возрождение родного Батурина: ведь до сих пор смущался от самой мысли, что благодаря вообще-то случайному стечению обстоятельств ему суждено было выжить, тогда как столько знакомых приняли мученическую смерть за родную Украйну!..
Как бы там ни было, а в нынешний августовский вечер Григорий Орлик сидел в доме отца Гаврила, держал на коленях солидный фолиант и со смешанным чувством читал запись о своем крещении. А за его спиной замер абсолютно седой священнослужитель, который растроганно смотрел на некогда окрещенного им Григория и плакал, как дитя.
Когда выписка была наконец сделана и драгоценная бумага надежно спрятана, гетманыч рассказал о некоторых приключениях месье Григора Орли, офицера по особым поручениям при тайном кабинете «Секрет короля» – конечно, не называя никаких имен, конкретных обстоятельств и других сведений, которые могли бы навредить интересам французской короны. Тем не менее, рассказ и без того растянулся на три часа, а сказанного хватило, чтобы отец Гаврило растерянно моргал, время от времени крестился и приговаривал:
– Господи, Боже святый, на все воля Твоя!..
Но в конце концов повествование завершилось. И здесь Григорий не удержался от растерянных вопросов относительно странных слов и непонятного поведения старшины и запорожских казаков. Старенький батюшка лишь вздохнул:
– А что же именно тебе непонятно, сынок?
– Как это – «что именно»?! – вознегодовал гетманыч. – Как это – «что именно»?! Казаки столь легко поверили в смерть моего благородного отца, что это не просто удивительно, а как-то подозрительно или… Нет-нет, отче, просто не знаю, что еще могу сказать о подобной легковерности! Если не сказать… легкомыслии!
– Да как же ж не поверить, если вы – это красивая древняя легенда, а проклятые московиты – тут и вполне реальны?!
– То есть?! – Григорий аж подскочил от неожиданности, так что едва не опрокинул стол.
– Не обижайся, сынок, пожалуйста! Я ж не для того это сказал, чтобы…
– Что означают ваши слова, отче?!
– Не забывай, сынок, что со времен Полтавской битвы и вашего бегства во владения султана минуло уже четверть столетия. За это время успело родиться, подрасти и возмужать множество казаков, которые не видели всего того, а лишь слышали.
– Но ведь я помню все, что было!
– И даже саму битву? – отец Гаврило хитро прищурился.
– Нет, конечно, нет… Я ж в обозе был вместе с матушкой, братом Михайликом и сестрами, – гетманыч немного смутился. – Но ведь хорошо помню беспрерывную скачку через Дикое Поле после поражения, переправу…
– Вот то-то же! А другие и того не видели.
– Но ведь оно было, было!..
– Да, твоя правда, сынок. Однако же случилось это не на их памяти, а так – словно в какой-то другой жизни.
– Вы еще скажите, что происходило это в другой Украйне! – Григорий пренебрежительно скривился.
– Можно и так сказать, сынок, ты прав.
– Что-о-о?!
– Так, происходило все это в другой Украйне – в еще свободной стране, которой только-только набросили петлю на шею. А теперь уже несчастная наша родина качается на виселице, на ногах и плечах у нее повисли палачи, чтоб быстрее шейные позвонки сломать…
– То есть, вы хотите сказать… – гетманыч еще немного подумал, прежде чем выговорить: – вы хотите сказать, что нынешняя Украйна уже совсем не та, что когда-то?!
– Да, сынок, воистину так… хоть как больно говорить такое. Та Украйна уже умерла. Вас всех, кто стал малюсенькими щепочками того умершего государства, лихие ураганы повыметали в другие земли. А тем, кто остался здесь…
Отец Гаврило снова тяжело вздохнул.
– А тем, кто остался – как же им не поверить, что очередная маленькая щепочка из груды таких же точно щепочек сгорела, развеялась пеплом по ветру… например, как вот славный город Батурин?!
– Но ведь мы сейчас именно здесь, в Батурине!..
– Сынок, сынок! Ты же и сам видишь, что ныне это жалкое село, а не бывшая пышная гетманская столица.
