Ожидание смерти подобно самой смерти — это известно давно. Как и то, насколько мучает человеческую душу неизвестность.

Олю мучили одновременно неизвестность и ожидание. И больничный коридор. Длинный, узкий, с лавочками вдоль стены. Чистый, казенный и холодный.

Хотелось курить. Но здесь нельзя. Здесь только ожидающие родственники и время от времени появляющиеся медсестры. У каждой из них Оля пыталась поймать взгляд. Вы не меня ищете? Не маму Никиты Зеленского? Это я. Как там? Почему меня не пускают к сыну?

Когда она часом ранее влетела в этот коридор, то сразу увидела Изольду, сидящую в одиночестве на обитой дерматином лавочке. Обычно всегда отлично держащая себя и свою осанку, соседка, казалось, разом потеряла все присущие ей королевские качества. Оля увидела несчастную… старушку.

— Как это случилось? — спросила она непослушными губами.

— Я не знаю, Оленька, вот правда не знаю. Нас же в зал не пускают. Но как говорят… тот мальчик, он столкнул Никиту со шведской стенки.

Перед глазами все поплыло. И внутри стало пусто. И страшно. И рука начала искать опору, чтобы не упасть. Стоило только представить, как с высоты летит ее сын, ее мальчик…

Господи, спасибо… спасибо, что живой… — Вам надо домой, Изольда Васильевна.

— Нет, — губы соседки упрямо сжались.

Но Оля уже искала телефон:

— Я вызываю такси, и не думайте спорить. Вот сейчас у вас подскочит давление, и что мне делать? И вы, и Никита одновременно. Поэтому как только подъедет машина, вы в нее садитесь, отправляетесь домой, принимаете все свои лекарства, ужинаете и ложитесь в кровать. Я буду на телефоне, как только появится врач с новостями — обязательно позвоню.

Изольда к голосу разума прислушалась и в такси села, а врач все не появлялся. И время словно замедлило свой ход.

Оля мучительно мерила шагами коридор. Двадцать в одну сторону, двадцать в другую. Винила себя.

Ведь говорила ей Изольда Васильевна, предупреждала, что в секции появился проблемный ребенок. Нет чтобы сразу туда поехать, посмотреть самой, познакомиться с этим новичком… Но как же: работа, предновогодняя пора! Ларионов еще со своей базой. Сроки, обязательства, авралы. И нет времени на Никитин футбол.

А на пятницы вот чудом находила. На пятницы находила, а на сына — нет.

Прижаться лбом к холодному стеклу и закрыть глаза. Дура. Закурить бы. Но для этого необходимо выйти на улицу, Оля же боялась пропустить появление доктора или медсестры. Почему никого нет? И только дежурное: «Ждите». Сколько ждать? Что там? И какие врачи? Им можно верить? А если нет? И где тогда искать хорошего врача?

Звонить или не звонить?

За окном крупными хлопьями посыпал снег. Он словно ватой укрывал освещенный фонарями больничный двор.

Звонить или не звонить?

Ведь только что обвиняла себя в случившемся.

И не позвонила бы. Но он врач. Он может помочь. И это не для нее. Это для Никиты.

А медсестра все не идет…

Только Изольда отписалась, что добралась до дома.

Оля долго смотрела на экран телефона, решаясь. А потом все же нажала на соединение. И послушала гудки, и дождалась голоса. И теперь надо говорить самой.

— Денис… привет, — произносить слова получалось с трудом.

— Что случилось?

— У тебя есть знакомый травматолог? — закрыла глаза и добавила: — Лучше детский.

* * *

Глухой, сдавленный, будто через ком в горле голос уже настроил на определенный лад. А вопрос довершил впечатление.

— Если надо — найдем. Что случилось с Никитой?

— Он упал на тренировке, и там перелом. Меня почему-то к нему не пускают, он упал со шведской стенки, — выпалила Оля одним духом. А потом всхлипнула.

Поворот дела неожиданный. Денис был уверен, что вопрос о детском травматологе связан с секцией. Ну что там может быть — палец выбил или бутсой кожу разодрали. Но чтобы такое… Денис стал высматривать место для остановки. Скорее всего, маршрут движения придется менять.

— Какая больница?

Оля ответила так же глухо и через еще один всхлип. Названный номер заставил Дениса удивленно вскинуть брови. Бывают же совпадения…

— Я перезвоню.

И уже набирал другой номер. Давай, рыжий, бери трубку. И скажи, что ты еще на работе. А еще лучше — что дежуришь. Пора платить добром за добро.

— Батя, родной мой, только сегодня тебя вспоминал! — раздался в телефоне жизнерадостный голос Самойлова.

— Коля, ты на работе?

— Да, задержался, но уже собираюсь домой. А что? — в конце вопроса тон собеседника Дениса, детского хирурга Николая Глебовича Самойлова, неуловимо изменился.

— Задержись еще.

— А что случилось?

— К вам привезли мальчика. Десять лет, перелом. Скорее всего, он в травме. Или в приемном еще.

— И что с этим мальчиком такое особенное?

— Представь себе, что это мой сын.

Пауза на том конце была краткой, но красноречивой.

— Понял. Фамилия, имя, отчество?

— Зеленский Никита. Отчества не знаю. Там падение с высоты и перелом, скорее всего, сложный.

— Уже спускаюсь, — Денису было слышно изменившееся дыхание, голоса, кто-то что-то спрашивал у Николая — в общем, стало очевидно, что тот и в самом деле куда-то идет. — Денис, как все узнаю — перезвоню.

— Не надо. Я скоро сам на месте буду. Лучше найди мать мальчика, она там в приемном. Зеленская Ольга Геннадьевна. Блондинка, высокая, красивая… — черт, не так и не о том. — В общем, найдешь. Расскажи, успокой, поддержи — как ты это умеешь.

— Не учите батю детей делать, — самоуверенно ответил Самойлов. — Все, я пришел. До связи.

Денису было еще слышно, как Николай здоровался с коллегой, а потом звонок все-таки разъединился. А Дэн задал навигатору новый маршрут. Тридцать минут. Не так уж и плохо. Но сначала надо перезвонить Оле.

— К тебе сейчас подойдет доктор Самойлов, он все сделает. Я выезжаю.

— Спасибо.

* * *

После того как связь разъединилась, Оля еще некоторое время стояла с зажатой в руке трубкой. Она закрыла глаза и мысленно благодарила небо. За то, что ее услышали. И будет доктор. И ее мальчику помогут. Обязательно помогут.

Совсем рядом послышалось легкое покашливание. Оля открыла глаза и увидела рядом с собой большого рыжеволосого мужчину. Не высокого, а именно большого.

— Что? — спросила беззвучно, одними губами.

— Вы мама Никиты Зеленского?

— Да, — это уже голосом.

— Я — доктор Самойлов.

Надо, наверное, было поздороваться. А она не могла. Она вся превратилась в слух, в ожидание слов, которые сейчас прозвучат, и только глазами спрашивала: «Что? Что с моим ребенком?»

Он понял.

— У мальчика чрезмыщелковый перелом плечевой кости левой руки со смещением и подвывих правого голеностопа. Сейчас его готовят к репозиции — это совмещение костных отростков без разрезания мягких тканей. Если у нас не получится с первой попытки, мы сделаем еще одну. Если не получится со второй, придется резать. Но я надеюсь, что до этого дело не дойдет.

Он так спокойно произнес слово «резать», этот большой человек, что ноги снова перестали держать, и Оля оперлась рукой о подоконник. Вы, наверное, привыкли резать, доктор Самойлов. Я понимаю…

— А как часто получается с первой попытки? — скажите, что почти всегда! Пожалуйста…

— А вы молитесь. В то, во что верите.

Не сказал… и в голове туман. Который прогнать надо. Надо сосредоточиться. Надо о главном.

— Доктор, это насколько… скажется на дальнейшей жизни? Он будет так же, как и раньше, кидать мяч, лепить, запускать воздушного змея?

Будет же? Будет?!

— Ребенок на скрипке играет?

