На кухне за всех старался Никита. Его рот не умолкал ни на минуту, как при этом удавалось есть суп и не проносить ложку мимо рта — оставалось загадкой. Изольда гремела посудой, Денис молчал, глядя на поставленную перед ним тарелку. Оля делала то же самое. Она поняла, что не может сделать и глотка.

Изольда позвонила из школы и сообщила срывающимся от паники голосом, что Никиты там нет, и на последних уроках его тоже не было, и где сейчас мальчик — не знает никто. Оля тут же уехала с работы в надежде, что сын все же придет домой. Она отпаивала соседку валерьянкой, решая, сразу заявить в полицию или немного подождать. И если подождать, то сколько? В такой ситуации каждая минута может оказаться решающей, но зная нашу доблестную полицию, можно быть готовым к вопросам типа: «Сбежал с уроков? Не видели всего пару часов? Этого для заявления недостаточно. Мало ли что случилось? С одноклассником поссорился. Вот если к полуночи не вернется, тогда уже…»

И сердце сжималось от страха. Сколько раз оно так сжималось за последнее время? Сколько еще способно вынести?

А потом звонок в дверь. И все как в замедленной съемке: порог, Никита, Денис.

Оля даже не сообразила спросить, как они вместе оказались. Сын нашелся. Это перекрыло все. Жив, здоров, весел… Захотелось с радости такой навалять ему подзатыльников и устроить выволочку за пережитый ужас. И за прогулянную школу до кучи.

На кухне запах валерьянки еще не выветрился. Слова никак не шли. Поэтому Изольда говорила за двоих: и за себя, и за молчаливую Олю.

— Ты хоть понимаешь, как напугал нас? Ты зачем из школы ушел? Прогулял уроки. Никого не предупредил!

— Я хотел помочь маме.

— Чем? — Изольда поставила пустую кастрюлю в мойку. — Испугать ее?

— Ну, я не думал, что она испугается. Я думал, что успею купить таблетки и быстро вернуться.

— Какие таблетки, Никита? Опять рекламы насмотрелся?

Оля смотрела, как Денис водит ложкой по тарелке с супом, устраивая волны. Ей до сих пор не верилось, что он здесь. Здесь! Сидит совсем рядом. Такой близкий. Такой далекий…

— И ничего я не насмотрелся! Мама таблетки пьет, а они могут не помочь. Это мне Денис сказал. Вот я и решил купить те, которые точно помогут, но мне их не продали, потому что рецепт врача нужен, а Денис такой выписать не может, а я думал, что может, поэтому надо найти другого врача…

Желание навалять подзатыльников вернулось с двойной силой.

— Так, — решительно прервала поток красноречия Изольда Васильевна, — суп доел? Пошли.

— Куда?

— Поможешь мне нитки разобрать дома.

— Я сейчас не могу, — заявил Никита, — к нам Денис пришел, и мне уроки делать, и на массаж надо… Давайте вечером!

— Вставай-вставай, — в голосе соседки появились командные нотки, которым сопротивляться было бесполезно.

Никита уныло вздохнул и медленно поднялся из-за стола:

— А я вам еще таблетки от старости и беспокойства собирался купить, которые точно помогают, а вы…

— Таблетки от беспокойства я только что пила, у меня запаса еще на месяц хватит. Хотя с тобой ни в чем нельзя быть уверенной.

— Мам, — Никита предпринял последнюю попытку. — А давай я попозже, а? И у меня рука! Мне, может, нельзя.

— Можно, — тихо проговорила Оля. — Немного помоги Изольде Васильевне и потом вернешься.

— А я успею вернуться? — теперь в голосе сына сквозило беспокойство, он смотрел на Дениса. — Ты меня подождешь?

— Я… постараюсь, — ответил Денис негромко.

Хлопнула входная дверь. Оба к еде так и не притронулись. Полные тарелки с супом стояли на столе. Денис прекратил вызывать ложкой волны. Оля и не начинала.

Ну вот. Вдвоем. И тишина.

Я болею, доктор. Очень болею. На приемах обычно принято расспрашивать пациентов про симптомы. Вы знаете это лучше меня. Что же молчите?

Оля отодвинула от себя тарелку.

— Ничего не хочешь мне объяснить? — он тоже отодвинул тарелку.

— А ты?

Скатерть была в клеточку, и Оля подавила в себе дурацкое желание снова двинуть тарелку и поиграть в шашки. На скатерти. Тарелками. Мой ход. Твой ход. Боже, какие сумасшедшие мысли.

Она резко встала из-за стола и взяла тарелку, чтобы вылить ее в раковину.

— Хорошо, — послышался за спиной его тихий голос, — тогда просто покажи, что ты принимаешь.

Правильно она тарелку убрала. Все-таки не шашки, все-таки прием у врача. Доктор Айболит приступает к своим прямым обязанностям. Оля грустно улыбнулась своим мыслям:

— Какое-то снотворное, ничего особенного. Спать стала плохо. Такое бывает.

А потом повернулась и спросила:

— Чай будешь?

— Чай буду. Я бы хотел взглянуть на упаковку.

— Зачем?

Зачем, Денис? Что это решит? Ну заменишь ты один препарат на другой, и что? Я выздоровею? Я тебя забуду? Мне станет легче?

Ты думал про нас в эти дни? Как ты жил все это время?

Оля была рада заняться делом. Вылила старую воду из чайника, налила свежую, нажала на кнопку.

— Затем, что я должен удостовериться, что это не навредит.

— Спасибо за Никиту. Я так переволновалась, ты бы знал…

Делать пока больше было нечего, поэтому она снова села на стул. Да и спиной не наглядишься. А хотелось наглядеться.

Я же соскучилась…

— Мне, когда Изольда позвонила, что ребенка нет в школе, что он ушел… Где ты его нашел?

