Мы с дирекцией «Le Monde» решили, что этих десяти дней в Хомсе будет достаточно для нашего репортажа и, следовательно, настало время мне возвращаться в Ливан, а Райед, как было предусмотрено сначала, останется еще на некоторое время. Накануне он звонил в подразделение САС в Баба-Амре и договорился, что мы приедем сегодня утром, и Ибн-Педро переправит меня через границу. По различным причинам, как выяснится позже, сделать это ни сегодня, ни в последующие дни будет невозможно, и уехать я смогу лишь в четверг 2 февраля.

Утро. Ранний подъем и отъезд в Баба-Амр и, inch’Allah, дальше – вместе с Ибн-Педро. Во дворе сидит и курит сигарету грустный, задумчивый солдатик. К нему подходят двое товарищей. Слышно клацанье разбираемого оружия и отголоски чьего-то пения. Пока готовят чай, появляется еще один боец с велосипедом на электроприводе. Он показывает нам длинную исковерканную металлическую трубу – кусок реактивного снаряда, упавшего сегодня утром в Карам-аль-Зайтуне. Двое убитых.

8.30. За нами приходит молодой таксист, присланный Абу Аднаном. Сначала мы пробираемся по узким улочкам Сафсафи, а потом, вместо того, чтобы проехать через рынок, как это было по дороге сюда, вдруг, к моему великому удивлению, выезжаем на широкую улицу, огибающую крепость как раз у подножия горы. Взглянув вверх, я отчетливо вижу – прямо над нами – снайперские гнезда, обложенные мешками с песком. Но водителя это, похоже, не смущает, он спокойно выруливает на проспект, ведущий к центру. Машин мало, кругом все тихо. Мы едем мимо базы сил безопасности, пересекаем квартал, выезжаем на другой проспект; на перекрестке, у Министерства образования, шофер делает разворот перед носом у трех солдат, стоящих на посту, но те не обращают на нас ни малейшего внимания. Дальше Инша’ат, переезд через улицу Бразиль и первые посты Свободной армии: тут нас и останавливают. «Кто такие?» – «Французские журналисты». Они немного удивлены, но не цепляются: мы следуем дальше.

Отыскиваем квартиру Хасана, будим Ахмада: он все такой же нелюдимый. Ждем. Ибн-Педро появляется примерно в 10.15. Торопливо обсуждаем ситуацию. Cегодня он может довезти меня только до того поселка, где мы останавливались по дороге сюда, а потом ему необходимо вернуться в Баба-Амр; он, конечно, готов попытаться найти кого-нибудь, чтобы отвезти меня дальше в Кусейр, но это вряд ли получится. Вдобавок Гнев забыл свой мобильник в Триполи, и связаться с ним невозможно. С другой стороны, через пару дней у него, скорее всего, появится возможность смотаться до Кусейра и обратно – специально, чтобы отвезти меня. Мы коротко обсуждаем это с Райедом и принимаем второй вариант. И едем дальше – в Халдию и Баяду.

* * *

Завтракаем, сидя на освещенной солнцем лавочке в центральном сквере Халдии. Настоящая благодать. Горячую выпечку с медово-ореховой начинкой, купленную в «Кондитерской Абу Ясира» [sic!], увенчанной вывеской на французском, запиваем какой-то смесью из горячих сливок с тертыми орехами, довольно противной на вкус. Потом идем в парикмахерскую бриться, но там еще закрыто. Соседи парикмахера, которые держат автомастерскую, приглашают нас выпить кофе. Они рассказывают, что обстрел в минувший четверг [та пальба, которую было слышно даже в Сафсафи] здесь, в районе сквера, обошелся без жертв, хотя в один из домов несколько минометных снарядов все же попало. Что было в других местах, они не знают. Сейчас 11.15.

Вчера вечером – после того, как я наконец заснул, – Райед тоже пошел посмотреть на поющих. Абу Лаиль с одним из своих друзей пели рубаят Омара Хайяма в переводе Ум Калтум. Райед тоже подпевал. Tarab — волнение, которое испытываешь, слушая музыку.

Мой кашель день ото дня становится все более надрывным. После таких приступов я чувствую себя совершенно разбитым и опустошенным, меня бьет дрожь, и я долго не могу прийти в себя.