– Более того – я, гетманыч Григорий Орлик, сижу вот рядом со священником, который окрестил меня…
– Представь, сынок, я и до сих пор не верю собственным глазам, что передо мною – гетманыч Григорий Орлик собственной персоной! Как же другие поверят?!
– Вы же читали письмо, писанное нежинским полковником!
Батюшка лишь растерянно руками развел:
– Красивая сказка на миг воплотилась в реальность – ну и что с того? Завтра ты оставишь мой скромный дом, уйдешь отсюда навсегда… Уйдешь, ведь так?
Григорий кивнул.
– Вот то-то же! Ты уйдешь – и снова превратишься в красивую легенду.
– То есть гетманыч, которого вы когда-то окрестили, – это призрак?! Призрак?!
– Если хочешь, можно сказать и так.
– А московиты?
– А московиты, сынок, никуда не денутся. Эти вороны давно уже угнездились тут, на нашей земле, и пусть это хитрые коварные вымогатели, но нам же с ними и дальше надо как-то жить…
– То есть вам лучше поверить побасенкам москалей, чем надеяться на нашу общую победу?! И запорожцам лучше отслужить панихиду по живому еще гетману Пилипу Орлику, чем дождаться его возвращения из далеких земель?! Верно ли я понял вас, отче?
– Могу лишь повторить сказанное: так оно и есть, сынок! Оставив родную Украйну, вы отлучились от нее. Ты вот даже веру сменил.
– Но ведь…
– Я не осуждаю тебя, сынок, – Боже избави! И вообще никого не осуждаю. Просто пойми правильно: никто здесь, в Украйне, уже не верит в успех вашей борьбы.
– «Вашей» – или «нашей»?!
В голосе Григория неожиданно звякнули металлические нотки. Однако отец Гаврило отвечал тихо и грустно, как и прежде:
– Все ж таки это ваша борьба, сынок. Так как мы здесь уже смирились – чего греха таить!..
– А как же Батурин?!
– То есть?
– Зачем вам, отче, сидеть здесь, в этом убогом селении, отправлять службы в крохотной церковке? Зачем все это?! На что в таком случае надеетесь вы?!
– Уж никак не на казацкое восстание, – пожал плечами батюшка.
– На что же тогда?
– Надежда умирает последней, сынок. Тем более – надежда на чудо Божье. Поскольку все находится в руках Его. Вот приехал же ты ко мне в гости, потешил старого перед смертью…
– Вы хотите сказать, что призрак на миг воплотился в телесную оболочку раба Божьего Петра-Григория Орлика?
Священник безрадостно улыбнулся и едва заметно кивнул. От этого на душе у Григория стало настолько уныло, что любое желание продолжать беседу исчезло. Посидели еще немного, гетманыч допил кружку сливянки, на этом и отправились спать.
Проснулись на рассвете от неистового стука в ставни и двери. Григорий сразу понял, что это означает… но вчерашняя застольная беседа настолько удручила его, что принимать любые меры для спасения собственной жизни уже не хотелось.
В самом деле, зачем спасаться, если он – всего лишь воплощенный на единственный миг призрак?! Пусть бы все кончилось, и офицер по особым поручениям при тайном кабинете «Секрет короля» Григор Орли в самом деле превратился бы в красивую легенду… с довольно бесславным финалом, правда! Но это уже безразлично: пусть будет, как будет. На все воля Божья – таки прав отец Гаврило.
Поэтому Григорий начал не спеша обуваться, между тем в дом вихрем ворвалось шестеро воинов-московитов. Пренебрежительно оттолкнув напуганного батюшку, старший бросил резко:
– Ну-ка ставни откройте – не видать же ни зги!
Двое солдат кинулись на улицу, и через некоторое время дом наполнился тусклым утренним светом.
– Так-то лучше, – старшина крякнул, потом достал из-за обшлага рукава сложенную в несколько раз бумагу, развернул, посмотрел сначала на бумагу, потом на гетманыча, удовлетворенно хмыкнул и приказал, коротко кивнув:
– Взять его!