— Никита мне позвонил, сказал, что ему в аптеке не продают лекарство, которое поможет маме, — цитирую дословно. Он переживает за тебя, Оля. Сказал, что ты часто плачешь. Это правда?

Прием у доктора, точно. Спокойный профессиональный голос. Неудобный вопрос. И отвечать же придется. Надо же заносить симптомы в карту пациента.

Чайник зашумел. И в глазах защипало. Вы безжалостны, доктор.

Оля закрыла лицо руками, чтобы остановить появившиеся вдруг слезы. Она не хотела, чтобы он видел. Ни к чему это все. Вот сейчас чайник отключится — и можно будет встать и снова заняться делом. Украдкой стерла предательскую влагу и нашла в себе силы поднять глаза.

Только в голосе горечь скрыть не удалось:

— Господи, Денис, как ты можешь задавать такие вопросы? Как? Ты нас оставил. Просто принял решение и ушел. Думаешь, оставленная женщина не имеет права поплакать?

* * *

В кино женщины умеют плакать красиво, без опухшего носа и красных глаз. Оля так не умеет. Что не делает ее менее красивой. И менее любимой.

Руку, протянутую к ней в неосознанном жесте, он остановил в последний момент.

— Оля, я этого не стою.

Дерьмовая мелодрама никак не хочет покидать его жизнь, просачивается повсюду — в мысли, поступки, слова.

— Это ты так решил? — она встала резко и так же резко начала готовить чаепитие. И зачем он сказал, что будет? Сам же утверждал, что на всю жизнь чаю напился.

Наверное, не весь еще чай он в этом доме… испил.

Говорить проще, глядя в окно. Спиной. Чтобы не видеть слез. А там, за стеклом, — окна. Такие разные. Ему вспомнились вдруг стихи, что декламировала Изольда Васильевна на импровизированном поэтическом вечере. Кажется, это не из тех, начинающих, а кто-то из мэтров. С поэзией Денис был на очень почтительное и холодное «вы», но одно стихотворение неожиданно для него осело в памяти и сейчас всплыло. Не целиком, а какая-то часть. Кажется, начало.

А еще есть окно, за которым двое пытаются хоть как-то сделать лучше, а выходит с каждым словом все хуже и больнее.

— Я позволил всему зайти слишком далеко, зная о том, что… В общем, виноват в ситуации я один. Всю дорогу к вам думал: зачем возвращаюсь? Теперь понял. Видимо, затем, что должен попросить у тебя прощения за то, что не остановился вовремя.

Нет, надо обернуться. И испить уже до дна.

— Прости. И чаю мне не делай, поеду я.

Он не слышал, глядя на чужие окна, как она подошла. Когда обернулся — оказалось, стоит рядом.

— Нет, не поедешь. Снова решаешь все сам. А меня спросил? — ее обычно спокойный голос стал набирать громкость. — Ты меня спросил? Тогда?

Да когда же эта чаша кончится… Заварочный чайник со стуком опустился на стол, капнув коричневым на светлую поверхность. Одной каплей больше, одной меньше.

— Ты ушел только из-за того, что… из-за диагноза?

Хочешь орать? Я тоже умею.

— А что, по-твоему, бесплодие — недостаточная причина?!

На повышенных тонах говорили не только они. Грохотала по столу расставляемая посуда — чашки, блюдца, сахарница. Хозяйка квартиры напора в голосе уже не сдерживала.

— А если бы мне врачи вот сейчас сказали, что я больше не смогу стать матерью, ты бы нас бросил, да? Меня, Никиту? Пошел искать ту, которая смогла бы тебе родить?

— В таких поисках я обречен на провал. МНЕ родить не сможет ни одна женщина! — он все-таки сорвался на крик. — Ты разницу не чувствуешь между гипотетическим «если бы» и свершившимся фактом?!

— Вы не ответили на вопрос, Денис Валентинович Батюшко, — вдруг прозвучало спокойно. Словно его крик ее успокоил. Оно и к лучшему, с учетом того что в руке у Оли был тонкий острый нож. Для лимона. Или что ты им делать собралась?

Да добей уже.

Они оба смотрели на этот нож, а потом Оля отбросила его на столешницу. Зазвенело.

— Ты дурак, — выдохнула устало. — Ты скучал по нам?

Какой он самонадеянный осел, если думал, что сможет просто уйти и все кончится, надо лишь только перетерпеть. Нет, случай слишком… слишком запущенный. Уезжать надо было. Увольняться и уезжать, к черту. За Урал куда-нибудь, в Сибирь. Или лучше в Магадан. А что, отличный город. И квалифицированные андрологи там, наверное, нужны.

А он не уехал, болван. Теперь что? Да ничего. Голову под нож. Благородным остаться не получается, и будь что будет.

— Я дурак. Меня без вас просто нет.

В следующую секунду его уже обнимали — по-женски крепко, прижимаясь всем телом, и шептали на ухо:

— А ты про таблетки. Ну дурак же.

Да, Олечка, да. Заболеваний нет, просто дурак.

Денис вдруг остро пожалел о том, что мужчины не падают в обмороки. Ну, по крайней мере он к этому не испытывал никогда ни малейших позывов. А сейчас было бы кстати. Или в Магадан — тоже кстати. А он тут, и сам обнимает так крепко, что, наверное, Оле больно, но руки не разжимаются, хоть ты тресни. Не разжимать, не отпускать, раз в жизни, сейчас, внезапно — взять и поверить в чудо.

Но нет, официальная медицина чудес не признает.

— Оля, одумайся, я тебя умоляю, — нашел в себе силы, оторвал одну руку, привычным движением заправил за ухо светлую прядь. — Хоть ты будь разумной, если я дурак. Ну зачем я тебе? — а теперь и две руки — нет, не смог отнять от нее, лишь на плечи только переместил. Зато в глаза достало сил смотреть. — Оля, я же фантик, пустой фантик. Обертка, может, и симпатичная, но внутри — внутри пусто.