Мы пьем кофе, и до нас доносятся звуки автоматных очередей. Стреляют из дома, стоящего рядом с кладбищем Аль-Катиб, это в Халдие. В какой-то момент слышатся крики. Показался похоронный кортеж: мужчины несут катафалк, скандируя «La ilaha ilallah!», их окружают вооруженные люди, стреляющие в воздух. Лица покойника не видно: оно закрыто пластмассовыми цветами. Этого человека убил снайпер. Кортеж сворачивает к мечети, пальба не прекращается. Я возвращаюсь, чтобы допить кофе, а Райед, с фотоаппаратом, бежит за кортежем.

Здешние похоронные церемонии возбуждают не благоговейные чувства скорби и отрешенности, а гнев и боль перед лицом потери.

Толпа остановилась чуть дальше, возле мечети, и я подхожу поближе с мальчиком, который показывает мне, куда во время обстрела в четверг попали мины: это квартира на верхнем этаже, окнами выходящая на сквер. Райед уже в мечети. Катафалк поставили в угол, рядом столпились горюющие родственники и зеваки. Двое мужчин в слезах: должно быть, отец и брат. Покойник оказался красивым молодым парнем, с крепким могучим телом, но смерть превратила его в желтоватую восковую куклу. Райед знакомит меня с Абу Бакром, местным активистом, он знает его по прошлой поездке. Абу Бакр рассказывает, что этого парня снайпер застрелил сегодня, в восемь утра, когда тот шел на работу. Он показывает снятое им видео: раненый весь в крови, пуля прошила грудную клетку. Мать и сестра в панике: еще не поняв непоправимости случившегося, они отчаянно трясут уже мертвое тело.

Благодать снизошла на меня совсем ненадолго.

Райед остается, чтобы снять молитву и похороны. Я же опять иду в автомастерскую. Но парикмахерская, где я хотел побриться, по-прежнему закрыта, и приходится снова возвращаться в мечеть. Молитва уже заканчивается – поминальная проповедь, как утверждает Райед, была совершенно потрясающая, просто брала за душу: «Имаму удалось подвести верующих к вратам [Рая]» – он подготовил их к уходу того, кого они оплакивали. Кто-то из молодых людей, поднявшись на плечи товарищей, бросает первый клич: «La ilaha ilallah!» Дальше призывы следуют один за другим, участники церемонии страстно подхватывают их, а ведущий потрясает портретом покойника, сделанным профессиональным фотографом, вставленным в рамку и, судя по всему, снятым со стены в его доме. «Мы – мученики, нас – миллионы, и мы все пойдем в Рай!» Кортеж, сопровождаемый бойцами САС, выпускающими из автоматов длинные очереди вверх, проходит вдоль сквера. Дети снуют под ногами взрослых, собирая еще теплые гильзы. «Мы все – мученики! Все!» – вопит ведущий, и это означает, что все присутствующие – потенциальные жертвы. Процессия с катафалком огибает сквер и, дойдя до деревянных часов, делает несколько кругов по площади под обращенные к Господу страстные мольбы. До кладбища – пять километров, сопровождать прах усопшего могут только два-три человека, поскольку это очень опасно. Парикмахер наконец-то явился, и теперь я могу побрить щеки и шею. Небольшую – козлиную – бородку пока оставлю: она мне послужит еще несколько дней.

Возле парикмахерской короткая выразительная беседа с молодым парнишкой. «Shahid: Ахмед». Он объясняет: «Kannas» — и жестами показывает: одна пуля – в затылок, другая – в грудь. «Uma shahid» — и снова показывает, как текли слезы по лицу матери мученика. «Haram» – делает он печальный вывод.

На сирийском диалекте kannas (снайпер) произносится как gennas. Во множественном числе – kannasa.

На площади – разговор с журналистом Марселем Меттлезифеном, по национальности наполовину немцем, наполовину колумбийцем. Сюда он приехал уже в четвертый раз, по туристической визе. Делимся друг с другом информацией и контактами.

У Марселя, который не говорит по-арабски, есть проводник и помощник – молодой, симпатичный сириец, назвавшийся Омаром. В тот день мне удалось с ним немного поговорить, и я записал его координаты, поскольку он выразил готовность работать с любым журналистом, который приедет в Хомс. Некоторые из моих знакомых спрашивали меня о таких связях. Но этого парня убили, когда он пытался помочь раненым во время массированного обстрела Халдии вечером 3 февраля. Тогда я и узнал его настоящее имя – Мазхар Тайяра, 24 года.