От неожиданности вопроса Оля моргнула.

— Н-н-нет.

— На пианино? — допрос продолжился.

— Нет.

— Слава богу! — шумно и с облегчением выдохнул врач. — Все остальное, кроме скрипки и пианино, будет!

Оля смотрела на него с надеждой.

Он в футбол играет, доктор. В футбол. И там что-то с ногой, а вы молчите.

— Он в футбол играет, — тихо сказала Оля.

— И дальше будет играть.

Большая ладонь большого человека коснулась плеча. Как-то так уверенно и успокаивающе.

— Все будет в порядке, — и голос прозвучал уверенно и успокаивающе.

Почти как у доктора Айболита. Только вот тембры у них разные.

— Можно его увидеть?

— Нет, — теперь твердо. — Мальчика уже готовят к операционной.

Уже?! Прямо сейчас? В эту самую минуту?

И рука на подоконнике почти не помогает. Надо присесть. Она невидящим взглядом обвела коридор. Здесь где-то лавочки были… у стены.

Оля через силу кивнула врачу и стала думать, как добраться до лавочек, когда ее обняли со спины. Так знакомо и надежно обняли, что сразу захотелось плакать.

А доктор Айболит, прижав ее к себе, уже протягивал руку доктору Самойлову для приветствия. И тут же пошли вопросы.

— Диагноз?

Оля честно пыталась вслушиваться в этот врачебный разговор, но не получалось. Смысл диалога все время ускользал. Улавливалась только «операционная» и все. И то, что за спиной Денис. Он приехал. Он тут. Он все знает лучше нее.

Когда большой рыжий доктор что-то сказал на прощание и ушел, Оля повернулась к Денису лицом, обняла крепко-крепко и заплакала.

* * *

Женских слез Денис повидал немало. И что с ними делать, примерно понимал. Но не сейчас. Сейчас были настоящие слезы, настоящее горе, настоящий страх. Страх матери за своего ребенка. И что сказать, Денис не знал. Банальное «все будет в порядке» совершенно не годилось, хотя он был уверен именно в этом — что все будет в порядке. Информации, полученной от Самойлова, оказалось вполне достаточно, чтобы отчетливо представлять, что сейчас происходит с Никитой. Перелом без осколков, большое смещение, конечно, добавляет проблем, но должны справиться. Все штатно, без сюрпризов. Разве что с наркозом бывают неожиданности, но… Нет, не думать об этом. И Ольку не пугать.

Поэтому стоял, обнимал, гладил по голове и подбирал правильные слова и тон. Подобрались, в конце концов.

— Там сейчас с Никитой заведующий детским травматологическим отделением. И ассистирует ему не кто-нибудь, а один из лучших детских хирургов Москвы.

Оля кивнула, не переставая плакать. Поплачь, девочка моя. Тебе нужно. А мне нельзя.

Здание больницы было типовым, и Денис быстро нашел укромный уголок, где они могли пообниматься и порыдать без помех и свидетелей. А потом, когда Оля успокоилась, — просто поговорить. Сначала говорил большей частью Денис — рассказывал всякие разные случаи и эпизоды из своей и чужих врачебных практик, выбирая те, что с позитивным исходом. Потом Олька стала задавать вопросы, и он от души порадовался этому любопытству. Ее надо переключить. Денис несколько раз незаметно от Оли бросал взгляд на часы. Двадцать минут, полчаса, сорок. Что-то долго. Где сейчас Никита? Еще в операционной? Уже на рентгене? В лифте по дороге? Получилось ли с первого раза? Судя по времени, наверное, нет. Черт. Только бы со второй получилось. Если будут резать, это совсем другие сроки реабилитации, а у парня секция. Все это Денис думал про себя, а вслух говорил, говорил, говорил.

— Не знаю, каким богам вы молились, но они помогли. Рентген сделали, кости встали, все в порядке. Денис, ты проспорил.

Самойлов подошел сзади — бесшумно и незаметно. И теперь смотрел на них, довольный и невозмутимый, сложив излюбленным жестом руки на груди. Денис вздохнул, засовывая глубоко внутрь атеистические замечания и реплики про неуместность воспоминания о стародавнем споре. Вместо этого покрепче обнял Олю и спросил:

— С первого раза?

— Да, — кивнул Самойлов. — Но пришлось повозиться, смещение было будь здоров на такую тонкую еще руку.

— А когда можно будет его увидеть? — заговорила Оля. Голос ее вполне уже окреп, и в нем не слышалось отлившихся недавно слез. Только глаза выдавали.

— Завтра, — Николай легко коснулся ее локтя, но глазами держал в поле зрения Дениса. Самойлов явно их воспринимал как нечто единое. — Мальчика определили в восьмую палату, Дмитрий Григорьевич, заведующий, сказал, что там мировые пацаны лежат, не дадут заскучать. Поддержат, научат, водички подадут. Ну и я сегодня на дежурство подменился, загляну, проконтролирую.

— Точно все в порядке? — Оля словно никак не могла поверить, что все самое страшное уже позади.

— Мамочка… — Самойлов позволил себе покровительственно похлопать Олю по плечу и от всей своей широкой души выдал: — Отпустите мужика от подола. Он справится со всем сам, ему же не три года.

Оля опустила голову и провела рукой по юбке.

— Да я и не держу. Может, если бы держала…

— От всего вы его не убережете, пусть привыкает к самостоятельности, — Дэн хотел уже прервать поток самойловского красноречия, но тот решил завершить разговор первым: — Ну все, граждане родители, мне пора, Никита ждет вас завтра. Список разрешенных продуктов Денису Валентиновичу известен. Посещение — с одиннадцати.

Они еще какое-то время стояли молча, все так же обнявшись, провожая взглядом фигуру в зеленом хирургическом костюме и переваривая полученную информацию. Денис физически чувствовал, как Олино тело отпускает напряжение. Сейчас начнется обратная реакция нервной системы — торможение. Захочется есть и спать.

— Поедем ко мне.

Она подняла глаза и медленно кивнула. Все, уже началось. Сразу вдруг стала видна ее усталость, но Оля держалась.

— Сейчас, только Изольде Васильевне сообщу, а то она там переживает страшно.

Звонить пришлось не только Изольде Васильевне, но и Геннадию Игоревичу. Говорила Оля коротко и по сути, но все равно диалоги получались, по мнению Дениса, длинными. Ему хотелось отобрать у нее трубку и рявкнуть туда, чтобы отстали с расспросами до завтра, что она и так еле стоит на ногах и говорит с трудом. Еще минута переговоров — он бы так и сделал. Но Оля вовремя убрала телефон в сумочку и посмотрела на него измученными глазами.

— Коньяк будет?

— Будет что-то лучше коньяка.

Перед тем как они расселись каждый в свою машину, Денис еще раз обнял Олю и попросил на ухо:

— Будь внимательнее за рулем, пожалуйста.

* * *

До дома Дениса Оля добиралась долго. И дело не в том, что было много машин: послерабочие пробки уже давно рассосались, светофоры работали исправно, аварий не встречалось. Просто Оля ехала очень медленно, буквально заставляя себя следить за дорогой. В каком-то полусне. Точно бодрствовала двое суток. И курить уже не хотелось. Ехала и думала, что словно все это не с ней, а с кем-то другим. А она сейчас пьет чай у себя в квартире, и Никита никак не хочет идти спать, и придумывает двадцать отговорок, почему ему еще можно посидеть перед телевизором и досмотреть мультик. И в это самое время звонит Изольда Васильевна, чтобы сказать, что она забыла вынуть из морозилки говядину для завтрашнего супа. «Оленька, положи ее на верхнюю полку холодильника, чтобы я уже с утра смогла приготовить первое».

Такая обычная привычная и… счастливая жизнь. О том, что она счастливая, ты никогда не задумываешься, потому что устала, хочешь спать, а с утра прозвонит будильник, и все понесется снова по кругу. О том, что она счастливая, ты понимаешь, только когда рулишь вот так по уже ночному городу и осознаешь, что на самом деле твой дом пуст.

