Наша первая проба была назначена на четыре. Мы давали каждому актеру по полчаса. Я надеялся, что мне удастся избавиться от них быстрее. Кандидатам предлагалось сыграть довольно простую сцену. Их персонаж, Джонни, похищен. Похитители вынуждают его позвонить родителям и убедить их выполнить все требования преступников. Исполнитель в этой сцене должен был продемонстрировать максимум эмоций при минимуме тонкостей. Еще в ней была — не сочтите за нескромность — известная доля достоверности.
Некоторые из первых претендентов изображали ужас довольно правдоподобно. Мне нравилось их мучить. Но самое главное, Энн-Мари должна была привыкнуть к этой обстановке: к угрозам, крикам, к тому, как я связывал их, чтобы им было легче войти в роль. С каждым новым актером я позволял себе немного импровизации: я заставлял их притвориться — в качестве упражнения, — что они разговаривают с собственными матерями. Большинству из них это понравилось.
Все было готово.
Лоренс, которому было назначено на шесть, пришел на пять минут раньше. Энн-Мари открыла дверь и провела его в гостиную, как и в случае с другими актерами. Пока Энн-Мари меня не подводила. Лоренс был одет во все черное.
— Ты? — спросил он удивленно.
Он пожал мне руку, сжав ее чуть сильнее и задержав в своей чуть дольше, чем было нужно.
— Вы что, знакомы? — поинтересовалась Энн-Мари.
— Да, было дело, — ответил я.
— Почему ты мне не сказал? — спросила она.
— Я не хотел, чтобы ты относилась к нему предвзято, — ответил я. — Я тебе потом объясню.
— Надо видеть, что сейчас творится у нас дома, — сказал Лоренс. — Просто безумие, фотографы за каждым углом. Родители не отпустили меня. Но я соврал. Я сказал, что мне нужно…
— О чем он? — резко спросила Энн-Мари.
— Может, начнем? — предложил я.
Лоренс присел на диван, и я дал ему для ознакомления несколько страниц роли.
Я сидел напротив него, в одном из двух разномастных кресел. Между нами на коричневом ковре стоял низкий стеклянный столик, заваленный журналами мод. Журналы скрывали курьерскую сумку с пистолетом, боевыми патронами, респиратором и веревкой.
Энн-Мари с недоуменным видом присела на подлокотник второго кресла. Ей было не по себе от нового развития ситуации, но это не имело значения до тех пор, пока она хорошо себя вела.
— Гм, — сказал Лоренс, не прочитав и половину страницы, — классная вещь.
— Но ее можно немного улучшить, — откликнулся я. — Давай пока просто почитаем текст, без всяких эмоций, чтобы запомнить слова.
Он прочитал. Прочитал, надо сказать, здорово.
— А теперь, — сказал я, — я завяжу тебе глаза. Расслабься. Сделай все по максимуму.
И он сделал. По максимуму.
Энн-Мари выглядела немного озабоченной, хотя она уже видела, как я проделывал все это с другими актерами. Она наблюдала за мной не менее пристально, чем за Лоренсом.
После того как он закончил первый прогон, я немного посидел, откинувшись на спинку кресла и изобразив на лице муки творчества, как это делают режиссеры.
Наконец из глубин сознания мне удалось извлечь мысль.
— Как ты думаешь, что можно сделать, чтобы все было еще более реалистично? Как ты разговариваешь со своими родителями?
— Ну, например, — сказал он, — я называю мать мамочкой.
— Правда?
— Да.
— И ты бы так ее назвал, если бы тебе в голову направили пистолет?
— Наверное.
— А отца?
— Я называю его папой.
— Давай попробуем, — сказал я. — Подожди.
Я снял с его глаз повязку, достал веревку и связал ему руки за спиной.
Затем я направил на него два пальца, изображавшие пистолет.
— Мамочка? Алло… мамочка… мамуля, послушай, меня похитили. Нет, я тебя не разыгрываю. Они здесь, рядом со мной и тычут мне пистолетом в голову. Пожалуйста! А, черт! Перестань! Хорошо. Я стараюсь. Мамочка, делай все так, как они говорят, поняла? В точности. Не звони в полицию. Никому не звони. Просто делай, как они говорят.
— Хорошо, — сказал я. — Остановись.
Я снял трубку, включил анти-АОН, набрал номер Алана и Дороти.
Только бы они были дома, только бы они были дома.
Но где им еще быть, когда у их порога толпится вся национальная пресса?
И разве Лоренс не говорил, что они были дома, когда он уходил?
Раздались долгие гудки.
— Алло, — послышалось в трубке.