– Москалики, людоньки, что ж это вы делаете?! Это ж просто богомолец! – в отчаянии воскликнул отец Гаврило, но Григорий возразил:
– Оставьте, отче! Вы ничего обо мне не знаете, считаете меня обычным путешественником, а они пусть делают то, что делают.
Батюшка на миг смутился, но все же этой паузы хватило, чтобы понять: гетманыч старается выгородить его. Григорий не дал священнику опомниться и сказал:
– Что ж, пошли! Я готов.
Пленнику надежно связали руки, потом все вышли во двор, где их ожидала крытая повозка, запряженная парой коней. На ходу гетманыч успел отметить, что старший московит держал в руке довольно точную копию одного из эскизов к парадному портрету месье Григора Орли, сделанных лично Жаном Оноре Фрагонаром. Лишь одну-единственную деталь кто-то прибавил к рисунку: на левой части лица были дорисованы жиденькая бороденка и усик – совсем как у наглого татарина Ахмедки, который решил этим летом поторговать изюмом…
«А научились-таки работать москали, чтоб их!» – подумал Григорий, садясь в повозку. Старшина примостился впереди рядом с извозчиком, еще один солдат – позади, другие пошли за тележкой пешком.
Ехали целый день. Под вечер расположились лагерем около дороги прямо посреди степи, зажгли костер, сварили кандер, поели, выставили часового, приготовились к ночевке.
Накормили и пленника. Хотя есть связанными руками было довольно неудобно, Григорий кое-как управился. Ему все было безразлично. Абсолютно все – вплоть до его нынешнего положения.
Разумеется, вот так бестолково, по-глупому попасться в ловушку!.. В которую сам же и бросился: надо же было ехать за этой проклятой церковной выпиской! Разве не прожил бы он без французского дворянства? Обходился же без него прежде! Теперь вот попал в переплет…
Но даже не это было хуже всего. Слова отца Гаврила о том, что и он сам, и его благородный отец, гетман в изгнании Пилип Орлик, и все казаки-изгнанники воспринимаются соотечественниками как живая (пока что живая!) легенда, все более приобретающая призрачные очертания, тогда как оккупанты-московиты становятся все более реальными, а значит, и более родными (так! именно так!) – это чувство и лишало Григория желания сопротивляться.
К тому же, в памяти всплыли прошлогодние переговоры в Стамбуле. «Едва ли под ваши знамена соберется хотя бы сотня сабель на всем пространстве от Стокгольма до Парижа», – насмехался тогда Ваган-паша. И кажется, он таки прав, хоть бы как Григорий не пытался игнорировать очевидное.
А если даже сами эмигранты не верят в скорую свою победу… Если все так и есть – какой смысл в дальнейшей борьбе? Призрак никогда не победит реального врага. Лучше уже дергаться на колу или крюке, заведенном под ребро, или сгнить живьем в сырых петербургских казематах, или замерзнуть насмерть в сибирских снегах…
Да – пусть легенда умрет…
А каким образом это произойдет – да какая, в конце концов, разница?!
Смерть отвратительна в любом случае, а вот победа!..
Да, победа казаков, триумф его отца – именно это и есть призрачная химера. Пусть же солнце, восходящее высоко над Московщиной, окончательно высушит ее!
Очевидно, так тому и судилось быть…
На том Григорий и задремал.
* * *
– Э-э-эй!..
Гетманыч проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо.
– Эй, проснитесь!
Григорий дернулся, но к его губам сразу прижалась ладонь, и неизвестный выдохнул над самым ухом:
– Тш-ш-ш! Тихо!
В следующий миг скрипнуло железо, разрезающее веревку, и Григорий с облегчением почувствовал, что его руки свободны от пут.
– Бегите.
Дерюга полога была сдвинута немного в сторону, и в мерцающем сиянии почти угасшего костра гетманыч увидел, что над ним склонился… молоденький извозчик!
– Бегите скорее! – прошептал он, увидев, что освобожденный пленник, кажется, вовсе не спешит.