Оля не сказала по телефону ни Изольде, ни отцу, что ночевать будет в другом месте. Не хотела. И не надо им знать. Оля сама не понимала, правильно поступает или нет, особенно с учетом своего чувства вины перед сыном.

Никита в больнице, а она едет… к Денису. Наверное, это неправильно. И, наверное, именно потому, что это неправильно, она ничего не сказала ни отцу, ни Изольде. Просто терпеливо все объяснила обоим о состоянии ребенка, попросила папу не приезжать — остаться у себя и позвонить завтра утром. Завтра утром она встанет и все решит. Она привыкла все решать. И завтра решит: с питанием для Никиты, с папиным визитом, с секцией.

А сегодня сил делить поступки на правильные и неправильные уже не было. И в пустой дом тоже сил ехать не было.

С Денисом она тоже все решит потом. Он умный, он поймет. Они поговорят и снова очертят правила игры, чтобы, когда сын поправится, не случилось другого непоправимого — брошенного доверчивого ребенка.

Все-таки закурить.

Когда Оля вышла из машины, от нее пахло сигаретами. Денис стоял на улице. Ждал. И она ему была благодарна. Потому что снова почувствовала плечо. То самое мужское плечо, которое вдруг появилось в ее жизни. Которое ей придется скоро отпустить и вернуться к привычному существованию.

Ну почему все так сложно? Почему?!

А окончание этого долгого и трудного дня было неправдоподобно хорошим. Знакомая кухня, разогретое мясо, горячий чай с ложкой коньяка. И мужчина напротив. Мужчина, который снова не оставил ее одну. Даже блюдце пододвинул, которое обычно служило пепельницей.

Я запуталась, Денис. Совсем запуталась. Но спасибо тебе. — Спасибо, — проговорила вслух, поблагодарила за все сразу: и за доктора Самойлова, и за то, что приехал и вытерпел ее слезы, и подождал окончания операции, и привез к себе — не оставил в пустом доме.

Мужское плечо — это лучше коньяка, ты прав.

И лежать на нем — ни с чем не сравнимое чувство. Просто лежать. Ничего больше. Говорить не получалось, но, кажется, Денис и не ждал разговора. Оле почему-то казалось, что он тоже думал про Никиту. Они так и лежали вдвоем, молчали и думали про Никиту. А потом она заснула. Очень уютно было под теплым одеялом и на плече. Уже сквозь дрему Оля почувствовала его губы на своем виске. Неправильно чувствовать капельку счастья в такой день. Но она совсем запуталась с этими «правильно» и «неправильно». Завтра, все завтра…

* * *

Денис редко готовил завтрак на двоих. Старался избегать того, чтобы у него оставались на ночь, а если такое все же происходило, то завтрак в комплект услуг не входил. И сейчас Дэн постоянно поправлял себя: четыре яйца вместо привычных двух, и молока больше, и соли, и перца. Отработанный до автоматизма механизм приготовления холостяцкого омлета давал сбой. Но результат получился вполне пристойный, несмотря на то что в процессе пришлось отвлекаться еще и на обмен сообщениями с Самойловым. Отчет о состоянии Никиты поступил, когда не было еще и семи.

— Привет.

Дэн обернулся. Сонная лохматая Олька стояла в дверях кухни, привалившись к косяку плечом. На ней была выданная накануне его старая темно-голубая футболка, и она ей шла. И глаза синели ярко, и ноги просто бесконечные. Картина совершенная. Хоть дари Оле эту футболку. Или женщину у себя… оставляй.

— Завтрак через две минуты, чайник только что вскипел. Никита пришел в себя после наркоза, попил, помочился, пока не ел. Температуры нет, обезболивающее ему поставили.

Она молча прошла, бесшумно ступая своими босыми бесконечным ногами, обняла и положила голову на плечо.

— Спасибо.

В районе тимуса заныло что-то — больно и горячо. Омлет надо снимать с плиты и раскладывать по тарелкам. Но вместо этого он переложил лопатку в левую руку, а правой обнял в ответ.

— Как ты? — вопрос пришелся в висок. Одной левой орудовать неудобно, но как-то получается.

— Все хорошо, — его щеки коснулись мягкие губы. Это он молодец, что выбриться успел.

— Раз хорошо, давай завтракать. Не люблю каши, поэтому омлет.

Омлет разместился на двух тарелках, тарелки — на столе, туда же отправились две кружки горячего кофе. Денис — просто образец гостеприимства.

— Я тоже не люблю, — Оля взяла вилку. — Только Никите об этом не говори, ладно? Потому что я каждую неделю рассказываю о пользе каш, в основном овсяной.

— Ерунда эти ваши каши, — Денис последовал ее примеру. — А Никите сейчас нужен будет кальций, для сращения костей. Яйца, бутерброды с сыром и миндаль. И забудьте про овсянку.

Телефоны пиликнули одновременно. И владельцы телефонов одновременно проверили сообщения и улыбнулись одновременно. А потом переглянулись и не сговариваясь протянули друг другу каждый свой. На экране ее телефона значилось: «Привет, ты придешь ко мне сегодня?» А у него — «Ты не по рукам хирург, да?»

* * *

Оля заглянула на работу буквально на полчаса — проверить, как там дела, а после поехала в больницу. Никита был бледный и испуганный. Ей хотелось взять на руки своего ребенка и отвезти домой, положить в постель, укрыть одеялом, уверить, что все будет хорошо, и он обязательно выздоровеет, и больше ничего плохого с ним не случится.

— Все будет хорошо, ты обязательно выздоровеешь, — сказала, поправляя одеяло.

— Скоро?

— Скоро. Ты с ребятами познакомился уже?

В палате находилось еще три мальчика, двое из которых с переломами ног на вытяжке.

— Да. Вон тот у окна уже целый месяц лежит. Ему в футбол не скоро разрешат играть, — потом вдруг замолчал.

— Никита?

— Мам… а я-то теперь смогу? У меня и нога, и рука, — и в глазах страх.

— Сможешь, — уверила сына Оля. — Я поеду к тренеру и поговорю с ним.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Визит в футбольную секцию желаемого результата не дал.

Конечно, дети в красках рассказали родителям о происшествии, конечно, родители были возмущены поведением нового мальчика, случился конфликт, но… с ребенком провели воспитательную беседу и сняли с занятий на неделю «в отпуск».

Оле ясно дали понять: личное знакомство с мальчиком нежелательно. Зато она побеседовала с тренером, который пожал плечами и сказал, что случилась нештатная ситуация, всякое бывает. Оля ничего не понимала. Тренер был не похож на себя. Всегда уверенный в себе, разговаривающий четко и по существу, готовый разобрать любую ситуацию и поговорить с родителем, в этот раз он явно спешил закончить неудобный разговор, отделывался общими фразами, номер телефона родителей хулигана дать отказался. Единственное, что прозвучало искренне и по-настоящему, это вопросы о здоровье Никиты.

Всю дорогу до дома Оля снова себя корила: почему не прислушалась тогда к словам Изольды? Решила, что обычная ситуация среди мальчишек — «поссорились — подрались — помирились» и Никите надо учиться самостоятельно находить общий язык со сверстниками, учиться строить межличностные отношения. Взрослые своим вмешательством могут только все испортить.

Но как показало случившееся, не всегда. Если бы Оля вмешалась, Никита не упал бы с лестницы — она была в этом уверена.

Как почувствовать и угадать: куда надо вмешиваться, а куда нет? Если бы была известна точная формула… А ведь Изольда почувствовала, она предупредила. Оле было некогда. И вот от этого «некогда» становилось невыносимо, удушающе.

А предстояло еще позвонить маме — сказать о случившемся. При мысли об этом звонке внутри все неприятно стягивалось в узел.

Она набрала номер, не выходя из машины. Сидела в теплом салоне, смотрела через лобовое стекло на дверь подъезда. Лучше сразу отмучиться.