Дома.
Я сунул руку в курьерскую сумку и вынул оттуда пистолет.
— Мамочка? — отреагировал Лоренс.
Я направил пистолет ему в голову и придвинул трубку к его лицу.
— Еще раз, — сказал я. — С чувством.
Лоренс начал произносить свой текст.
— Конрад, — сказала Энн-Мари, — что, черт возьми, ты делаешь?
— В точности то, что и запланировал и в чем ты мне помогла. А теперь помолчи.
— Это не настоящий пистолет, — не унималась она. — Не может быть, чтобы был настоящий.
— Что? — воскликнул Лоренс, выйдя из роли.
Было видно, что он прикидывал, не броситься ли на меня, хотя руки его были связаны за спиной.
— Сиди на месте и произноси текст, — сказал я ему.
Лоренс продолжил с ролью.
Я направил пистолет в живот Энн-Мари.
— Это настоящий пистолет с настоящими пулями. Хотя ты чуть все не испортила.
— Что? — переспросила она.
— Сядь рядом с ним.
Энн-Мари обошла столик и села рядом с Лоренсом на диван.
Лоренс закончил написанный для него монолог.
— Гораздо лучше, — похвалил его я.
— Мамочка, это Конрад, — сказал Лоренс. — У него пистолет.
Я резко ударил его по голове трубкой:
— Этого в роли не было, так? Кто тебе разрешил импровизировать?
— Конрад? — услышал я в трубке голос Дороти.
— Боже мой, — произнесла Энн-Мари, и глаза ее округлились, — это настоящий пистолет!
— Итак, Дороти, — начал я, — сейчас я скажу тебе, что ты должна будешь сделать и, самое главное, чего тебе делать не следует…
В кои-то веки Дороти меня слушала.
Когда я объяснил ей, что она должна сделать, чтобы снова увидеть сына живым, я положил трубку, не дав ей договорить, — небольшое, но приятное удовольствие.
— Конрад, что ты задумал? — спросила Энн-Мари.
— У меня большие планы.
— Вот черт, этот пистолет заряжен.
— Да.
— Пожалуйста, не направляй его на меня.
— Не стоило доверять тебе, верно?
— Что происходит? — спросил Лоренс. — Мамочка что, с вами заодно? Она тоже участвует в пробах?
— Да, — ответил я, — она тоже участвует.
— Классный сценарий.
— Не ссы, говнюк. У тебя в нем маленькая роль — если ты, конечно, не хочешь, чтобы я продырявил тебе башку.
— Оставь его в покое! — крикнула Энн-Мари.
Я направил пистолет ей между глаз.
— Вот черт, — сказала она и начала смеяться, хотя было ясно, что смеяться ей вовсе не хочется. От каждого «ха-ха-ха» ее тело содрогалось, как от рыданий. Ее глаза увлажнились, но это были слезы, вызванные чистой физиологией, а не эмоциями.
— Пожалуйста, не направляй его на меня, — наконец сказала она.
— На пол!
Ее смех тут же смолк, как будто я ударил ее.
— Я ложусь, — проговорила она.
И легла.
— Руки за спину!
— Как скажешь.
Теперь она вела себя как идеальный заложник.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я тебя убью, если ты попытаешься остановить меня.
— Я тебе верю, Конрад.
Она назвала меня по имени — мягко, нежно, успокаивающе.
Остатками веревки я связал ей руки и ноги.
— Как, не слишком туго? — поинтересовался я.
— Нет, — ответила она.
Я затянул потуже.
— Так лучше, — сказала она.
— Я вставлю тебе кляп. Через несколько минут. Но не сейчас.
На это она никак не отреагировала.
Я переступил через связанную по рукам и ногам Энн-Мари, чтобы подойти к своему второму заложнику.
— Открой-ка ротик пошире, Лоренс, — сказал я, заталкивая дуло пистолета ему между губ. Он открыл рот, как будто собирался сосать член.
— Кивнешь один раз, если да, два раза, если нет. Ты когда-нибудь трахал Лили?
Он кивнул один раз.
— Боже! — воскликнула Энн-Мари.
— Точно? — переспросил я.
Один кивок.
— Когда? Во время турне со Стриндбергом?
Один кивок.
— А потом? Когда вернулись в Лондон?
Два кивка.
— А незадолго до ее смерти? Ты уверен, что не трахал ее тогда?
Два кивка — точно, нет.