Пока Райед ждет своей очереди, чтобы побриться, я иду за кебабом, на этот раз – из печенки. Погода по-прежнему хорошая. В отдалении, видимо где-то за крепостью, слышны взрывы.

Вместо обещанных десяти минут кебаба приходится ждать полчаса, но он оказался очень вкусным. Ко мне и побритому Райеду присоединяется Абу Аднан. Пока он организует нам транспорт, я, сидя на солнышке, пью кофе и курю сигариллу.

* * *

На маленьком грузовике «судзуки» переезжаем из Халдии в Баяду, с нами – Абу Бакр, он в прекрасном настроении. Чтобы доехать до Абу Брахима, нам придется порядком покружить по узким улочкам и, кроме того, пересечь четыре проспекта, или широких улицы, находящихся на линии снайперского огня. Последняя из них кажется нам самой опасной. «Это здесь погибли все здешние shahids», – говорит водитель. Но сегодня, судя по всему, снайперы слегка расслабились, и мы спокойно следуем по намеченному пути. По улицам идут прохожие, среди них – дети.

Наконец-то мы у Абу Брахима.

Абу Брахим – суфийский шейх, который следит за распределением гуманитарной помощи в квартале Баяда – знакомый Мани. Именно он организовал наш переход границы из Ливана в Сирию. У него уже несколько месяцев жила Фадва Сулейман, актриса-алавитка, перешедшая на сторону оппозиции и считающаяся музой революции, и я очень надеялся, что мне удастся поговорить и с ней. Но она уехала в Забадани, чтобы поддержать тамошних жителей, живших в условиях осады и свирепых артобстрелов.

Разговариваем. Слухи о неизбежной атаке правительственных войск? Нет, он не может их подтвердить. Если бы имела место концентрация сил, ему бы об этом было известно. В принципе, исключать этого нельзя, но если атака и будет, то, во всяком случае, не завтра.

Что же до снайперов, то они продолжают стрелять. Сегодня днем, незадолго до нашего прихода, велся довольно плотный огонь, но жертв нет. А вчера ранили троих. Отрядам САС в квартале не хватает людей и боеприпасов, они не могут сдерживать правительственные силы.

В предместьях Дамаска сформировался еще один батальон – katiba «Хусейн ибн Али», причем самое любопытное, что эта информация поступила из шиитских источников. Абу Брахим: «Нет, информация надежная, Хусейн ведь и наш духовный сын [cуннит]. Отсюда следует, что религиозного сектантства в революционной среде нет».

Другие батальоны, действующие в столице и окрестностях: katiba «Абу Убайда ибн аль-Джаррах», katiba «Эль Хасан» и katiba «Кавафиль аш-Шухада» («караваны мучеников»). Каtiba «Хусейн ибн Али» имеет подразделения в Дамаске, Хомсе, Хаме, Дераа и вскоре, «inch'Allah», рассчитывает сформировать отряд и в Эр-Ракке, в двухстах километрах от столицы.

Говорит Абу Омар, активист квартала, который к нам присоединился: «Башар Асад не оставил нам другого выхода, кроме вооруженного сопротивления. Манифестации, попытки договориться, всяческие конференции – ничего не сработало. В ответ мы получали только одно – пули. Они загнали нас в угол».

«Это одна из форм этнической чистки» – так Абу Брахим прокомментировал кровавую резню в минувший четверг.

* * *

Выходим. В двадцати метрах от дома, где живет Абу Брахим, – улица со снайперами. Простреливается в обе стороны. «Now not shooting. But ready. Not know when shooting», – объясняет Абу Омар на доступном ему английском языке. И тут же показывает нам грузовик «cудзуки», изрешеченный пулями и осколками: «My friend killed in this car». Все произошло прямо здесь, на этом перекрестке. Застрелили, когда он переносил раненых.