Он смотрел ей в глаза. А из голубых глаз на него взглянуло… небо. Или море. Что-то синее, огромное, бесконечное. И мудрое.

Кажется… кажется, он и в самом деле дурак.

— Кто тебе сказал, что обертка симпатичная? Так себе обертка. Не очень-то задавайся, — прохладные женские пальцы заскользили по лицу, очертили надбровные дуги, спустились по спинке носа, коснулись угла рта. — Под глазами мешки, на лбу морщина, характер вообще ужасный.

Довершил эти прекрасные слова поцелуй — не менее прекрасный. После которого Денис произнес, прижавшись своим лбом к ее:

— Олька, дай сигарету.

Когда испиваешь полную чашу, на ее дне можно обнаружить чудо.

* * *

— Я вас поняла, Виктор Иванович.

— И еще, — продолжал вещать Ларионов, — Ольга Геннадьевна, надеюсь, я не из тех работодателей, кто узнает новости последним?

Оля некоторое время помолчала, пытаясь понять, в какую сторону повернул разговор шеф, а потом все же осторожно начала прощупывать почву:

— Я вас не очень понимаю. Что касается моих частых отлучек в последнее время, то они связаны со здоровьем сына, я вам говорила — приходится возить его на массаж. Тем не менее это никак не сказывается на качестве работы и…

— Я не о том, — прервал ее Ларионов. — До меня дошли слухи, что вам предложили новое интересное место и конкретный проект.

Ах, вот оно в чем дело! Кто-то доложил о переговорах с «махаоном». Ну что же, встречались в людном месте, все могло быть. И она… не стала отрицать.

— Все так, Виктор Иванович, предложение поступило.

— И что же вы, Ольга Геннадьевна?

— Я ответила, что в настоящий момент у меня много текущих заказов, которые я обязана закончить, потому что слежу за своей репутацией.

Там молчали. Обдумывали услышанное. А потом проговорили:

— Правильно делаете, что следите. Раскрутка туристической базы — это долгосрочный проект, требующий много сил и времени… И я подумал, что он требует дополнительной оплаты.

Кажется, ей повышают зарплату. Вот не зря «махаоны» всегда были у Оли на особом счету. Они приносят удачу.

— Я готова к долгосрочному проекту.

Оля поймала себя на том, что улыбается. Вот ведь какой день чудесный! И мысли совсем не рабочие. Она отключила телефон, перевела взгляд на окно. Там, за стеклом, уже совсем темно, и скоро, через пару часов, можно будет ехать домой. Изольда уже три раза звонила, не в состоянии решить самостоятельно вопрос ужина.

Котлеты? Слишком привычно.

Курица? А уездный доктор любит курицу?

Пельмени лепить очень долго. Может, запечь рыбу?

И хотелось смеяться, громко, в голос. Рыбу так рыбу! Оля до сих пор не верила, что все может быть хорошо. Что, может быть, и нет никакого финала. Что можно курить, стоя на кухне, одну сигарету на двоих и долго смотреть в глаза друг другу.

Ты дурак.

Я дурак.

Ну, вот раз дурак, так и молчи.

Я и молчу.

Они бы еще долго молчали, потому что в ход пошли руки и губы. Соскучившиеся руки и губы. Но все прервал звонок телефона и нерешительный голос Изольды:

— Оленька, Никита опаздывает на массаж. Мы сегодня пропускаем?

* * *

Пряники занимали половину витрины. Денис и предположить не мог, что существует столько сортов этого кондитерского изделия. И как прикажете выбирать?

— Какие возьмем? — обернулся к стоящему рядом Никите.

— Эти! — после краткого раздумья мальчик уверенно ткнул пальцем в середину витрины. А потом нерешительно тронул Дэна за руку: — А можно к пряникам булочку?

Удержать улыбку не получилось, да и не слишком старался.

— Выбирай.

Никита помчался выбирать. Денис смотрел на детскую фигуру, которая быстро перемещалась от витрины к витрине, иногда останавливаясь, чтобы прилипнуть носом к стеклу, вдыхал дурманящие запахи свежей выпечки и потихоньку осознавал все, что произошло сегодня. Начиная со звонка Никиты. А потом, стремительной каруселью — аптека, машина, квартира Зеленских, Изольда.

Оля.

Это Денис осознать пока не мог, только сладкий комок подкатил к горлу, и Дэн перескочил мыслями к тому, как он вызвался отвезти Никиту на массаж — все равно рабочий день пошел наперекосяк. Никита такому повороту дел обрадовался больше всех, прыгал вокруг Дениса, стягивал с полки его шарф и совал в руку.

— У тебя уже все занятое закончилось, да? Мама говорила, ты был очень занят.

Ответила за доктора Батюшко Изольда:

— Я сегодня тоже в аптеку пойду. Буду кому-то таблетки от болтливости покупать.

Но на мальчика эти слова не произвели впечатления. А потом, уже на сеансе массажа, Никита с круглыми от любопытства глазами и приоткрытым от удивления ртом слушал их разговор с Рудиком. Денис зашел вместе с Никитой: и чтобы с Валькисом поздороваться, и так — общее положение дел оценить. Оказалось, не зря зашел, потому что первым делом Рудольф спросил у Никиты: «Ну что, сегодня договоримся, чтобы без слез?» Никита решительно кивнул. И действительно, не до слез парню было, только что уши от любопытства не шевелились, когда он слушал диалог двух медиков на профессиональные темы. Насколько обильно мальчик впитал полученную информацию, Дэн оценил по вопросу, который ему задали уже в машине: «Денис, а как можно делать массаж простоты?» Н-да, надо теперь думать, как объяснить пацану, по каким «не рукам» Денис хирург. Или повременить с такими откровениями? Или уже поймет?