— Что-то срочное? — без приветствия отозвалась мать, а фоном Оля услышала звуки клаксонов. — Мы перед торговым центром, мне не очень удобно говорить.

— Никита в больнице.

— Что случилось?

— Он на тренировке упал неудачно, сломал руку.

— А я говорила! — тут же среагировала мать. — Сто раз тебе говорила, что это не та секция! Ты посмотри на наших футболистов, там же одна извилина на всю команду. Они же бегают, ставят подножки, бьют друг друга. Еще бы в бокс записала, там по голове лупят.

Началось… Оля сжала зубы и молчала, давая высказаться на том конце.

— Я знала, что все этим и закончится. Особенно если доверять собственного ребенка полоумным актрисам. Я вот тебя никому не доверяла, все сама.

«Поэтому я никуда не ходила», — мысленно ответила Оля.

Потому что если произнести такое вслух, услышишь про неблагодарную дочь, а ссориться сейчас никак нельзя.

— Поличка, погоди, дай руку, а то видишь, сколько машин, — это было сказано не в трубку.

— Мам, ты не хочешь навестить внука? Он будет рад.

— Да, конечно. Но не сегодня. Завтра.

— Хорошо. Я напишу тебе адрес и часы визитов.

Мама помолчала, а потом спросила:

— Перелом-то серьезный?

— Со смещением, но врач сказал, что все должно быть хорошо.

* * *

С Николаем они встретились на крыльце, случайно. Доктор Самойлов спешил домой, а доктор Батюшко — навестить мальчика Никиту. Встрече обрадовались оба.

— И снова вы у нас, Батя, — Николай пожал другу руку. — А ведь говорил…

— Не начинай, — поморщился Денис. — Что там я тебе теперь должен — ящик темного? Поставлю, не вопрос.

— Да не надо, — хохотнул Самойлов. — Я свое удовольствие получил, любуясь на тебя с прекрасной блондинкой.

Денису не нравилось выражение лица Кольки, его якобы понимающая улыбка. Много ты понимаешь, рыжий.

— Как дела, как семья? — разговор надо уводить из неудобной плоскости. — Как дочь?

— Пошла в детский сад с 1 сентября. Предсказуемо начала болеть. Сопли, кашель, температура. Перед Новым годом — здравствуй, первый гайморит.

— Справляетесь?

— А то! — фыркнул Николай. — Я маму нашу из дома выгоняю на полчаса — она не может выносить, когда ребенок плачет. А папа бессердечный, руки-ноги зафиксировал — и давай нос чаду промывать.

Денис сочувственно кивнул.

— Ой, не поверишь, — продолжил рассказывать Самойлов. — Какой богатый словарный запас у ребенка трех с половиной лет. Столько нового о себе узнал.

— Это у нее от мамы, наверное, — усмехнулся Дэн.

— Наверное, — согласился Коля. — Хотя одно слово было не совсем приличное — это уже детский сад внес свою лепту в воспитание дочери. Портит детей садик, я считаю. На прошлой неделе возил Ленку к Куриленко на консультацию — так она его укусила!

— Не впервой Семену быть покусанным. По-моему, это его обычные будни. Больше только детским стоматологам достается.

— Наверное, — кивнул Самойлов. — У меня вот в отделении все детки тихие, смирные и не кусаются.

— Ты знаешь, меня тоже ни разу не кусали пациенты.

— Повезло нам. Ладно, побежал я. Да и тебя там ждут.

Николай двинулся в сторону больничной парковки, а Денис потянул на себя дверь. Да, ждут. Уже два раза спросили в мессенджере, не забыл ли он, что обещал вечером заехать.

Палата оказалась четырехместной и полностью укомплектованной. Поди разбери сразу, где тут твой ребенок.

— Вы к кому? — спросил явно скучающий темноволосый мальчик лет двенадцати, кровать которого находилась у самой двери.

— К Никите Зеленскому.

— А он заснул, кажется. Никита, Никита, к тебе папа пришел!

Денис замер, сделав шаг. Из-под одеяла показалась знакомая светлая макушка.

— И вовсе я не сплю!

Никита во все глаза смотрел на Дэна, будто не до конца мог поверить, что он пришел. Снова заныло в районе тимуса.

— Ну, здорово, летчик.

Круги под глазами — на таких белокожих, как Никита или его мать, это сразу заметно. Немного осунулось лицо, заострились скулы, нос и подбородок. Но в целом все в порядке. Обошлось.

— Не, я летчиком не буду, я врачом буду! — затараторил Никита, будто уверившись, что все по-настоящему. Перевел дыхание и добавил: — Футбольным!

— Значит, летать не понравилось? — Денис присел на краешек кровати, не выпуская пакет из рук.

Мальчик нахмурился, а потом вздохнул.

— Это было нечестно. Я приду и сдачи ему дам.

Тут Денис понял, что знает не все об обстоятельствах, при которых получена травма. Но наводить справки лучше у Оли, наверное.

— Для этого поправиться надо. Как рука? — кивнул на повязку. — Болит?

— Болит, — Никита насупился и сразу стал похож на нахохлившегося воробья. Для полноты картины еще и посопел — смешно, совсем по-детски. Ну так он и есть ребенок, что там — десять лет всего. И видно, что болит. Не может не болеть — порывы мягких тканей значительные. И плакать, наверное, хочется. Но молодец, держится. Есть характер у парня.

— Завтра будет меньше болеть, обещаю. Ты только доктора своего слушайся, договорились?

На Дениса иногда так смотрели пациенты. Но ребенок — ни разу. Когда детские глаза, которые направлены на тебя, полны надеждой и эти надежды связаны с тобой — становится очень страшно.

— А ко мне мама утром приходила и сказала, что скоро домой заберет, — тихо произнес Никита. А потом с печальным вздохом добавил: — Дома хорошо.

Надо срочно куда-то выруливать из этой ситуации. Так, стоп. У Дениса же с собой заранее приготовленный реквизит имеется.

— Кто б спорил, — Дэн достал из пакета пару упаковок сока с трубочкой и поставил на тумбочку. А потом добыл оттуда же свой главный козырь. — Я сейчас тебе дам инструкцию, что нужно делать, чтобы быстрее попасть домой.

Открыл нужную страницу и с выражением прочитал.

После небольшой паузы раздался звонкий мальчишеский смех. И в глазах уже не тоска, а веселье. Ну вот, так-то лучше.

* * *

Когда Оля открыла дверь квартиры и переступила порог, было ощущение, что дома она отсутствовала не сутки, а целую неделю.

Непривычная тишина оглушала. Не слышалось звуков с кухни. Не работал телевизор. Не раздавалось боевых воплей из детской.

Не было ни Никиты, ни Изольды, ни папы.

Оля разулась, прошла в гостиную и устало опустилась на диван в так и неснятой верхней одежде.

Отцу она звонила еще утром, как и обещала. Сразу же после больницы. Потом звонил он, сказать, что вечером заглянул к внуку и тот молодец. Папа порывался приехать после работы к ней «помочь по хозяйству», но Оля ответила, что в том нет необходимости, потому что задержится в офисе допоздна. Врать, конечно, нехорошо, но сил играть роль «все будет хорошо» совсем не было, а показать себя опустошенной не хотелось. Начнутся расспросы, советы, заботы… на разговор также нужны силы.

Изольде Оля тоже звонила. Та здорово приободрилась, когда выслушала про диету и питание. Это значит, будет чем себя занять. Так что завтра ждет Никиту настоящий домашний обед.

С мамой все получилось… не так уж плохо. Могло быть гораздо хуже.

В голове событиями отщелкивал прошедший день: Никиту видела, с врачом проконсультировалась, про питание уяснила, в секции была, с папой поговорила, Изольда, мама…

И снова по тому же кругу. Старательно отсекая Дениса.

Никита, больница, врач, секция, папа, Изольда, мама…

А он позвонил сам. Звук телефона в пустой квартире прозвучал громко и резко.

— Видел сегодня Никиту, держится молодцом, можешь гордиться сыном. Как сама?

И все, о чем так избегала думать, накрыло с головой.