Григорий выглянул из-под полога, оценил ситуацию. Конвоиры со старшиной включительно растянулись вокруг костра и спали. Сидя храпел и часовой. Не спали лишь они вдвоем – гетманыч и извозчик. Кажется, все сложилось в его пользу: бескрайние просторы ночной степи к его услугам…
И все же Григорий не привык действовать вслепую, не прояснив досконально ситуацию. Да, вдруг это – очередная ловушка…
Он жестами приказал извозчику закрыть вход под полог, пододвинуться как можно ближе и прошептал:
– Зачем тебе неприятности, парень?
– Я ведь хочу освободить вас, неужели непонятно?!
Да уж, глупый вопрос – и ответ слишком очевиден. Надо избавиться от навязчивых мыслей…
Гетманыч изо всех сил потер виски и спросил:
– За то, что ты освободил меня, москалики с тебя шкуру спустят, понимаешь?
– Понимаю, ну так и что?
– Зачем тебе рисковать ради меня?
– Да вот хочу, чтобы вы бежали и добрались туда, куда должны были добраться.
– Куда это, интересно узнать?
– На Запорожскую Сечь, куда ж еще…
Это было сказано так пылко и искренне, что Григорий невольно растерялся. Интересно, очень интересно…
– А что, парень, неужто московиты перехватывают всех, кто идет на Сечь?
– Нет, не всех, конечно. Ведь я и сам хотел бы туда попасть.
О-о-о, это еще интереснее!
– Кого же тогда перехватывают?
– Только опасных бунтарей, которые станут подстрекать запорожцев к восстанию.
– Так я и есть опасный бунтарь?
– Конечно же!
– Это ты от москалей узнал?
– Да нет, сам додумался… Их старшина просто показал солдатикам ваш портрет и рявкнул: дескать, глаз с вас не спускать, не то беда случится!
– Только и всего!
– А разве ж мало?..
Григорий не ответил, обдумывая услышанное. Если старшина москалей знает не больше, чем сообщил солдатикам, то это… почти ничего! А значит…
Поняв его молчание как-то по-своему, парень решил подкрепить свои рассуждения следующим образом:
– Если бы вы не были опасным бунтовщиком, вас не разыскивал бы сам пан комендант.
– Какой еще комендант?
– Пан генерал Кейт.
– Что-о-о?! Генерал Джеймс Кейт?!
– Да, он.
– Так что, мы к Кейту едем?
– Конечно.
Если бы не опасение перебудить весь лагерь, Григорий просто расхохотался бы! Искренне, весело и громко!
Кейт! Генерал Джеймс Кейт!..
Для него (причем именно для него и ему подобных!) гетманыч имел слишком уж весомый аргумент, крыть который было нечем. Следует лишь показать Кейту и ему подобным предмет, скрытый в потайном кармашке на поясе, и грозный пан комендант не только не станет посягать на жизнь и свободу Григория Орлика, но и обеспечит беспрепятственный проезд к границе. Даже лучше, чем московитский повар с Сорочинской ярмарки…
«Господи, Боже Всесильный, искренне благодарю Тебя, что не позволил рабу Твоему Григорию говорить и совершать лишнее на протяжении прошедшего дня! И что дал мне быть тихим и смирным», – подумал пленник. А вслух лишь лениво протянул:
– Ну, что ж, парень… Если меня везут к пану коменданту, то пусть везут.
– То есть?!
– Пусть будет, что будет.
– А-а-а…
– Не волнуйся за меня, все хорошо. Я в полной безопасности.
– Вы уверены?
– Более того, о моей полной безопасности позаботится лично господин комендант. Итак, все и в самом деле хорошо.
– А может, вам все-таки лучше бежать, пока не поздно?
– Чтобы москалики погнались за мной, словно гончие за зайцем?! Э-э-э, такое придумаешь!
– Но все же…
– Не возражай, пожалуйста: ты и без того сделал для моего спасения все возможное, а дальше… Дальше посмотришь утром – обещаю!