— Я выбрал! — прервал его размышления Никита. — С изюмом… нет, лучше с яблоком, видишь вон ту слойку? Ой, а там рожок с орехами еще есть. А еще с шоколадом… А сколько можно булок купить? Одну или… три?

Денис не выдержал и усмехнулся. Мировой парень, все поймет. Не сейчас, так позже.

— Или пять. Гулять так гулять.

— Тогда давай… с яблоком, шоколадом и три с изюмом. Мама любит с изюмом. А третья, чтобы Изольде Васильевне не обидно было.

Спустя десять минут они с двумя бумажными пакетами вышли из булочной. Но «гулять так гулять» только началось.

* * *

Есть булки на ночь — это ужас что такое. Но чтобы оставить румяную с изюмом выпечку на завтрак — нужна сила воли. Ее-то как раз и не хватило.

Ну вкусно же! Свежезаваренный горячий чай с долькой лимона и румяная булочка. И глаза хочется закрыть от удовольствия. Она и закрыла. А когда снова открыла, поймала немного изумленный взгляд Дениса, словно он сделал какое-то открытие. Оля почувствовала, что краснеет.

Да, у меня есть свои маленькие слабости. Молчи!

Да я молчу, молчу.

Он и правда молчал, потому что болтал привычно Никита, который на этот раз находился под впечатлением массажа и всего, что за ним последовало. А судя по новым книжкам (второй серии вредных советов и справочнику первой медицинской помощи для детей), а также большой коробке пазлов, не говоря уже о пакете с выпечкой, загул удался.

Вернувшись с работы, Оля застала Изольду Васильевну с безупречной укладкой. Да-да, рыбу запекать надо именно с безупречной укладкой, а как же, иначе будет не тот вкус! Мальчики на полу в детской собирали какого-то космического монстра из пятисот деталей.

— Это мы еще 3D-пазл не купили, — решил утешить маму Никита.

И было какое-то щемящее чувство, что все возвращается на круги своя. И что теперь все обязательно будет хорошо.

— С Денисом массаж делать совсем не больно, — возвестил сын, уминая вторую булку. — И даже не страшно. — Сделав это открытие, он на некоторое время перестал жевать: — Мам, а давай теперь не ты меня будешь возить?

— Доктор, пропишите мальчику таблетки от наглости, — подала голос Изольда, и ребенок покраснел.

— Да я это… я просто не подумал… ну, в общем…

— Пей чай, — закончила воспитательный процесс соседка.

Прощание в коридоре было таким же чудесным, как и весь вечер. Они долго-долго целовались, не в силах оторваться и сказать «до свидания». Целовались все то время, что Никита провел в ванной, готовясь ко сну.

Эти поцелуи Оля потом трогала пальцами, лежа в кровати и не в силах уснуть. Как давно он ее не целовал. Больше месяца. Почти вечность.

Пиликнул телефон.

«У меня лимон кончился, принесешь завтра к чаю?»

Завтра. К чаю. А завтра — пятница. И это… это приглашение.

Еще вчера она вот так же лежала в своей кровати и думала о том, как мучительна бессонница, а сейчас снова не хочется спать, и это совсем не мучительно. Оказывается, бессонница может быть очень радостной. Если вы не спите вдвоем.

«Принесу)))))))»

«С меня тогда булочки. С изюмом, твои любимые».

«Никита проболтался?»

«А может, я умею читать мысли?»

Она широко улыбалась, набирая ответ:

«Вы опасный человек, доктор Батюшко».

«Еще скажи, что ты меня боишься)»

Оля перестала улыбаться. Она знала, что на том конце набрали текст, просто поддерживая флирт, но отвечать на это послание шуткой почему-то не получалось. И Оля замолчала. Даже отложила телефон, думая над ответом. А потом решилась.

«Я боюсь не тебя, а за тебя».

И там тоже образовалась пауза. Разговор незримо перешел в другую плоскость. Словно продолжил обеденный. Где каждое сказанное слово — важное. И от этого немного страшно.

«Да что со мной будет? Не бойся. Ни меня. Ни за меня».

Очень страшно. Но все равно набираешь.

«Когда человек дорог, за него нельзя не беспокоиться».

«А я тебе дорог?»

«Да».

Там снова пауза. И ощущение, что в одной минуте не шестьдесят секунд, а шестьсот. Оля даже начала считать, но постоянно сбивалась, не дойдя и до пятнадцати. Ответ пришел, когда она начала отсчет в третий раз.

Голосовое сообщение. И все же сосчитать до тридцати без запинки. Чтобы нажать дрожащими пальцами на прием. А потом слушать снова и снова. Голос. Слова. Интонацию. И не дышать.

«А я тебя люблю».

* * *

Он стоял у окна и ждал. Его сейчас не интересовали чужие окна, их истории, их жизнь. У него была свое окно, своя история, своя жизнь.

Денис ждал Олю.

Темно-серый джип въехал во двор и уверенно припарковался на свободное место. Однако из машины никто не торопился выходить. Дэн прижался лбом к стеклу.

Чего ты ждешь? Думаешь? Настраиваешься? Трусишь? Давай, Бэмби, не бойся. Ни меня, ни за меня. Иди ко мне. Я жду.

Он смотрел, как она выходит из машины. Почувствует взгляд, поднимет голову? Нет, быстро прошла к подъезду. Решилась и торопится.

К двери Денис подошел одновременно со звонком домофона.

Ее волнение читалась на лице так явно, словно она была ребенком, который еще не научился прятать чувства. Кажется, пальцы, что держали небольшой белый пакет, слегка дрожали.

— Я принесла лимон.

И освобожденные от пальто плечи напряженные.

Не бойся.

Не бойся, Оленька.

Не бойся, Бэмби.

