Когда я вернулся, Энн-Мари облегченно вздохнула, и большую часть первой половины вечера я потратил на несколько далекое от правды объяснение: где я был и с кем я был. Опасная экскурсия в моем изложении теперь занимала три-четыре часа, за которые, по моей версии, мы успели объездить почти весь Лондон. Я выпустил из своего рассказа упоминание о Хайгейтском кладбище и, естественно, о Джозефин.

Войдя в дом, я первым делом отправился принимать ванну: мне хотелось поскорее избавиться от всех этих остаточных запахов пудр и присыпок, хотя мой липкий пот, вызванный страхом, давно уже, наверное, все заглушил.

Энн-Мари принесла мне бокал красного вина и сидела рядом на унитазе, пока я отмокал. Ей было интересно узнать, как выглядят настоящие преступники.

— Думаешь, это они бросили кирпич в окно? — спросила она.

Мне эта мысль приходила в голову.

— Действовали довольно грубо, так что, наверное, это были они.

После того как мы поели сваренных Энн-Мари сероватых макарон, она принесла мне резюме, поступившие в ответ на наше объявление в «Стэйдж». Мне не хотелось на них смотреть. Я чувствовал себя как выжатый лимон. Но я знал, что этим нужно было заняться как можно скорее.

Мы обсудили поданные актерами заявки, просмотрев около двух сотен лиц, улыбавшихся нам с цветной глянцевой бумаги (5 на 7 дюймов). Мы могли выбирать из самых разных типов актерской внешности — лица серьезные и одновременно приветливые чередовались с лиричными и в то же время грубоватыми.

Если бы мне действительно были нужны актеры для фильма, то со всеми этими кандидатами у меня возникала бы одна проблема: все они, без исключения, выглядели именно как актеры, а не как обычные люди.

Лили тоже выглядела неестественно, но она, как мне кажется, это хотя бы осознавала. Она очень органично смотрелась в мире своих шести рекламных роликов. Я не имею в виду съемочную площадку, где она превращалась в объект внимания самых разных людей (раза два мне приходилось присутствовать на съемках), что, похоже, держало ее в напряжении. Иногда, когда она стояла перед камерами, можно было подумать, что присутствующим на площадке не до нее — не до нее как человека — и что каждый выбирает для себя одну ее грань, которая имеет для него первостепенное значение: освещение, уровень звука, грим; из живого существа Лили превращалась в элемент композиции. Временами казалось, что все сразу хотят до нее дотронуться и как-то ее изменить. Были моменты, когда она о чем-то шепталась с режиссером. Порой она вознаграждала съемочную группу своим кокетством, из чего можно было заключить, что она действительно готова встретиться с ними в пабе после съемок. Но когда съемки заканчивались, когда ролик монтировался и подчищался для достижения максимального товарного вида, Лили, казалось, обретала высшую форму бытия и мир, в котором она была по-настоящему счастлива.

Больно было думать о том, как далеко мне было до нее в этом смысле: путь, который мог бы приблизить меня к ней, был невыносимо долог, к тому же я еще и не вступил на него. У меня не было ни внешности, ни красоты, ни таланта, ни желания, того страстного желания чего-то добиться, которое, обреченное на успешное осуществление или забвение, сияло как крем для загара на каждом лице из пачки присланных фотографий. Даже в самом фальшивом из этих людей было что-то, чего не было у меня, и любой из них мог встретить Лили в том искусственном мире, в котором она теперь прописалась навечно.

В честь завершения шестого ролика дружески настроенный режиссер сделал для нас с Лили видео, на котором мы пародировали происходящее в рекламе. Я там был просто никакой, и другие испытывали от этого еще большую неловкость, чем я сам. Все равно что снимать крупным планом глаза девяностолетнего старика — это, мне кажется, нужно запретить специальным законом.

Мы обсудили кандидатов на три роли второго плана, а затем перешли к главному герою. Из пачки фотографий я стал отбирать всех, кто хоть отдаленно был похож на Лоренса.

— Вот этот, возможно, подойдет, — говорил я.

А потом я заметил его фото — оно высовывалось из середины пачки. Я нетерпеливо ждал, когда до него дойдет очередь: я был рад, что он клюнул на мою приманку. Но Энн-Мари сама его выбрала.

— Вот этот вроде ничего, — сказала она.

— Гм.

— И возраст подходящий.

— Опыт?..

— Не много.

— Отбери и его. Наверное, отсеется на ранней стадии.

Интересно, что этот разговор пришлось бы вести совсем иначе, если бы Энн-Мари не обратила внимания на его фото.

Мы ограничили число претендентов сначала двадцатью, затем десятью, затем шестью. Энн-Мари сумела убедить меня взглянуть на Лоренса. Но не без труда.

— Хорошо, об остальных мы пока забудем — начнем с главной мужской роли.

— Согласна.

— Можешь им позвонить и договориться, чтобы они пришли в пятницу? В твою квартиру, ладно? Мне не хочется заниматься этим здесь, на случай, если журналисты…

— Договорились.

— И звони им… в этом порядке.

— Да.

Лоренс был последним.

— Я хочу предложить им сыграть очень сложную сцену, где им действительно придется потрудиться. Заставь их выложиться по полной. Вот монолог, который я планирую использовать.

Энн-Мари прочла его.

— Отлично, — сказала она. — Очень убедительно.

Ничего другого я и не предполагал услышать.