Возникла опасность, что события начнут развиваться по диванному сценарию.

Когда я упомянул эпизод в подземке, Энн-Мари тут же его вспомнила. Она призналась, что чувствовала себя прескверно, выболтав наш маленький секрет остальным. (Она говорила «наш» — Лили и Уилл были «остальными»; это был хороший знак.) Нечто очень интимное и едва ощутимое в своей танцующей легкости оказалось низведенным до уровня вульгарного кордебалета. Она попросила у меня прощения, объяснив, что тогда заговорила об этом только потому, что чувствовала за собой вину — вину за то, что мы явно функционировали в пределах одной и той же шкалы, короче, что между нами существовала совместимость. Или могла бы возникнуть, если бы нам представилась возможность оказаться наедине. Она хотела свести до минимума эту возможность и продемонстрировать верность своему бойфренду (хотя он бы все равно ничего не заметил — слишком огромными были масштабы его вселенной, чтобы он мог обратить внимания на тонкости нашего микромира), а также хотела высказать определенную черствость по отношению ко мне (которую, она знала, я обязательно почувствую, потому что я был таким же миниатюрным существом, как и она). Энн-Мари все извинялась и извинялась, и я начал требовать от нее по поцелую за каждое извинение.

Мы переместились в спальню.

Как только мы приступили к сексу, я почувствовал, что не способен заставить себя проходить через все необходимые стадии (поцелуи, ласки и т. д.), потому что все это казалось слишком банальным. Но Энн-Мари, решительно завладев моим членом, как бы сказала мне: «Все нормально. В банальности нет ничего плохого. Секс так или иначе основан на банальности. Его суть — в повторяемости действий, а не в их разнообразии. Давай лучше проделаем друг с другом то, что мы уже много раз делали с другими. Плоть — это плоть, прикосновение — это прикосновение, поцелуй — это поцелуй. Разве тебе этого не достаточно?»

А я, протянув руку к ее клитору, как бы ответил ей: «Более чем достаточно». И какое-то время так оно и было.

Но секс никогда не бывает таким вот простым и понятным делом. Вскоре мне стало казаться, что я предаю Лили, хотя она была мертва и никак не могла обидеться на меня за это. Однако уже только прикосновение к телу другой женщины, уже только допущение (с моей стороны) существования этих других женщин было предательством. И пусть теперь я был почти уверен, что Лили мне изменяла, моя посмертная месть не принесла мне никакого удовлетворения. Мне было грустно оттого, что призрак Лили омрачил мне секс с Энн-Мари. Но затем я вспомнил, что, когда мы занимались этим с Лили, я почти всегда вспоминал о сексе с другими женщинами.

Одно мне удалось наверняка — не думать о Лили в момент оргазма. Чтобы заблокировать неизбежный образ Лили в сознании, я представлял себе, что насилую незнакомую женщину, трахаю ее в зад, и она кричит, умоляет меня остановиться, но я не останавливаюсь. Мне казалось, что так лучше.

А затем настал момент, когда мы лежали рядом, и все, на что я мог осмелиться, это легонько касаться спины Энн-Мари кончиками пальцев. Мне казалось, что погладить ее ладонью или обнять было бы уже слишком.

Я был благодарен Энн-Мари. Мне хотелось плакать, и хотелось, чтобы она это заметила. Мне хотелось, чтобы она разрешила мне жалеть ее. Я был готов заботиться о ней самыми разными способами. К сожалению, я не мог сказать ей, что люблю ее, потому что пока не любил. Но я знал, что стоило мне произнести слова о любви, и я бы тут же ее полюбил, благодаря одному только произнесению этого вслух.

Мы уснули.

Я проснулся около четырех и лежал в полутьме наспех зашторенной комнаты, разглядывая идеальную спину Энн-Мари. Мне казалось, что она совершенна — гладкая, белая, мягкая. Как у Лили. Но когда в спальню проник утренний свет, я начал различать родинки. Как будто кто-то вылил на нее кофейную гущу. Затем проступили веснушки. И пигментные пятна. И волоски. Но неспособность Энн-Мари сохранять совершенство в любой другой обстановке, кроме полутьмы, сделала ощущение близости с ней еще более острым.

Я вспомнил, как, живя с Лили, я просыпался по ночам, отправлялся в туалет и обнаруживал синяки на руках и ногах. Трудно было поверить, но я любил ее так сильно, что научился не просыпаться, даже когда меня избивали. Лили колотила меня во сне, а я, не просыпаясь, принимал ее удары. Однажды она даже выбила мне передний зуб.

Я снова уснул.

Впервые после убийства я чувствовал себя таким счастливым.