Его ладони слегка гладили женские плечи, пока он аккуратно целовал все, до чего мог добраться, стоя за ее спиной, — затылок, висок, ухо, щека, шея. Оля задержала дыхание, потом задышала быстро и поверхностно. И плечи сразу же опустились вниз, стали мягкими.

— Спасибо. Я очень… — дотянулся до ключицы. — Очень… ждал… лимон.

Лимон все перевернул. И Оля в его руках повернулась, обняла за шею, прижалась. Замерла.

Впитывай. Чувствуй. Вдыхай. Все хорошо. Да, и поцелуй. Поцелуй теперь хорош особенно.

Он знал ее тело как свое. Что не отменяло того факта, что сейчас в постели с ним была какая-то другая женщина.

Любимая.

У которой невыразимо сладкая бархатная кожа в районе тимуса. И дальше вниз по центральной линии — все бархатное, все сладкое. А самое вкусное — ее покорность. Во всем: во взгляде, в легких касаниях, в каждом движении и сантиметре кожи, что прижималась к его.

Хотелось долго, но оказалось не по силам. Слишком велика была потребность стать единым целым. Только тут ее покорность сменилась решительным «Нет». Слова эти были адресованы жесту Дениса, когда он потянулся к тумбочке за презервативом.

— Нет?

— Нет, — в ее глазах не покорность. Большее. Полное, безграничное доверие. — Нам это не нужно, Денис.

Отдавала себя всю, полностью, без остатка. Так вот она какая, настоящая женская любовь. Безоглядная. Бесстрашная. Головокружительная.

Тогда впусти меня. Впусти в свое тело. И дальше, глубже — в свою жизнь. И совсем до конца — в душу, в сердце. Согрей меня, а я согрею тебя.

Ласкали друг друга — интимными частями тел, руками, губами, глазами. Каждый удар сердца, каждый вдох и каждый выдох — все ласка. Все твое, все для тебя, я весь твой, ты вся моя.

Кто бы мог подумать, что так бывает в жизни.

Потом рухнул на нее. Перекрывая воздух, не давая возможности Оле сделать вдох. Но она не протестовала, словно дышала вместо кислорода — им. Его теплом, тяжестью, легкой дрожью. Каждой его клеткой дышала, и не нужен ей был иной воздух. По крайней мере, Денис так чувствовал. Потому что он — дышал ею.

И вдруг ясно осознал, что все собственные недостатки, несовершенства, странности, уродства — не являются таковыми на самом деле. Это всего лишь маяки, готовые выемки, куда притянется и встанет как влитой тот самый человек. Единственный, неповторимый, самый лучший для тебя и родной. Любимый.

А если все то несправедливое и горькое, что с ним случилось, — это плата за то, чтобы в его жизнь на те самые маяки пришел этот человек, так невелика цена. Вполне по средствам заплатить.

Он даже согласен терпеть курение в собственной кровати. Потому что освободить Ольку от собственного веса ему уже, положим, под силу. А вот отпустить ее из постели — нет.

Вместо презерватива из тумбочки добыта купленная сегодня по дороге домой пепельница. Не без сожаления прикрыл идеальное на его нескромный взгляд обнаженное женское тело одеялом, поставил ей пепельницу на живот, дотянулся и вручил брошенную у постели дамскую сумочку. Не удержался — нырнул носом в изгиб шеи, где дурманяще пахло остывающей после жара близости женщиной, прошептал туда беззвучно: «Люблю». А вслух сказал:

— Хочешь курить — кури тут.

* * *

Все было по-другому. С того самого момента, как она ночью услышала голосовое сообщение, мир перевернулся. Целиком и полностью. Безвозвратно. Оля ощущала это каждую секунду, каждое мгновение после.

Как она боялась, как решалась подняться в эту знакомую квартиру, сидела в машине, настраивалась, точно в первый раз. Боялась, что неправда.

Но мир перевернулся. Окончательно и бесповоротно. И все было по-другому. Оля лежала на кровати, неторопливо курила и думала о том, что такого Дениса она не знала. Он не изменился, нет. Просто… выпустила струйку дыма… наблюдала, как тот растворяется в воздухе, теперь здесь все пропахнет сигаретами… не жалко?

Повернула голову, посмотрела на мужчину рядом. Ему не жалко. Так что там просто? А просто он стал ее. Не попятничному. По-настоящему. Оля чувствовала это в каждом его касании, жесте, поцелуе, взгляде. Словно снял с себя все покровы и показал настоящего — того, что внутри. Того, каким был на самом деле. И она своим женским чутьем знала точно, что никому не показывал, только ей. Ей одной.

За окном давно и привычно стемнело. И ей пора было домой. Они знали это оба. Оля затушила сигарету в новой, специально для нее купленной пепельнице и сказала:

— Переезжай ко мне.

Он ответил не сразу, думал. Убрал пепельницу с ее живота на тумбочку, поправил одеяло, лишь потом задал вопрос:

— А Никита?

— Думаю, он будет рад, — почему-то захотелось снова курить, но поздно, — я поговорю с ним.

— Ты хорошо подумала? — Денис повернулся к Оле лицом и заставил ее посмотреть в глаза. И сам смотрел — серьезно, пытливо. — Я же потом не уйду. А у меня… характер ужасный. И морщина на лбу.

И она понимала, что говорит он совсем не о характере, а все о том же — о невозможности иметь детей. И что, как и она два часа тому назад искала ответ на свой вопрос о его признании — правда ли это, так сейчас и он все никак не может поверить, что это правда. И ищет ответ на свой вопрос. Два недоверчивых одиночества.

— Морщина на лбу ужасна, да, — Оля провела по ней пальцем и чуть наклонила голову, рассматривая, — ей надо заниматься. Характером уже поздно.

А потом посмотрела в глаза и очень серьезно и твердо ответила на его неозвученный, но главный вопрос:

— Я очень хорошо подумала.