Вспомнилось утро и завтрак, Денис, стоящий среди кухни в фартуке, с деревянной лопаткой в руке, собственный смех на телефонном сообщении сына «Ты не по рукам хирург, да?».

Как из какой-то совсем другой жизни. Такую жизнь показывают в кино. В основном в иностранном. А в реальности так не бывает. Может, у кого-то и бывает, конечно. Но точно не у нее. Лотерейные билеты — это не про Олю.

Она отвечала, говорила, что все в порядке, что тоже была у Никиты и что, кажется, мальчики там в палате хорошие. Слушала. Слушала низкий голос, рассказ про существование специальных реабилитационных массажистов, Никите такой потребуется, а Денис знает одного очень хорошего.

Снова затягивало, засасывало, уносило.

Что ты делаешь, Денис?

А что делаю я?!

Очнулась только, когда разговор подошел к концу. Смотрела на потухший дисплей, ждала окончания морока. А потом начала расстегивать пуговицы пальто.

* * *

— Здравствуйте, доктор!

Сказано это с придыханием, как и ранее, а вот с ручкой Евгений Борисович вполне освоился — закрыл дверь с первой попытки.

— Здравствуйте, голубчик. Чем порадуете?

— Вы сказали показаться, Денис Валентинович, после того как я закончу курс лечения. Ну вот, так сказать, все выполнил и показываюсь, — Евгений Борисович аккуратно устроился на краю стула и положил пару скрепленных листков на угол стола. — И повторные результаты принес.

Денис углубился в изучение. Евгений Борисович не сводил с него преданного взгляда, удостоив Тосю лишь едва заметным и почти снисходительным кивком. Словно знал каким-то образом, что о нем Малин говорил. Между этими двумя установилась необъяснимая и взаимная антипатия.

— А картина-то поменялась, — Денис отложил анализы. — И в лучшую сторону. Давайте-ка поработаем с такими показателями полгода.

— Поработаем… это… в смысле — поработаем? Ну, вы меня понимаете? — залепетал Евгений Борисович. Слева раздался художественный свист — что-то смутно знакомое.

— В нужном нам смысле поработаем, — привычный доверительный тон давался сегодня плохо. Потому что Денис опознал мелодию: «Тореадор, смелее в бой». Малин чего-то просит, явно. Но сначала надо пациента отпустить. — И помните, голубчик: нетерпение — главный враг зачатия.

— Я понял, спасибо, Денис Валентинович, — кажется, Евгений Борисович не принял самодеятельность интерна на свой счет. — Но ведь стопроцентной гарантии нет?

— Зачем вам цифры? — медленно проговорил Дэн. — Давайте будем ориентироваться на слова. Да или нет? Вы на какое слово настроены?

Евгений Борисович привычным жестом сцепил пальцы в замок.

— Ну, вообще-то на «да». Но как-то не идет у меня все из памяти наш последний разговор. Разворошили вы, так сказать, рану на сердце с… с дочкой. Простите за личный вопрос, — Евгений Борисович покосился на Тосю, а тот ответил предельно открытым и демонстративно невинным взглядом. Задумал что-то, подлец. А Евгений Борисович между тем продолжил — едва слышным шепотом и почему-то отвернувшись: — У вас дети есть?

Умеете вы задавать вопросы, Евгений Борисович. Не в бровь, и даже не в глаз. А куда-то в район тимуса.

Услышь Денис этот вопрос от пациента в его первый визит, даже не задумался бы с ответом. Тут и думать, собственно, не о чем.

А теперь… Нету? А с кем в новогодние каникулы Денис смотрел кино под одним одеялом и на следующий день лепил снеговика? С кем переписывался в мессенджере, разделяя школьные неудачи и выслушивая мальчишечьи новости? Кому таскал с работы медицинский инвентарь? С кем ездил на пейнтбол? К кому помчался в больницу по первому сигналу? И ждал потом окончания операции, старательно запихивая поглубже неуместное волнение. Книгу Георгия Остера вчера кому покупал, в конце концов? И это не из категории детей друзей, к которым отношение совсем другое. У них есть свои отцы, а тут будто бы…

— Антона Евгеньевича считаем? — этим вопросом Денис резко прекратил хоровод собственных мыслей. Тоже мне, нашел время и место.

Пациент моргнул и непонимающе уставился на доктора. А потом заговорил неуверенно.

— Я… я просто к тому, что… — все-таки не пойми с чего вдруг покраснел, достал платок, промокнул лоб. Малин, зараза, снова закатил глаза. — Ну, я думал, что, если ничего не получится, буду налаживать отношения с тем ребенком, который уже есть. Правда, я пока не очень представляю, как с учетом всего сложившегося… Хотел посоветоваться, с чего начать… если у вас есть свой ребенок…

Вот таких советов у Дениса еще никто не спрашивал. Но с ответом он долго не раздумывал.

— Дети зачастую мудрее нас. Вообще, знаете, есть такая британская пословица: «Не воспитывайте детей, они все равно будут похожими на вас». Так что если я могу дать совет, то положитесь на голос крови, он вам подскажет и поможет.

Евгений Борисович, кажется, удовлетворился услышанным, закивал часто, засобирался на выход.

— Спасибо, доктор. Но я все же надеюсь на наше лечение.

То, что Малин встает, Денис почувствовал спиной. То, что это не к добру, понял ею же.

— Поздравляю вас, Евгений Борисович, вы наш тысячный вылеченный пациент, — зазвучал театрально жизнерадостный голос интерна. — А сегодня у нас акция: «Всем пациентам — подарок».

Денис медленно обернулся. В руках у Антона качался брелок — миниатюрная металлическая копия сверкающего на ярком январском солнце Николая. Пациент смотрел на презент совершенно круглыми глазами в прямоугольных очках.

— Держите, держите, это ваше! Повесите к ключам от машины, а чего стесняться? У него даже имя есть — там выгравировано.

Евгений Борисович никак не решался взять в руки презентуемое и надпись изучал, пока брелок находился на ладони Антона. Прочел почему-то по слогам:

— Тар-тюф?

— У нас тут месячник иностранной литературы, — самодовольно закивал Малин. — Лечим и просвещаем.

Дэн интерна выпорет. Потом. А сейчас надо спасать репутацию.

— Берите, это на счастье, — удалось изобразить благодушный дядюшкин тон. — У Антона Евгеньевича исключительно фертильная рука.

Евгений Борисович перевел ошалевший взгляд на Дениса, потом быстрым движением забрал брелок и спешно ретировался.

— Я так понимаю, лекции по деонтологии ты прогуливал? — Денис говорил медленно и размеренно. Хотя в кои-то веки хотелось орать. Что ты творишь, балбес?! А я о тебе уже такое хорошее мнение составил, думал, повезло с интерном, а ты?! Не извлек урока из предыдущего эпизода? Золотистый стафилококк был цветочком, теперь тартюфная ягодка созрела?

— Был на всех, — довольная улыбка спешно покинула лицо Малина, но вины он явно пока не чувствовал. — Но он же врет вам, Денис Валентинович, неужели вы не чувствуете?

— Все врут. То, что мне нужно знать для его лечения, — полностью соответствует клинической картине. Остальное — субъективная отсебятина. Через неделю у тебя зачет по деонтологии. Сдавать будешь мне. Не сдашь — пойду к начмеду и откажусь от тебя.

Вслед за улыбкой лицо Антона оставил и румянец.

— Совсем?

— Не задавай глупых вопросов, интерн Малин. И пора уже взрослеть.

— Так точно, — вздохнул Тося.

Взрослей, парень. Третья осечка будет последней.

* * *

О том, что мама навестила Никиту, Оля узнала и от сына, и от мамы, и от Изольды, которая лично отвезла ребенку еду. Вернее, не лично, а с Геннадием Игоревичем. Там они все и встретились. А Оля потом в красках выслушивала все стороны.

— Мама, у меня сегодня был день гостей! Все пришли, представляешь? А бабушка принесла книжку. Сказала «интеликтальную». Что такое интеликтальная? Звучит как медицинская, да? Только там куча задач.