Вечерняя прогулка по кварталу. Грязные улицы, почти не заасфальтированные. Пустыри завалены гигантскими кучами рваных мешков с мусором, которые лежат тут месяцами. Много строящихся домов. Спальный район для бедных. На улицах дети бегают за нами толпами, распевая антибашаровские лозунги. Жители квартала понемногу вырубают растущие между домами оливковые деревья, чтобы было чем согреться; перед дверью одного из домов трое мальчишек пытаются спилить торчащий из земли ствол. Через окна за нами наблюдают, перешептываясь, девочки в никабах. В помещении с голыми бетонными стенами молодые люди играют в биллиард. В глубине квартала – широкая, четырехполосная автострада, превратившаяся в shari al-maout, «улицу смерти». Осторожно подходим к углу дома. Стреляют регулярно; Абу Омар предостерегает молодых людей, которые собрались перейти на другую сторону. В прошлый четверг при пересечении улицы в разных местах погибли пять человек: троим пули попали в голову, одному – в шею, последнему прошило насквозь грудную клетку. На соседней улице на земле валяется длинный металлический шест с двумя крюками на конце: такими шестами вытаскивают раненых и убитых, упавших на середине дорожного полотна. Окна квартиры Абу Омара на втором этаже выходят на проспект. Стены, находящиеся на линии снайперского огня, расковыряны взрывными пулями до такой степени, что ему пришлось переехать в нижний этаж, где не так опасно. Через дырку в стене с помощью зум-объектива фотографирую мешки с красным песком на углу просторного перекрестка, где засел снайпер. На дорожном полотне видны обширные черные пятна с вкраплениями ржавчины: здесь жгли автомобильные шины, чтобы, под завесой дыма, безопасно переходить улицу.

Чуть дальше – параллельная улица, видно, как ее пересекают машины: целая семья в грузовике «cудзуки», такси, «киа» с солдатами в кузове. Военных в квартале почти не видно: их вообще немного, а те, что есть, стараются не показываться. Блокпост Свободной армии, расположенный неподалеку от дома Абу Брахима, сейчас пустует. Когда проезжает машина, снайпер стреляет, но каждый раз опаздывает на две-три секунды. С нашей стороны в сторону перекрестка движется такси: мы объясняем водителю ситуацию, и он разворачивается. Останавливаемся у магазина, где торгуют сухофруктами и конфетами, чтобы купить миндаль, и нас тут же окружает толпа молодых людей. Очень красивый парень в синем спортивном костюме резко бросает Райеду: «Они арестовали моего отца, они арестовали моего брата, они избили мою мать! Они приходили за мной, и если они меня найдут, то убьют! И все из-за того, что я открыто говорю, что не люблю Башара!» Он вытягивает шею и сжимает себе глотку: «Мое единственное оружие – мой голос». Этот парень – диджей на манифестациях, ему семнадцать, и он начинает свое выступление перед нами: вытягивает вверх руку и, под звук маленького барабана, проговаривает нараспев свои лозунги-песни, которые хором подхватывают столпившиеся вокруг мальчишки.

На обратном пути мы проходим мимо дома, где вывешен флаг какой-то футбольной команды, а рядом с ним – что выглядит крайне нелепо – официальный, сирийский «правительственный» флаг. И хозяина за это не упрекнешь: он был убит снайпером два месяца тому назад. Идем дальше. Во дворе на стульях сидят и покуривают старик по имени Хадж и его приятель. Старик рассказывает нам, как его три недели истязали в mukhabarat: били, пытали электрическим током. Обвиняли в терроризме – его, старого, больного человека. С каждой остановкой толпа вокруг нас становится все плотнее, каждый старается рассказать что-то свое.

Несколько слов о нашем хозяине – Абу Брахиме. До революции он был дальнобойщиком и почти не имел ни религиозных знаний, ни соответствующих навыков. Сегодня он – признанный моральный авторитет для жителей квартала, его очень уважают: именно он занимается распределением в Баяде гуманитарной помощи, которая хранится в подвале его дома. Он – суфит, один из членов ордена Кадирии ветви Шадили, его первым учителем был тунисский шейх, умерший десять лет назад. Потом был сирийский шейх, член комитета фатв мечети Омейядов – Мухаммед Абу эль-Худа эль-Якуби. Ему пришлось покинуть страну после того, как он выступил против репрессий («Большой грех – убивать людей вот так»), войдя в конфликт с муфтием Сирии Ахмедом Бадреддином Хассуном. «Он – не муфтий Сирии, он – муфтий режима, муфтий Башара», – уточняет Абу Омар.

Борода, веником торчащая прямо из кадыка, бритый череп, хитроватая улыбка: с виду Абу Брахим – настоящий чеченец. Похоже, такое сравнение ему нравится.