Она знала, что в этот момент сильнее него, знала той самой женской интуицией, которая вела Олю с самого его вчерашнего прихода. Как знала и то, что время пятниц прошло, изжило себя, и если они вместе, то уже по-настоящему. А потому, коснувшись его губ легким поцелуем, попросила:

— Давай попробуем.

Денис же на ее просьбу отрицательно покачал головой:

— Нет. Мы не будем ничего пробовать. Если я тебя возьму, то уже не отпущу и не отдам, — и обнял крепко, так, как мужчина обнимает свою женщину. — А я тебя уже взял. Поздно пробовать.

— Поздно, — согласилась Оля и выдохнула.

Он ей поверил.

Оля поговорила с сыном на следующий день. Реакция Никиты была ожидаемой — восторженный вопль и куча вопросов, начиная от «когда» и заканчивая «и уроки теперь можно не только с Изольдой делать». Изольду он, конечно, сразу огорошил новостью и поскакал в детскую наводить порядок. По собственной инициативе.

— Чудеса, — пробормотала соседка, провожая мальчика, который размахивал тряпкой для протирания пыли, а потом повысила голос, чтобы там услышали: — Ты уверен, что справишься одной рукой?

— Супергерои трудностей не боятся! — послышался ответ из детской.

— С ума сойти. Может быть, еще и русский язык наладится… кто знает…

Денис приехал в воскресенье. Из вещей — одна спортивная сумка. Они оба старались вести себя обычно. Этому мешал Никита, который прыгал вокруг Дениса и распространял неуемный оптимизм, рассказывая о планах на день, новых купленных полотенцах, курице, которая намечена на ужин и «мама сама ее будет запекать, потому что курица у мамы вкуснее, чем у Изольды, а Изольды сегодня не будет, она пошла на выставку картин».

Оля смотрела на это все и очень остро ощущала: начинается новая жизнь. Та, о которой она когда-то только мечтала. Счастливая жизнь. Ей очень хотелось в это верить. Но знала Оля так же и то, что счастье этой новой, еще не изведанной жизни зависит и от нее в том числе.

Она смотрела на Дениса, который что-то отвечал Никите (Оля не разбирала слов их разговора), видела счастливые и блестящие глаза собственного ребенка, знала, что совсем скоро пойдет накрывать на стол. И было так волнительно и радостно одновременно, что в какой-то момент перед глазами все начало расплываться и немного слепить, словно комнату наполнили десятки солнечных зайчиков.

Именно тогда Денис обернулся и посмотрел на Олю. Во взгляде его застыл вопрос.

— Все хорошо, — ответила она одними губами и улыбнулась.

* * *

— Денис Валентинович!

Дэн моргнул, возвращаясь из мыслей в реальный мир.

— Что?

— Рассеянны вы, падре. Я волнуюсь.

Не далее как вчера Денису сказали, что его интерн разговаривает точь-в-точь как сам доктор Батюшко. А сегодня получил подтверждение изумительно саркастичным «падре». Растет мальчик, взрослеет. Жаль, перенимает не только мастерство, но и привычки. Впрочем, не самые скверные.

— Не переживай, сын мой. Падре в форме. Просто…

Просто я теперь живу в другом месте. И не один. И все в моей жизни теперь не просто иначе — это моя ДРУГАЯ жизнь.

Денис здраво смотрел на себя и мир вокруг. И когда собирал вещи, и всю субботу вообще — настраивал себя на то, что просто не будет. Взрослым людям с устоявшимися годами привычками и налаженным бытом трудно эти привычки и быт менять. Когда до минуты просчитан утренний ритуал, включая звонок будильника, душ, бритье, завтрак, дорогу до больницы. А теперь и завтрак другой, и душ принадлежит не только тебе, и утренний маршрут совсем иной. Хотя оказалось, что от Оли Денису до работы добираться на семь минут быстрее. Да и с остальным тоже вполне можно смириться, привыкнуть. Когда на кону… такое.

Первое, что Дэн сделал, после того как поставил сумку в спальне Ольги — однако, нет, это уже их спальня… привыкнуть бы… — пошел поговорить с Никитой. Оля уединилась на кухне — хотя Денису казалось, что она там спряталась — в попытке осмыслить те огромные перемены, что происходили с ними, и в этом ее Дэн прекрасно понимал. А ему самому надо было кое-что спросить у Никиты. Не перекладывая этот разговор на Олю. А лично и наедине. Как мужчина мужчину.

— Никита, я хочу тебя кое о чем спросить, — Денис аккуратно сел на край застеленной клетчатым пледом кровати.

— Ага, — Никита плюхнулся рядом.

Глубокого вдоха, как хотелось, чтобы успокоить мысли, Денис себе не позволил. Но вопрос прозвучал негромко.

— Я буду жить у вас. Ты не против?

— Совсем будешь, да?

Взгляд Никиты был, наверное, такой же, как и его, Дениса, — внимательный. И не по-детски серьезный.

— Совсем.

И тут временную взрослость смело́ широкой и снова детской улыбкой.

— Круто! А вы теперь с мамой завтраки по очереди будете готовить?

Не улыбнуться в ответ было невозможно. И выдохнуть тихонько, выпуская напряжение.

— С завтраками видно будет.

Выдохнул он рано. Потому что после его слов Никита обнял Дениса, уткнулся носом куда-то под мышку и прошептал — не вопросительно, утвердительно:

— Ты будешь моим папой.

Ладонь Дениса без промедления легла на острое плечо, прижимая к себе худенькое детское тельце. Олька, ты там попрячься еще на кухне немного, а? А то у нас тут такое…

На первую ночь Денис не возлагал больших надежд. Чужая постель — хотя не чужая ведь уже… привыкнуть бы… и беспокойный хоровод мыслей… и одеяло одно на двоих… и если бессонница — неловко идти на кухню и ставить чайник, потому что можно разбудить Никиту. А завтра, как по заказу, операционный день. И надо бы выспаться. И…

И стоило Олиной ладони лечь ему на грудь поверх футболки, прямо на область тимуса — Дэн вырубился в течение минуты как от самого мощного снотворного.