– А как же Сечь?!
– Сечь?..
Григорий попробовал было внимательнее присмотреться к молодому извозчику, однако напрасно: мешала почти сплошная тьма под пологом.
– Что знаешь ты о Запорожской Сечи и казаках такого, что постоянно заводишь об этом речь? – задумчиво спросил гетманыч.
– Да поболе будет, чем вы думаете.
Столь вызывающего ответа трудно было ожидать от прислужника московитов… пусть он и отважился освободить плененного бунтовщика! Наверное, юноша и сам понял это, поскольку поторопился объяснить:
– Вы не смотрите на мое нынешнее положение. Ведь на самом деле я не деревенщина… просто так сложилось, что сбежал из дома. Ведь к тому времени…
– А почему сбежал?
– Матушка умерла, а жить с мачехой… Нет уж, лучше безотцовщиной мыкаться, чем ее прихоти терпеть.
– Мать умерла, говоришь?
Григорий грустно вздохнул – сам недавно пережил аналогичную утрату. Извозчик же продолжал:
– Вот от покойной матушки я и наслышался немало о казаках.
– От матери? – гетманыч поневоле удивился. А от дальнейших пояснений у него волосы встали дыбом:
– От нее, да – ведь матушка со своим отцом… с моим дедушкой Семеном, то есть, несколько лет жили в эмиграции в Бендерах, а потом в Швеции – аж в самом Стокгольме.
Покойная мать парня, который по возрасту вполне годится ему в сыновья… Женщина, которая вместе с отцом Семеном несколько лет жила в эмиграции сначала в Бендерах, потом в Стокгольме…
Неужели она?!
Господи Боже, на все воля Твоя!..
– А… как ее звали? – наконец-то выдавил из себя Григорий.
– Софией.
– А…
– А деда – Семеном Пивтораком, – сказал парень. – Он тоже умер.
Несчастный гетманыч изо всех сил стиснул зубы и даже дыхание задержал, лишь бы ни единым звуком не выказать того, что чувствовал в этот момент.
– А вы что, знали их?
– Нет, – резко выдохнул Григорий. И сразу поймал себя на том, что ответил слишком быстро и категорично – а это кажется весьма подозрительным на фоне предыдущих пауз. Извозчик и в самом деле что-то заподозрил, так как спросил:
– А может, просто слыхали?
– Нет-нет, я вспомнил о своем. И это тебя совершенно не касается.
– А… Ну, если так…
– Давно твоей матери не стало?
– Зачем вам знать, если вы не были знакомы?
Гетманыч понял, что этим только подогрел подозрительность парня, а потому поторопился солгать:
– Просто жаль тебя. Я сам потерял мать в шестилетнем возрасте. А ты?
– Она в позапрошлом году умерла, – вздохнул парень.
Господи, на все воля Твоя!..
– От чего ушла из жизни? Заболела? – и Григорий поторопился добавить: – Моя семья на протяжении последних десятилетий обеднела, вот мою мать и заела бедность.
– Покойный дед Семен тоже когда-то зажиточным был, однако хоть и потерял все, когда бежал вместе с Мазепой и другими казаками, по возвращении не бедствовал. Да и матушку замуж выдал удачно почти сразу после того, как возвратился сюда.
– Что же тогда?
Парень не ответил, лишь как-то подозрительно засопел носом.
– Говори, не молчи. Я же тебе все о себе рассказал…
– Да… Просто в Швеции остался какой-то казак, которого она любила сильнее всего в жизни. Я привык как-то, что матушка очень часто плакала – поскольку тосковала по тому казаку всю свою жизнь. А отец так и не привык, поэтому часто ругал матушку за те слезы. И не только ругал…
Последние слова извозчик процедил сквозь зубы. Представив, что негодяй, которого он никогда в жизни не видел, мог причинить страдания его любимой Софийке, Григорий невольно сжал кулаки. Теперь гетманыч очень даже радовался тому, что под пологом было темно, и собеседник не видит его.