— Его надо воспитывать интеллектуально. Ты совсем не занимаешься этой стороной вопроса, водишь в эти никому не нужные секции. Видела сегодня твоего папочку — в коридоре столкнулись. Я как раз только вышла от Никиты, смотрю — идут. Нет, ну твой отец всегда любил бегать за юбками, конечно, но опуститься до престарелых актрис…

— Если твоя мама скажет что-нибудь плохое про Изольду Васильевну — не верь. Она сама напросилась. Изольда Васильевна была на высоте, сказав, что обычно это долг бабушки — варить бульоны, но раз сейчас в моде гостевые узы…

— Оленька, я забрала кое-что у Никиты, лишнее. Мне кажется, мальчику сейчас не до развития интеллекта, пусть лучше читает веселые стихи. Для поднятия настроения будет полезнее.

Как хорошо, что Никиту в больнице продержали всего два дня. Завтра третий — выписка. Второго такого отчета она не выдержит.

К выписке готовились как празднику. Квартира снова ожила. Папа с Изольдой Васильевной решали, во сколько лучше забрать ребенка и чем накормить — полезным в его состоянии, но вкусным. Изольда, нацепив очки на кончик носа, листала книгу кулинарных рецептов, Геннадий Игоревич ругал электронные дневники и интернет, который барахлил:

— Вот раньше записал на бумаге и всегда с тобой, а сейчас что? Нет сети — не узнаешь, что задали. А ведь целых три дня пропустили. Ничего… наверстаем.

Жизнь налаживалась.

Пиликнул телефон. Если это сообщение от мамы… если она еще не все высказала…

Не от мамы.

«Завтра Никиту выписывают, во сколько планируешь? Давай часа на четыре, я освобожусь и помогу вам».

Она долго смотрела на эти два предложения. Так нельзя, Денис. Ты понимаешь, что так нельзя? Не приручай Никиту. Я же ведь должна сейчас отказаться от твоей помощи. Надо только подобрать правильные слова. Ты умный взрослый человек. Ты поймешь. Должен понять.

«Я постараюсь освободиться к четырем».

«Возьми ему одежду посвободней, если есть — на вырост».

«Хорошо».

Они встретились в коридоре. И снова Оля почувствовала, что снимается в кино, что это не с ней, это просто такая роль.

Он сразу взял у нее сумки с одеждой и сказал: «Привет». И она в ответ сказала: «Привет». В палату зашли вместе.

Никита встретил улыбкой. Не просто улыбкой — а улыбкой до ушей и вопросом:

— Можно домой?

Он бы точно вскочил, да поврежденная нога не давала.

— Можно, — ответила Оля и подошла к сыну.

— Никита, тут же столько всего интересного — скальпели, биксы, гипс, а ты — домой? Все, насмотрелся? — поинтересовался за спиной Денис.

— Не-а, — обнадежил практикующего доктора мальчик, — но сюда лучше приходить, а не жить.

Оля с сыном не согласилась, она бы и не приходила — не любила больницы с самого детства, и уколов боялась, но вмешиваться в разговор не хотела, поэтому занялась полезным: стала вынимать из тумбочки вещи и складывать их в пакет. Главное, ничего не здесь не оставлять, как гласит народная примета. Пока она собирала пижаму и полотенца, мужчины даром времени не теряли. Денис помогал Никите переодеваться. И когда Оля запихнула в пакет тапочки, сын уже был полностью готов к выходу. Он осторожно сделал несколько шагов в сторону двери, а потом повернулся и помахал здоровой рукой соседям по палате:

— Пока, пацаны!

Ужин и правда был диетическим и праздничным, сервировка — безупречной. Изольда постаралась. Отец немного суетился, приглашая к столу Дениса. И от этого сосало под ложечкой.

А как переживешь ты, папа, когда наступит финал?

Оля не могла не думать о финале. Эти мысли преследовали ее. Он где-то близко — она чувствовала. Фильмы всегда заканчиваются. Оля усердно изображала хороший аппетит, прислушиваясь к разговору за ужином.

Никита сокрушался, что не ту руку сломал — придется ходить в школу.

— Кто-то собирался русский подтянуть, — это Денис.

Оказывается, он в курсе и таких проблем. О чем еще она не знает?

Ответ сына был кратким и лишенным энтузиазма:

— Угу.

— Труд человека кормит, а лень портит, — Изольда вообще в последнее время на стороне Дениса, у них взаимная любовь.

— Скороговорки для Славочки мне нравились больше, — тут сын в долгу с ответом не остался.

— А тебе пока поговорки, — встал на сторону старших Геннадий Игоревич.

Она чувствовала себя зрителем. Ей было страшно.

Это стихотворение было среди тех, что отбирали для сборника. Оля не помнила, решили его включить или нет. Славочка тогда горячилась, доказывая, что для чтения вслух — богатейший материал и даже продекламировала, а Изольда внимательно слушала, кивая в такт головой. И все было так похоже на сегодняшний вечер, и все было совершенно другим.

Наверное, Денис почувствовал, что что-то не так.

Прощание в коридоре получилось немного неловким и напряженным. Оба молчали и не знали, что сказать. Ставшую давить тишину нарушил Денис:

— Отдыхайте. Все должно быть нормально, но если вдруг что-то… форс-мажор… звони сразу, — сказал и добавил с нажимом в голосе: — В любое время суток.

Оля послушно кивнула головой, а потом вдруг с каким-то отчаяньем обняла его и прошептала, касаясь губами щеки:

— Спасибо, доктор Айболит.

И резко отпустила.

* * *

За окнами мелькала черная со всполохами окон и реклам Москва. В голове мелькали кадрами события и эпизоды сегодняшнего дня. Вот Никита, крепко держащий Дениса за руку. Верхняя конечность у мальчика временно рабочая только одна, и ее он вручил именно Дэну. Вот Оля, молчаливо и сосредоточенно собирающая вещи в больнице. Вот Изольда говорит тихо Денису на ухо, как заговорщик заговорщику: «А сегодня у нас на гарнир брокколи. Никита не любит, но это же полезно, да?» Вот Геннадий Игоревич, журналист-международник, повидал на своем веку такого, что Денису и во сне привидеться не может, — и смотрит на него, Дэна, с какой-то непонятной надеждой.

Надежда. Как он дошел до этого? Дошел до того, что на него кто-то рассчитывает и надеется. Он, который никогда и ни для кого не был и не мог быть ни надеждой, ни опорой. Как?!

А вот пойди пойми как. Тихонечко, шажок за шажком, незаметно — и пришли. Всей дружной компанией пришли в тупик. Из которого любой шаг — боль.

Надо резать. По живому и без наркоза, но надо. Иначе никак.

Надо резать.

За окном мелькала черно-оранжевая Москва. Доктор Батюшко ехал домой, к темным окнам и холодной, полезной для спины постели.

* * *

Конечно, он помнил адрес и номер квартиры. И все равно, всегда остается определенный процент «на удачу» — будет дома кто-нибудь или нет. Антону повезло: не сразу, но ответили. Долго не могли понять, кто звонит, лишь когда напомнил о предновогоднем вечере поэзии — впустили.

Поднимался до нужного этажа он пешком — настраивался, чувствовал, как горели уши. Тот вечер вернулся во всех подробностях, с собственным стыдом, улыбкой необыкновенной девушки и насмешливым взглядом из-под очков какой-то слишком благородной для двадцать первого века престарелой дамы.

Денис Валентинович советовал не брать в голову и предрекал успех. А как не брать, если он и в профессию-то пошел из-за неудачи на личном фронте?

Позвонил в дверь. Дверь открыли. Но на порог не пустили. И глаза за очками все такие же — насмешливо-снисходительные.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Антон, бабушка была бы довольна.

— Добрый, что-то передать? Дома никого нет.

— А я, собственно… к вам, — сказал и почувствовал, что снова краснеет.

— Новые стихи сочинили?

— Да. Нет! Я, в общем, по другому вопросу.