Вот и как тут не быть рассеянным, когда такие перемены у тебя в жизни? Но Денис их пока сам еще толком не осознал, куда уж рассказывать о них. Тем более Тосе. Молод еще.

— Просто что?

— Просто дел много. Разных. Что хотел спросить?

Малин неожиданно замешкался с ответом.

— Денис Валентинович, а можно я сегодня уйду пораньше?

— Что, и на обход со мной не пойдешь?

— Да я с удовольствием бы, но… В общем, я тут обещал… кое-кому.

— Чего ты там и кому наобещал, если это интереснее двустороннего гидроцеле?

Антон внезапно зарделся, чего за ним уже давненько не водилось.

— Девушке, — проговорил едва слышно.

— Это аргумент, — вздохнул Денис. — Красивая?

— Да, — ответно вздохнул Тося. — Рыжая.

— Снимаю аргументацию, — рассмеялся Дэн. — Против красивой рыжей девушки никакая водянка не устоит, даже двусторонняя.

— Так я побежал? — Малин уже вставал на ноги.

— Беги. Призыв «Medice, cura te ipsum» ты уже исполнил.

* * *

— Вам письмо, — сказала Славочка, проходя в комнату.

— Какая прелесть, — Изольда Васильевна поправила томик Островского, лежавший на журнальном столике.

Конверт с посланием лег рядом.

— Ну надо же, в бумажном конверте, — пробормотала актриса, — без подписи. Аноним. Шарман. Деточка, ты пока повтори тот монолог, который мы разбирали на последнем занятии, а я очки на кухне оставила. Пойду заберу.

Конверт Изольда Васильевна забрала с собой, но, перед тем как его открыть, выглянула в окно. Ну, так и есть: сидит на карусели Славочкин ухажер, что-то там в телефоне читает. Замерзнет ведь. На чай его пригласить, что ли? Жалко парня. А с другой стороны… девушек надо добиваться и уметь ждать.

Изольда Васильевна отошла от окна, нацепила на нос очки и ознакомилась с посланием.

P.S. Как вы думаете, ей понравится?»

Молодость, молодость… ты прекрасна и неповторима. Изольда сняла очки и залила в самовар воду.

— Деточка, позвони своему кавалеру, пусть поднимается, — сказала она, вернувшись в комнату. — Замерзнет ведь на карусели.

* * *

Оля посмотрела на часы и вздохнула. Одиннадцать вечера, Никита не спит. Не встанет же завтра. Уже третий раз прибегает воды попить, а в глазах — ожидание и страх.

— Мам, а вдруг он не придет?

— Что значит, не придет? Конечно, придет, — она успокаивающе погладила сына по макушке. — Я же тебе говорила, у Дениса сегодня поздний прием, а потом ему надо к себе домой заехать, забрать что-то.

— А он не говорил — что?

— Нет.

— Ну ладно, — Никита вздохнул. — Может, чай попьем?

— Ты уже воды напился так, что еще глоток — и лопнешь. Давай-ка лучше в кровать.

— А ты меня разбудишь, когда Денис придет?

— Обязательно.

Она проводила взглядом худую фигурку сына и нажала на кнопку чайника. Сейчас откроет форточку и достанет сигарету. Совсем как когда-то. Поздний вечер наедине с самой собой. Только раньше она была одинокой женщиной, а теперь — ждущей. И это существенная разница.

У Дениса бывают затянувшиеся вечерние приемы, экстренные операции, Оля к ним привыкает. Привыкает ждать своего мужчину. А сегодня он совсем припозднился. И она не знает: позвонить или нет? Еще не пришло чутье, когда можно, а когда не стоит. Но оно придет, обязательно. Написать?

Глянула на часы. Решила, что, если не объявится через четверть часа, напишет. А пока заварит чай.

Все произошедшее в ее жизни за последнее время было таким новым и прекрасным, что казалось Оле невероятно захватывающим. Каждый день совершалось маленькое открытие, каждый день она познавала что-то новое, словно маленькими шажками постигала новую науку, новое искусство — совместную жизнь с любимым человеком. Когда ты жаришь тосты, а он делает кофе, и вы хором говорите ребенку: «Шарф забыл!» И целуетесь, закрыв дверь в ванной. А в корзине для грязного белья появляются его рубашки. Его рубашки! Которые она потом, уже выстиранные и высушенные, гладит. И это, оказывается, такое счастье — гладить на завтра рубашку мужчине.

И цветы — это тоже такое счастье. Оля посмотрела на стоявшие в вазе ветки голубой гортензии, которые ей преподнесли два дня назад в честь 8 Марта. Пушистые и совершенно сказочные. Когда она, стоя в ванной, наполняла вазу водой, а потом ставила в нее цветы — увидела в зеркале собственное отражение и заметила, что глаза у нее были точь-в-точь такого же цвета, как гортензия.

Вообще, 8 марта, как сказал Денис, их ждали с визитом, деятельная Галка собирала гостей. Но Оля была не готова. Она попросила:

— Можно, мы не поедем?

Она не знала, как объяснить, что то новое, что рождается сейчас, такое замечательное, светлое, хрупкое, — совсем не предназначено для большого круга друзей. Потом, когда окрепнет, станет прочным и устойчивым, она поедет в гости к Галке, обязательно, но не сейчас. Ничего этого Оля не сказала, но он, кажется, понял. И к Галке они не поехали, а вместо этого пригласили к себе Изольду, а потом и папа подъехал с двумя букетами.

Маму Оля поздравила по телефону. Избежать расспросов на тему «поздравил ли тебя отец» не удалось. После утвердительного ответа дочери мама заметила, что лично ее он не поздравил.