Тем не менее, разговор лучше заканчивать… поскольку Григорий очень уж опасался выдать себя каким-то неосторожным словом.
– Итак, после смерти матери твой отец снова женился, а ты убежал из дома, не пожелав жить с мачехой. И теперь извозчиком пристроился, так?
– Ну да.
– Тогда вот что посоветую тебе: брось нынешнюю службу и иди на Сечь!
– На Сечь?
– Ты и в самом деле знаешь о ней и о казаках больше, чем я мог подумать… – Гетманыч сделал совсем незаметную паузу и добавил осторожно: – И как мне кажется, достоин лучшей судьбы, нежели быть извозчиком у московитов. Зовут-то тебя как?
– Григорием звать.
Сердце в груди гетманыча едва не разорвалось от новой волны боли:
– Итак, отправляйся на Сечь… Гриць… Именно там тебе место, не здесь.
– А вы?
– Говорю же, за меня не бойся, я в полной безопасности.
– Нет, не то… Вы на Сечь тоже поедете? Пойдете? Ну, потом…
– Не знаю, не знаю. Вряд ли.
– Ну вот, сами не едете, а мне советуете! Почему?
Гетманыч подумал немного и ответил:
– Что ж, когда на Сечи станет побольше таких как ты… Возможно, когда-то я там и появлюсь! Все возможно, Гриць… А теперь иди спать.
– А вы?
– А я буду спать здесь. Все будет хорошо.
– Точно?
– Точно! Только помни об одном: утром не надо удивляться, если отношение москаликов ко мне изменится к лучшему. Понял?
Парень задумчиво почесал затылок, вздохнул, потом отогнул краешек полога и сказал, прежде чем исчезнуть:
– Руки я вам на всякий случай не стану связывать. Если все-таки захотите бежать, знайте: часовой сменится не менее чем через час.
И нырнул за край повозки.
Но гетманыч и не собирался бежать. Он пролежал с открытыми глазами до рассвета, о многом передумав за это время.
Очень уж долго Григорию казалось, что он сумел-таки окончательно позабыть о растоптанном цвете неудачного первого чувства. Тем более – познав после того щемящую любовь нежной красавицы-турчанки Лейлы, за которую так и не отомстил Неплюеву, хоть и мечтал о той мести и неоднократно клялся осуществить ее.
Но оказалось, что все не так, далеко не так, как виделось до сих пор. Что первая любовь не забывается!.. И всю ночь на темном пологе повозки ему мерещился милый образ юной Софийки – такой, как он запомнил ее во время последней встречи.
А еще этот Григорий!.. Тезка. Если бы не лихая судьба, направленная твердой рукой Семена Пивторака, он вполне мог бы быть отцом этого храброго и симпатичного парня.
Храброго и симпатичного?!
Именно так!
Ведь Григорий рисковал собственной головой, пытаясь освободить пленника московитов. Ведь в его внешности отдаленно угадывались милые Софийкины черты. (Теперь гетманыч был уверен в этом, хотя днем не слишком-то присматривался к юному извозчику.)
И наконец, еще одна мысль…
Григорий никогда не относился серьезно к религии: ему приходилось то вероисповедание менять, то изображать мусульманина или зороастрийца. Только в последнее время то ли под влиянием возраста, то ли неизвестно еще каких обстоятельств все-таки начал понемногу размышлять на подобные темы. Но ведь нынешние события…
Да, высший промысел безусловно существует, если сын любимой девушки, навсегда утраченной шестнадцать лет тому назад, хотя бы на миг вмешался в его жизнь. И не просто вынырнул из ниоткуда, а старался помочь.
А если все так и есть, если Господь Бог послал ему именно такого ангела-хранителя… Тогда он ни за что не поверит, что вся борьба его, отца, всех казаков-эмигрантов напрасна! А значит, борьбу следует продолжить, поскольку дело освобождения родной Украйны от московитского порабощения является делом священным, богоугодным.