Как и Кадирия – суфийский тарикат, созданный персом Абдул Кадиром Гилани в Багдаде в ХII веке, – Накшбандия является одной из ветвей суфизма, основанной в ХIV веке недалеко от Бухары Бахааддином Накшбанди аль-Бухари. Я был на его могиле в 1998 году и теперь рассказываю об этом Абу Брахиму.

Возвышенная беседа об ордене Накшбандия и о месте захоронения его основателя Накшбанди. Абу Брахим согласен, что паломничество на могилу Накшбанди представляет гораздо большую духовную ценность, чем та, что достигается автоматически за счет во многом формальной поездки в Мекку, как считают узбеки. Однако благодать наступает лишь в том случае, если паломник приходит на могилу святого, чтобы приобщиться к его учению и тем самым возвысить свой дух. Это относится и к Мекке: если ты отправляешься туда как неодушевленный предмет, вроде пары ботинок или фотоаппарата, и возвращаешься прежним, то это пустая трата времени.

Он говорит, что в Сирии накшбанди много. Был шейх накшбанди в Ифрине, его звали Хусейн Корко, он умер несколько лет назад. На Кипре у него был друг Аль-Дагестани, о котором я слышал много хорошего от Миши Рощина, который провел у него некоторое время.

Абу Брахим определяет суфизм так: «Гармония между внутренним и внешним в тебе самом, между batin и zhahir. Zhahir — это кажущееся, экзотерическая стезя, batin — это сущее, эзотерический путь. При этом обе испостаси входят в число 99 имен Господних».

* * *

В компьютере Абу Брахима есть видеоролики пропавшего бельгийца Пьера Писсинена. Он сидел в этой самой гостиной, растерянный и испуганный, и названивал своим друзьям в Бельгию, везде натыкаясь на автоответчик. Он, не знавший ни слова по-арабски, сел в большую американскую машину – то ли «форд», то ли «шевроле», – нанятую в Дамаске, и уехал туда, где за пять часов до того развернулось настоящее сражение между правительственными войсками и САС. «Господь очень любит этого человека», – замечает Абу Брахим. И добавляет: «Мы его приняли, накормили, дали ему кров. И мы его засняли, сказав: „Если ты вернешься и скажешь властям, что с тобой здесь плохо обращались, мы выложим эти ролики в Youtube“». Они были убеждены, что бельгиец приехал в Сирию по приглашению официальных властей. В компьютере есть его фотография с Фадвой Сулейман, актрисой-алавиткой.

Райед пытается дозвониться этому бельгийцу. Через некоторое время господин Писсинен берет трубку. На самом деле он преподаватель университета, профессор истории и политических наук. «Я специализируюсь на изучении арабо-мусульманского мира. Да, по-арабски я не говорю, вполне обхожусь английским». Его позиция такова:

«Сирийская организация защиты прав человека» рассказывает всякие небылицы, газета „Le Monde“ — тоже. Я приехал сюда, чтобы посмотреть, что же происходит на самом деле, потому что не верю россказням журналистов и повстанцев. Они, например, утверждали, что повсюду бомбардировки и обстрелы, и я искал такие кварталы. Но ничего не нашел. И написал по поводу увиденного объективные статьи, после чего получил повторную визу. Разумеется, власти мне помогали». И так далее в том же духе.

Некоторое время мы слушаем его монолог, пока Райед, которому это начинает надоедать, обозлившись, не бросает ему: «Месье, я советую вам сменить сферу ваших интересов. Вы говорите по-английски, так займитесь лучше изучением англо-саксонского мира». После столь резкого выпада этот тип начинает вилять: «Я не хочу полемизировать с вами по телефону». Все встречные аргументы пропускает мимо ушей. Когда Райед напоминает ему о резне и о соответствующей статье в «Le Monde», он спрашивает: «Но остается вопрос: кто их убил?» «Когда он ехал сюда, – объясняет Абу Брахим, – то проезжал мимо всех снайперов и умудрился ничего не заметить. Воистину, Господь хранит кретинов из Жамблу».

Позже мне удалось взглянуть на писания Пьера Писсинена: я зашел в его блог. Он представляет происходящее в Сирии точно таким же образом, как это делает официальная сирийская пропаганда, всячески преуменьшающая количество жертв и масштаб повстанческого движения. Ни его краткое пребывание в Хомсе, без переводчика и проводника, знающего те места и общий план города, ни беседы с Абу Брахимом и Фадвой Сулейман не заставили его усомниться в собственной правоте.