Я придвинулся поближе, заглядывая прямо в расширенные зрачки Лоренса. Мне казалось, что он еще мог соврать. Возможно, не насчет секса с Лили. Сейчас было не время для подростковой бравады. Но я не исключал, что он все еще не желал признавать вероятность своего отцовства. Может, он думал, что я прострелю ему башку, если он признается, что Лили могла забеременеть от него.
— Ты знал, что твой отец трахает ее?
Один кивок.
— Значит, таблоиды не врали, и это была правда? — подала голос Энн-Мари.
— Много-много раз, — сказал я.
Лоренс давился: от ствола во рту и от своего страха перед этим стволом. Мне не хотелось, чтобы на пистолет попало слишком много его слюны, поэтому я вытащил дуло у него изо рта, слегка стукнув его по зубам. Он закашлялся, как будто подавился волосом с лобка.
— Папа не любит мамочку, — сказал он.
— Какая жалость.
— Конрад, — вновь подала голос Энн-Мари, — что ты делаешь?
— Затыкаю тебе рот, — сказал я, поворачиваясь к ней.
Я вынул из курьерской сумки респираторы, которые купил в велосипедном магазине. Они должны были идеально подойти: и насмерть не задохнешься, и на помощь не позовешь.
Впервые на лице Энн-Мари отразился настоящий страх.
— Верь мне, — сказала она. — Я тебе помогу. Я люблю тебя.
— Не шевелись.
Ей я надел респиратор первой. Он сидел как-то слишком неплотно, и я затянул ремешок потуже. У Энн-Мари полезли глаза из орбит, поскольку она начала дышать слишком часто и этим лишила себя воздуха.
— Дыши медленно и глубоко, — посоветовал я.
Она посмотрела на меня так, как будто хотела напомнить, чтобы я не разговаривал с ней снисходительным тоном.
Я вернулся к Лоренсу и подошел поближе.
Он скулил и мелко дрожал. Из носа прямо на его черную футболку с длинными рукавами потекли сопли. Я впервые заметил, что группа на майке называлась «Слейер» — «Убийца». Ему ведь только совсем недавно, месяц назад или чуть больше, исполнилось шестнадцать. Сосунок еще… Со…
Я ощутил запах.
Ну точно, сосунок.
Запах чего-то липкого, мягкого, коричневого.
— Будешь сидеть в этом несколько часов, — сказал я.
Лоренс смотрел на ковер, не в силах поднять глаза от стыда.
Я надел респиратор ему на лицо и затянул потуже.
— Я отправляюсь в город. Убивать твоих родителей.
Он дернулся и перевернулся, раздосадованный тем, что ничего не может со мной сделать. Так он и лежал на диване: выгнутый позвоночник, задница кверху — как будто я собирался изнасиловать его.
Я присел на колени и нежно, по-отцовски или по-матерински заговорил, заглядывая ему в глаза:
— Твоя мамочка договорилась, чтобы нас с Лили застрелили. Она хотела, чтобы твой папа и ты никогда больше не могли ее трахнуть. К несчастью для нее, я выжил. Уверен, что на моем месте ты поступил бы так же. Я против тебя ничего не имею. Лили ты почему-то нравился.
Я принес из столовой два стула с высокими спинками и поставил их спинка к спинке. Затем я подтащил к стульям Лоренса и заставил его сесть на один из них. В его штанах хлюпнуло, запах усилился.
— Не двигайся, — приказал я.
Я подтащил туда Энн-Мари и устроил ее на другом стуле.
Затем я принес из кухни большой рулон пищевой пленки и замотал их обоих с ног до головы.
Из любопытства я заглянул в сумку Лоренса. В ней я нашел дневник, который и просмотрел: там были записи только за текущий год. Ничего, относящегося к Лили. Я подошел к нему с дневником в руке.
— Звездочки в верхнем левом углу, — сказал я, показывая на них, — это счет? — Столько раз ты дрочил?
Один кивок. Да.
— Будь осторожен, от этого можно ослепнуть, — сказал я и надел ему на глаза повязку.
Прежде чем надеть повязку на Энн-Мари, я посмотрел ей прямо в глаза.
— Я думал, что могу тебе доверять, — проговорил я. — Но оказалось, что зря…
Я как раз шел к телефону, намереваясь перерезать провод, как вдруг он зазвонил, — мне показалось, яростнее обычного.
Энн-Мари и Лоренс напряглись, уже надеясь на скорое спасение.
Шесть звонков.
Щелчок.
«Здравствуйте, это Энн-Мари. Сейчас я не могу подойти к телефону…»
Скорей же, скорей.
Только бы это не была моя мать.
«…но если вы оставите сообщение, я вам перезвоню».
Би-и-ип.