Тем более, если он будет знать, что среди запорожских казаков его будет ждать ангел-хранитель – Софийкин сын Грицько…
* * *
Утром в небольшом лагере посреди степи случился ужасный переполох. Еще бы, посреди ночи сверхопасный пленник каким-то непостижимым образом сумел разрезать путы на крепко скрученных руках! Но при этом не удрал в степь, как можно было подумать, а нахально завалился спать в повозке, беззаботно заложив руки под голову!
Старшина московитов ругал на чем свет стоит команду конвоиров, бил кого по физиономии, кого по печенкам-селезенкам, ругался матом и вообще грозился всех запороть. Однако дальше этого не пошло, поскольку оставалось неясным, с кого же начинать экзекуцию. И не с себя ли, горемыки… Ведь за успех этой маленькой экспедиции отвечал прежде всего он – старшина!..
Но когда налетел с воплями на пленника, заодно отдав приказ вновь скрутить ему руки, Григорий в долгу не остался, ответив старшине чистой московской бранью:
– Ах ты ж мерзавец, как смеешь на меня кричать?! Да знаешь ли, сволочь, что мне только одно словечко молвить его высокопревосходительству господину коменданту Кейту – так он тебя и в кандалы сразу же?! В Сибири сгниешь к чертовой матери, да еще благодарить меня станешь, что подыхать тебя там оставили, а не сразу же к заплечному мастеру сволокли калены щипчики нюхать да на пол кровью харкать!!! Понял, гнида вонючая?!
Услышав это, старшина несколько минут лишь глазами хлопал и жадно хватал воздух широко разинутым ртом. Еще бы – только вчера этот странный пленник разговаривал исключительно на малопонятном хохляцком говоре, а сегодня вдруг заговорил не хуже их офицеров! И откуда он знает, что едут они именно к генералу Кейту, а не куда-то еще? Если это столь уважаемая персона, почему господин комендант говорил о нем, словно о последнем воре? Почему пленник разрешил связать себе руки вчера, однако не разрешает этого нынче? И как он все же смог освободиться?! И почему не сбежал, имея для этого все возможности…
Как бы там ни было, а скручивать руки Григорию после этого не отважились. Молча позавтракав, продолжили путешествие: пленник сидел в повозке под охраной одного из солдат (который время от времени осторожно трогал подбитый утром глаз), старшина ехал на передке рядом с извозчиком (парень едва сдерживал удивление, но, помня о ночной договоренности, все-таки промолчал), остальные москалики шагали по сторонам.
На место прибыли уже под вечер. Пока его вели к господину коменданту, Григорий успел незаметно сунуть руку за пояс, вытащить из сокровенного кармашка на внутренней стороне и надеть изящный серебряный перстень, развернув его камешком в сторону ладони. Да, до последнего времени гетманыч не слишком верил не только в Бога, но и в разные иррациональные вещи, потому довольно скептически относился к разнообразным тайным обществам. И все же перстенек, в свое время изготовленный точь-в-точь по нарисованным отцом эскизам, считал за лучшее держать при себе: а вдруг пригодится!
Вот и сгодился, в самом деле…
А может, и этот пустячок также является проявлением воли Божьей?!
Размышляя подобным образом, Григорий переступил порог просторной горницы. И сразу же его оглушил резкий вопль:
– Это что же такое, а?! Это как же понимать-то?!
Комендант московского войска, расквартированного на украинских землях, его высокоблагородие генерал Джеймс Кейт стоял посреди комнаты с налитым кровью лицом и, вытаращив глаза, указывал на руки пленника. Поняв, что его все же следовало связать, старшина москаликов вытянулся смирно и жалобно залепетал:
– Ва-а-а!.. ва-а-а!.. ва-а-а!.. ше-е-е!..
– Да сами извольте посмотреть, господин генерал, что это такое. К чему кричать только, никак в толк не возьму, – абсолютно спокойно сказал Григорий, взялся за перстень и не спеша развернул его камешком наружу.
Увидев на руке пленника знак великого мастера масонской ложи английского статута, господин комендант ужасно побледнел, вздрогнул, отступил на шаг, потом едва слышно промямлил, обращаясь к старшине:
– Пошел вон…
– Я?.. – не поверил собственным ушам несчастный московит.