Вечером, когда Никита уже спал, да и сами они лежали в постели, готовые пожелать друг другу спокойной ночи, Оля вдруг заговорила о матери. Никогда никому не рассказывала, а тут… Видно, впервые почувствовала человека, которому можно поведать затаенное, и вся боль, копившаяся годами, вдруг выплеснулась. Начав, Оля уже не могла остановиться. Она рассказывала про детство, про неожиданную беременность и убеждения матери сделать аборт, про бабушку, мамину новую семью и про то, что настоящая бабушка у Никиты — Изольда. Не обвиняла, просто сожалела о том, что не сложилось и, наверное, уже не сложится. Он слушал, не перебивал. А потом обнял, погладил легонько по плечу и сказал:

— Я думаю, она тебя любит. Мама не может не любить. Просто не все умеют любовь показывать.

И Оле почему-то после этих слов захотелось заплакать. А еще отчаянно поверить, что мама ее очень-очень любит. Ведь мама не может не любить.

Пиликнул телефон. Оля затушила сигарету и включила дисплей. Не Денис. Папа. Поинтересовался, во сколько завтра Никита заканчивает учиться, чтобы отвезти на физиолечение. Оля завтра весь день на выездах — не сможет это сделать сама.

Папа… Оля сказала ему через несколько дней после переезда Дениса, что теперь они живут вместе. Геннадий Игоревич долго молчал в трубку, а потом задал всего один вопрос:

— Ты счастлива, дочка?

— Да, — ответила она просто.

И они еще некоторое время помолчали.

Теперь он всегда звонил, собираясь приехать, точно боялся, что будет лишним, побеспокоит. Олю эта щепетильность умиляла и сердила одновременно.

Ответив папе, Оля сделала последний глоток из кружки. Вот и чай уже выпит, а Дениса все нет. Может, что-то случилось? Надо все-таки позвонить. Но только она повторно взяла в руки телефон, как послышался звук открываемого замка. Пришел, дома.

И трубка отложена, а Оля уже на ногах и идет в прихожую… Он услышал ее шаги и, повесив на крючок куртку, обернулся. Лицо Дениса казалось строгим, даже немного суровым, когда он проговорил:

— Не надо было меня ждать. Я же предупреждал, что буду поздно. Время полдвенадцатого, а ты не спишь!

Только Олю такая воспитательная отповедь не испугала, она подошла к Денису, сняла с его шеи шарф, положила на полку и, обхватив руками за плечи, прошептала:

— Если бы ты только знал, какое это счастье — ждать.

Денис еле слышно вздохнул, а потом обнял в ответ, сказав с какой-то безнадежностью в голосе:

— Олька, какая же ты Бэмби.

* * *

— Вот сюда я очень любил приезжать в детстве.

— А что это? — Никита со смесью любопытства и опаски косился на открытую перед ним стеклянную дверь.

— Это очень серьезная больница, где лечат очень серьезные заболевания.

— Ты в детстве сильно болел? — Никита так и остановился с поднятой для шага ногой. — Ты тоже падал с высоты, как я, да? И руку ломал?

— Нет, таких подвигов я не совершал, — Дэн легко подтолкнул мальчика в спину. — А здесь работает мой отец.

— Он тоже врач? — восхищенно выдохнул Никита.

— Получше меня, — уверил мальчика Денис. — Сам увидишь.

Кабинет Валентина Денисовича Батюшко произвел на Никиту Зеленского сильнейшее впечатление — ребенок замолчал на целых две минуты. Переводил взгляд с дипломов на стенах на огромный стол, на котором…

— Он настоящий? — выдохнул мальчик, не сводя взгляда с черепа.

— Конечно, — кивнул Валентин Денисович, с любопытством разглядывая гостя. — Денис, познакомь меня со своим юным другом.

— Знакомься, отче. Это Никита Зеленский. Никита, это мой отец, Валентин Денисович.

— Да что ты говоришь! — Батюшко-старший всплеснул руками, а потом протянул ладонь мальчику. — То-то я думаю, кого он мне напоминает? Ну вылитый Генка!

— А вы моего дедушку знаете? — Никита осторожно пожал протянутую руку, так и не отводя завороженного взгляда с негласного символа профессии нейрохирургии.

— Вместе в школе учились, — хмыкнул Валентин Денисович.

— Здорово! А дедушка хорошо учился в школе? Что у него по русскому было?

Батюшко-старший рассмеялся.

— Вот с чем-чем, а с русским у Геннадия всегда был полный порядок.

— А с чтением?

— А давайте-ка, молодые люди, чай пить. С конфетами. За чаем на все вопросы отвечу.

Провожая спустя сорок минут своих визитеров, Валентин Денисович негромко произнес, скорее сам себе, чем Дэну:

— Похоже, прав был Генка…

— В чем?

— Не обращай внимания, сынок. Это я о своем, о стариковском.

— Денис! — Никита выдержал ровно пять минут, пока они выезжали с парковки. — Знаешь что?!

— Что?

— А мне дядя Валя обещал подарить череп!

— Когда это вы успели провернуть такое дело?

— Пока ты по телефону говорил!

Дэн лишь покачал головой, но Никиту было уже не унять.

— Денис, как ты думаешь, а мама разрешит его поставить на кухне?

Денис представил реакцию Оли, Изольды, Геннадия Игоревича на такое обновление дизайна кухни — и не смог удержаться, рассмеялся.

— Не разрешит? — мигом погрустнел Никитос.

— Думаю, маме надо… привыкнуть к этой мысли. Давай не будем торопиться?

— Давай! — покладисто согласился Никита. — Я его тогда под кроватью спрячу.

Картина обнаружения под кроватью подарка профессора нейрохирургии вызвала уже приступ хохота. Причем у обоих.

А Денис про себя еще подумал: главное — чтобы Никита из его кабинета ничего домой не унес. Изольда не переживет.