Отвечать Антону не торопились, сначала внимательно просканировали, потом, кажется, негромко хмыкнули, а потом сказали:

— Спускайтесь на этаж ниже, я сейчас подойду.

Он ничего не понял. Но указания выполнил исправно. Слышал, как через несколько секунд хлопнула дверь, а потом дама начала спускаться.

— Я живу вот здесь, — указала она на старую, обитую дерматином дверь, открыла ее и пригласила: — Проходите.

Квартира была под стать хозяйке. Рассмотреть подробно Антону ничего не удалось — слишком сосредоточен был на предстоящей просьбе, но скатерть на кухне, небольшую картину с натюрмортом над столом и электрический, расписанный под хохлому самовар заметил.

— Ну-с, молодой человек, чем обязана?

— Я хотел попросить вас помочь мне. В прошлый раз, когда я пришел к Денису Валентиновичу, была девушка… красивая, — тут Антон слегка запнулся, а глаза дамы напротив стали вдруг озорными и совсем молодыми. — Меня Антон зовут, — на всякий случай представился он, потому что не помнил, представлялся ли в прошлый раз.

— Я Изольда Васильевна, продолжайте.

— Ну, вот я хотел попросить у вас номер ее телефона.

— Понравилась девушка?

— Очень понравилась.

— Чай будете?

Антон понял, что просто так телефон не дадут, но и не гонят.

— Буду.

Изольда Васильевна повернулась к самовару и включила его, а потом стала вынимать с полки чашки, да так неловко повернулась, что корзинка с вязанием, стоявшая на подоконнике, упала на пол, и все содержимое из нее рассыпалось.

— Ой, как же это я так…

Антон тут же вскочил со своего места и начал собирать разбросанные спицы, клубки, листы со схемами и… колоду карт таро.

— Ой, а я все искала, куда задевала эти карты.

Изольда Васильевна расположила на столе чашки с блюдцами и посмотрела на гостя:

— Решила на старости лет приобщиться к таинственному. Очень любопытная вещь, знаете ли. Да вы корзинку-то поставьте на подоконник.

Пока Антон выполнял указание, последовал вопрос:

— Вы знаете, молодой человек, какая карта изображена на упаковке?

— Нет.

— Влюбленные.

Изольда Васильевна заварила чай и накрыла фарфоровый чайник грелкой.

— Знаете, о чем говорит данная карта?

— Нет.

— Сейчас… — она взяла упаковку, вынула оттуда сначала колоду, а потом инструкцию, — так… где же это было? А, вот… карта говорит и об ответственности за последствия выбора, — подняла голову. — Вы понимаете, молодой человек?

Молодой человек кивнул.

— Славочка — замечательная девочка и очень мне дорога. Вы, конечно, можете поражать ее воображение своими несомненными талантами в области красноречия, но не должны забывать и про ответственность. Как мужчина. А чай уже, наверное, заварился. Мармелад будете?

Антон снова кивнул.

— Кстати, отличная полупатентная резинка, образцово-показательная, — решился он поддержать разговор.

— Вы вяжете? — Изольда Васильевна поставила на стол вазочку с лимонными дольками.

— У меня бабушка вяжет.

— Бабушкин внук, значит? И в схемах разбираетесь?

— Ну, если надо…

Изольда Васильевна села напротив гостя.

— Если надо, и тему для разговора найдете, — заметила она. — Полупатентную резинку я оценила. Телефон вам, конечно, не дам, но скажу, что Славочка приходит заниматься по четвергам к семи вечера. Дерзайте.

* * *

Четыре дня. Прошло четыре дня с тех пор, как Никита вернулся домой из больницы.

Четыре дня, как Оля не видела Дениса.

Это конец. Она знала точно. Еще там, в коридоре, когда обнимала его на прощание — поняла.

И так лучше. Конечно, лучше. Для всех. К Денису очень привык Никита. Да что там Никита — Изольда! Все порывалась узнать, что кроме пряников и котлет любит уездный доктор, чтобы в следующий раз приготовить. А у Оли язык не поворачивался сказать, что следующего раза не будет.

Нет, переписка по телефону существовала. Такая… дежурно-протокольная.

«Как аппетит у Никиты?»

«Как давление у Изольды?»

«Как сама?»

Отвечала. Исправно и вежливо.

«На правах больного Никита постоянно требует фастфуд».

«Изольда держится».

«У меня все хорошо».

Она и себя убеждала, что все просто отлично. Получалось плохо, но Оля твердила эти четыре слова как мантру утром, в обед, вечером, дома, на работе, за рулем.

У меня все хорошо.

Я справлюсь.

Мы справимся. Я, Никита, Изольда.

Эту мантру Оля твердила и когда стояла в коридоре, ожидая окончания сеанса физиотерапии у сына. Никита уже начал курс необходимых процедур. По дороге в больницу ныл, что наверняка больно и что повязка, которая фиксирует руку, неудобная. На повязку он уже раза два жаловался, но Оля просила потерпеть. Что же теперь делать, если такой перелом. А физиотерапия — это не страшно.

— Точно? — спросил подозрительно сын.

— Точно.

— Я у Дениса спрошу.

Оля вздохнула. Надо как-то это прекратить. Как-то… наименее болезненно.

— Потом спросишь, сейчас Денис занят, у него прием, больные. А может, даже операция. Да и мы уже приехали.

В коридорах было людно, много больных детишек. Переломы, гипсы, повязки, синяки… и всем им повезло. Не лежачие, как наверху. В таких стенах мыслить начинаешь по-другому.

— Добрый день, — послышался за спиной мужской голос. Оля обернулась и узнала большого рыжего доктора.

— Здравствуйте, — улыбнулась она.

— Как ваши дела?

— Все в порядке. Жду сына, он на физио, — Оля кивнула в сторону кабинета.

— Отлично. Как нога?

— Нога хорошо, пока не бегает, но скоро будет.

— Я рад.

И больше говорить было не о чем. Он достаточно воспитан, чтобы не лезть в личное, она… тоже. Только доктор Самойлов — друг Дениса. И ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить о нем. Только не с кем. С Никитой — нельзя, и так далеко зашли. С Изольдой то же самое.

А она четыре дня не слышала низкий голос, ставший вдруг необходимым.

Бэмби… знаете, Николай Самойлов, ваш друг называл меня Бэмби. Я похожа на Бэмби? Меня никто в жизни так не звал. А он…

— Спасибо вам за помощь.

— Вы уж благодарили, — улыбнулся доктор.

— Да, правда, — Оля обернулась на дверь физиокабинета. — Что-то Никиты долго нет.

— Да вы не волнуйтесь, если бы что-то было не так, вас бы давно вызвали. Просто любая процедура требует времени. А в коридоре оно обычно идет медленнее, чем в кабинете.

— А в операционной?

— Когда как. Но бывают случаи, когда счет идет на секунды.

— Это очень страшно.

— Это наша работа, — в голосе доктора Самойлова были такие спокойствие и уверенность, что Оля подумала: им с Никитой очень повезло попасть в его руки.

У Дениса хорошие друзья. Надежные. Она вспомнила вдруг, как Самойлов после операции подошел к ним, невозмутимый, выдержанный. Два врача, два хирурга.

Вспомнила она и обмен фразами. Был на что-то спор.

— Скажите, у хирургов случаются свои профессиональные споры? Например, на время операции? Кто быстрее управится?

Рыжий доктор даже в лице переменился:

— Никогда.

И Оля поняла, что, не подумав, сказала чудовищную вещь. Только из-за того, что ей хотелось через этого человека еще разочек коснуться Дениса. Дура, какая дура.

— Простите, простите ради бога. Я не хотела…

Положение спас Никита, который вышел из физиокабинета.

Она ругала себя за сказанные слова и по дороге домой, и помогая сыну раздеться в коридоре, и позже, когда, оставив ребенка на Изольду, поехала в офис. Вот что теперь подумает о ней доктор Самойлов, которому Оля обязана здоровьем сына? Как можно было сболтнуть подобное?!