– Ну не я же! – улыбнулся Григорий и сложил ладони определенным образом: своеобразный пароль в подтверждение его статуса. Точь-в-точь, как научил отец… Генерал Кейт ответил таким же жестом, абсолютно непонятным старшине, и рявкнул на него:
– Вон отсюда, сволочь!
Потом сразу же кротко обратился к недавнему пленнику, а отныне достопочтенному гостю, указывая на стул около стены:
– Присаживайтесь, сделайте одолжение! Как добрались, как себя чувствуете? Не хотите ли с дороги чего перекусить перед ужином?
– Спасибо, не откажусь. Ведь этот мерзавец кормил меня еще утром, – Григорий кивнул на старшину, который плелся к дверям комнаты, едва передвигая непослушные ватные ноги. – Впрочем, чего же и взять-то с него, с дубины этой стоеросовой?!
Оба весело засмеялись. Генерал позвонил. Оттолкнув старшину, в дверях появился молодцеватый денщик.
– Принеси-ка нам чего-нибудь поесть, – коротко приказал Кейт, подкрутил пышные усы и вновь обратился к гостю: – Дозвольте осведомиться, с какой целью вы посетили наше убогое захолустье и… В общем, простите за нескромность, но о цели вашего пребывания здесь, так сказать, я обязан быть осведомлен. А то знаете ли…
Комендант деликатно умолк, однако Григорий сразу же подхватил весело:
– Вы имеете в виду приказ о моем задержании?
– Совершенно верно!
– А-а-а, не обращайте внимания! – гость порывисто махнул рукой, словно отгоняя докучливую муху. – Все это не более чем происки недоброжелателей. Я тут по делам ордена розенкрейцеров, подыскиваю подходящую кандидатуру провинциального мастера…
В самой глубине глаз Джеймса Кейта на миг сверкнуло нечто похожее на радость. Усмехнувшись одними лишь уголками рта, Григорий продолжил:
– Но вы же знаете, что далеко не все там, в Санкт-Петербурге, настроены доброжелательно по отношению к великому делу вольных каменщиков…
Комендант сочувственно кивнул и снова подкрутил усы. В этот момент денщик занес большое блюдо с фруктами. Гетманыч сразу схватил сочное румяное яблоко, с удовольствием откусил кусок, проглотил и продолжил говорить:
– Вот отсюда интриги да козни всяческие – сами понимаете! Потому я и решил отправиться в поездку инкогнито. А так… Путешествие вышло, должен заметить, вполне сносным. Людишки тут мелковаты, разумеется…
– Да уж, это не Европа… – согласился генерал Кейт.
– Но при этом все же по-своему любопытны. Весьма и весьма любопытны, должен вам заметить – как, к примеру, тот священник, у которого я заночевал позавчера в этом городишке-то… Как, бишь, его?
Григорий пощелкал пальцами, словно припоминая название селения.
– В Батурине?
– Да-да, благодарю вас – в Батурине, совершенно верно! Прелюбопытнейший, знаете ли, малороссийский тип этот священник! И попотчевал меня знатно. Кстати…
– Да?..
В этот момент с генерала можно было лепить аллегорическую скульптуру Внимания.
– Я надеюсь, то обстоятельство, что ваши посланцы, так сказать, задержали меня в его милом домишке, не скажется отрицательно на его дальнейшей судьбе? А то, знаете ли, прелюбопытнейший старичок…
– О-о-о, что вы, что вы! – комендант широко развел руками. – Разумеется, этот человек никоим образом не пострадает!
– Ну вот и славно, – кивнул Григорий. – Так, о чем это, бишь, я говорил-то?
– О путешествии по Малороссии с известной целью, – напомнил Кейт.
– Да-да, благодарю вас, генерал! Так я о поездке, совершенно верно. Вот посетил я, знаете ли… этот… как, бишь, его? Ах да – Нежин! И знаете, что я вам скажу? Это не просто милый городок, но совершенно благодатный край, знаете ли!..