«Энн-Мари? Энн-Мари, это Клэр. Ну, психолог Конрада. Он называет меня Психеей. Если ты там, пожалуйста, возьми трубку… пожалуйста… Мне очень нужно с тобой поговорить. О Конраде. Он с тобой? Нам надо знать, где он. Наверное, ты видела, он сегодня снова во всех газетах. Ну, по крайней мере в некоторых. В самых желтых. Вероятно, поэтому ты тоже прячешься. Послушай, тут люди, которые очень хотят поговорить с ним. Ты ведь знаешь, что его дом сожгли. Мы кое-кого арестовали в связи с поджогом. Ладно, ты там? Послушай, когда вернешься… Что? — Она закрыла трубку рукой. Психея разговаривала с кем-то на том конце провода. Я расслышал только: гребаный ад. — Энн-Мари, позвони мне, как только придешь. Как можно скорее. Пока».
Черт.
Моя рука была на телефонной трубке. Я чуть было не снял ее. Когда Психея сказала, что они арестовали кого-то за поджог моей квартиры. Мне казалось, что я сдерживал все свои инстинкты.
Очень скоро Психее придется рассказать другим полицейским о том, где я мог находиться. Тот факт, что Энн-Мари дала ей свой телефон в частном порядке, немного сдерживал ее, но в конечном итоге она будет вынуждена сообщить номер. Возможно, она уже назвала его человеку, который отвлек ее от звонка.
Теперь я не мог отключить телефон: полиция скорее всего позвонит сюда и поймет, что что-то не так, если не услышит автоответчик, как и Психея.
Если они получат сигнал, что линия неисправна, они сразу сюда приедут. (Я попробовал позвонить по своему прежнему номеру в сгоревшей квартире и услышал именно такой сигнал.)
Я понял, что могу опоздать, хотя времени было еще довольно много.
Я отправился на кухню и принес оттуда радиоприемник Энн-Мари. Я включил «Кэпитал-ФМ».
Пусть помучаются, слушая каждые пятнадцать минут репортажи о пробках на лондонских улицах.
Передавали новости. Рискуя задержаться еще больше, я остановился, чтобы послушать.
Ага, вот оно — в самом конце.
— Столичная полиция отрицает, что проявила нечуткость со своей стороны при расследовании убийства Лилиан Айриш, более известной как Вита по роли в телерекламе. Сенсационный материал во вчерашнем выпуске «Миррор» свидетельствует, что Вита, возможно, была беременна в момент смерти. Местонахождение ее бойфренда, режиссера Конрада Редмана, который тоже стал жертвой расстрела, в настоящее время неизвестно. Представитель полиции подтвердил, что Редману оказывалась серьезная психологическая помощь. Два дня назад дом Редмана сгорел при подозрительных обстоятельствах. В связи с поджогом был произведен арест.
Я зашторил окна, выключил свет и прошел в спальню Энн-Мари.
Перед ее высоким, но немного узковатым зеркалом я переоделся в велосипедную форму, приготовленную для убийства. Сначала я собирался дойти так до веломагазина, чтобы забрать оттуда свою драгоценную покупку. Однако оглядев себя, я понял, что буду выглядеть очень странно: курьер-велосипедист без велосипеда, рано вечером в мирном Челси. Тот факт, что я был одет в совсем новую одежду из яркой ткани только усилил бы подозрения. Несколько секунд я колебался — может, стоит рискнуть? Мне казалось, что благодаря быстроте моего перемещения меня заподозрят в чем бы то ни было с опозданием — после того, как я исполню свой замысел. В каком-то смысле отныне чем больше свидетелей, тем лучше. Но мне приходилось быть осторожным, поэтому я надел джинсы и футболку прямо поверх натянутой лайкры. Велокроссовки я уложил в курьерскую сумку вместе с пистолетом, пулями и всем остальным снаряжением, включая экземпляр туристской карты Лондона. (На случай, если заблужусь. Я не хотел, чтобы такая банальная вещь помешала моему предприятию.)
Я вернулся в гостиную и некоторое время просто стоял там, оценивая результат своих трудов на тот момент (которого я достиг не без помощи пистолета): Энн-Мари и Лоренс сидели спина к спине, связанные прозрачной пленкой, как в каком-нибудь дерьмовом авангардном театре. Эта мысль меня рассмешила, и я захохотал.
Лоренс дернулся, как будто мой хохот повышал вероятность того, что я могу его убить.
— Я знаю, что вы оба меня слышите, — сказал я. — Я ухожу. Мне хотелось бы сказать напоследок что-нибудь высокопарное и многозначительное, но сказать мне нечего.