Если бы он не молчал четыре дня, если бы она не соскучилась…

Пошел ты к черту, Денис Валентинович Батюшко!

Денис Валентинович Батюшко по адресу не пошел. Вместо этого он набрал ее номер.

Когда раздался рингтон и на дисплее высветился абонент, Оля вздрогнула, на миг потеряв управление автомобилем, и чуть не въехала в багажник притормозившей перед светофором машины.

Оля выругалась, а телефон продолжал звонить.

— Привет.

— Привет. Мне надо повязку для Никиты передать. У тебя будет время между четырьмя и шестью, чтобы где-нибудь пересечься?

— Повязку? — растерянно переспросила Оля.

— Да, он жаловался, что тянет и фиксация слабая. Я нашел хорошую, немецкую. Вы же завтра на прием? Вот доктор вам ее пристроит вместо старой.

Она слушала его голос. Тот самый, который стал вдруг необходим. Денис говорил немного, только по делу, никаких заигрываний, иронии, Бэмби. Только по существу. А она сидела и слушала… и не сразу поняла.

Никита жаловался? Денис нашел немецкую. Господи… насколько близко они общаются? Настолько, что Денис идет в магазин… Чего еще она не знает?!

Оля молчала. На том конце терпеливо ждали. А в голове — хаос. И звуки клаксонов.

Это светофор загорелся зеленым, а Оля с места не двигалась.

Надо ехать. Машина осторожно тронулась вперед.

— Да, конечно. У тебя вечером частная практика?

— Она самая. Прием с шести.

Жизнь продолжается, да, доктор Айболит? У тебя частная практика, у меня клиенты и заказы. Вот, слет ведущих рекламщиков намечается, будут обсуждаться новые веяния и концепции.

Мы взрослые люди, встречи без обязательств. Все правильно. Мы не обманывали друг друга. Только вот ответить тебе сложно. Боюсь, голос подведет.

— Я постараюсь подъехать в половине шестого к…

И ничего не придумала лучше, чем назвать тот самый торговый центр, в котором они встретились после пейнтбола.

Голос не подвел. Пробок Оля больше не создавала. Она просто съехала на обочину. Нашла дрожащими руками сигарету и закурила.

* * *

Денис посмотрел на синий пакет, который лежал на переднем пассажирском сиденье. Не надо было ему лезть в это. Ведь принял решение. Но как исполнить его, если ребенку нужна твоя помощь? Сил отказаться от общения с Никитой, когда тот так нуждался в нем, Денис не мог. Просто не мог. Говорил себе, что мальчику сейчас трудно, что оставить его без своей поддержки в такой момент — подло.

Ситуация из серии: «Чтобы собаке было не так больно, хвост будем отрезать маленькими кусочками». Именно этим он и занимается. Отрезает хвост по кусочкам. И в роли собаки — Денис собственной персоной.

Резать. Он сказал себе: «Надо резать». И не так, как он сейчас делает. Но иначе не получалось.

Слева припарковался автомобиль, и Денис повернул голову. Знакомый серый большой корейский брат. Из машин они с Олей выбрались одновременно.

Опять без шапки, что ты с ней будешь делать? Не перчатки надо было дарить, а шапку. Теплую такую, пушистую. Как этот мех называется, темно-серый с серебристым, песец, кажется?

Дэн посмотрел ей в глаза.

Да, точно песец. Полный. В ее глазах.

А прозвучало:

— Привет.

— Привет, — Денис протянул пакет. — Там есть инструкция, но вам она без надобности. Доктор все сделает сам.

— Спасибо, — пакет перешел из рук в руки.

Хорошая девочка. Вежливая. Как же тебя отпустить? Наметившаяся пауза была некстати.

— Что, Никита научился чистить зубы одной правой?

— Не с первой попытки, но, кажется, научился, — она мужественно попыталась улыбнуться, но вышло кривовато. — Теперь надо за собой раковину после такой чистки научить мыть… одной правой.

Хорошая девочка. Умненькая. Ну как такую отпустить?

И снова некстати пауза, но ее нарушает уже Оля.

— Как у тебя дела?

Как сажа бела — так, кажется, говорят?

— Очень много работы.

И снова некстати пауза. И никто уже ее не нарушает. Есть чем заполнить — запомнить. Как падает снег, сливаясь с ее светлыми волосами. И какие у нее горькие соленые глаза. И как опущены уголки упрямо поджатых губ.

— У врачей всегда много работы, — она подула на пальцы — скорее машинально, не настолько стыло на улице, но Денису пришлось прятать руки в карманы куртки — чтобы не схватить ее холодные розовые пальцы, не отогреть. — Мне кажется, я сегодня нечаянно обидела твоего друга.

Операция по отсечению хвоста у собаки по кусочкам продолжалась. И не прекратить ее никак.

— Тебе удалось невозможное. Все мои друзья исключительно толстокожие личности. О ком речь?

— О докторе Самойлове, который помогал оперировать Никиту. Я сказала ему чудовищную глупость. Просто… вы тогда… — Оля говорила непривычно нерешительно, запинаясь, — после операции про какой-то спор говорили, ну я и подумала, что, может, негласно есть какие-то пари… на время… что он управился быстрее… Ох, прости, я вообще говорю что-то не то. В общем, мне очень стыдно и неудобно.

Спор. В голове отчетливо прозвучал звук взведенного курка. Денис даже почувствовал холод металла, уткнувшегося в висок.

А может быть, и к лучшему. И это знак. И все правильно — раз об этом споре снова зашла речь. Да, точно, так и надо.

Он хотел уйти как привык, молча, по-английски. Нет, не получится. Уйдем громко, с шумом и безобразно. Зато Олька потом не будет сожалеть о том, что он исчез из ее жизни.

Значит, так тому и быть.

— Если ты заподозрила Самойлова в том, что он делает операции на время, то задела его за живое, конечно, — начал Денис медленно. Куда ему теперь торопиться? Хотя перед смертью, как известно, не надышишься. — А в том споре речь шла совсем о другом. Молодой и резвый Николай Глебович утверждал, что никогда не будет нуждаться в услугах уролога-андролога. На это я парировал, что рано или поздно он придет кланяться мне в ноги, а вот я к нему за помощью точно никогда не приду. Как видишь, я проспорил. Целый ящик темного пива.

— Придется отдавать, — ровно.

— Придется, — симметрично.

Ну давай, спрашивай, тебе же интересно. Ты не можешь не спросить.

Спросила, не подвела, умница.

— А почему ты решил тогда, что не придешь к нему за помощью?

Палец лег на курок.

— Николай — детский хирург. Он лечит детей. А у меня детей быть не может. Я бесплоден, Оля.

Бабах!

Он с удовольствием мазохиста наблюдал за ее лицом, ожидая увидеть там… что? Изумление, жалость, отвращение? И не увидел ничего. Оля смотрела на него так, словно он ей выдал длинную фразу на латыни. Озадаченно, непонимающе.

— Совсем?

Нет, наполовину! Только слева. Или только справа. Снизу!

Так, отставить истерику, это потом.

Никогда и никому он не признавался в этом. Но сейчас слова находились, словно давно их знал, готовился или репетировал.

— Преимущество быть врачом заключается в том, что ты начисто лишен иллюзий. И если тебе ставят диагноз, ты не совершаешь массы ненужных бессмысленных действий. Ты не заставляешь своих родных продавать машины и квартиры, чтобы поехать в какую-нибудь заграничную, якобы дающую тебе шанс на излечение клинику. Ты не даешь никому ничем не подтвержденных надежд. Почти… никому. Ты не обращаешься к колдунам и знахарям, которые обещают магическое исцеление. Ты точно знаешь, каковы твои шансы. Не просто цифры показателей. А принципиально — да или нет. У меня шансов нет. Прощай, Оля. И будь счастлива.

Он сел в машину и тронулся с места — спокойно, без пробуксовок. Без всяких этих мелодраматических жестов. Мелодрама — дерьмо.

Как и его жизнь.