Что бы ни было в той адской смеси, что Амелия толкла ступкой и взбивала пестиком, пахла она ужасно. Нилс не выдержал и, распахнув окно, высунул голову наружу. Свежий воздух немного улучшил атмосферу, но не настолько, чтобы тошнотворная вонь не ощущалась вовсе.

– Что это? – стараясь дышать ртом, спросил Нилс.

Амелия чуть отвернулась от фарфоровой миски, в которой готовила лекарство, и ответила:

– Сгнившая мякоть фрукта, который растет только у нас, в Акоре.

– Сгнившая? А свежая мякоть никак не подойдет?

– Нет, покуда фрукт не сгниет, от него никакой пользы.

– Я не дам намазать этой гадостью Шедоу.

– Именно это я и собираюсь сделать. Эта гадость остановит инфекцию.

– Эта дрянь его убьет.

– Нилс, это серьезное обвинение.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. Я просто не понимаю, как это снадобье может ему помочь.

– Насколько я понимаю, на сгнившей мякоти растет что-то такое, что убивает инфекцию. По крайней мере, в большинстве случаев.

– Моя старая бабка останавливала кровотечение паутиной.

– Я слышала о таком методе. И еще я знаю, что змеиный яд заставляет сердце реже биться, что бывает необходимо при сложных хирургических операциях.

– Не говори мне о хирургах. Не вижу разницы между ними и мясниками.

– В Акоре все совсем не так. А теперь держи. – Она протянула ему миску с вонючим содержимым. С гримасой отвращения он взял ее у нее из рук.

С величайшей осторожностью она сняла повязку с раны и внимательно осмотрела шов.

– Нам ничего другого не остается.

– Ты в этом уверена?

– Не знаю более эффективного лекарства. – Взяв у него из рук миску, она осторожно намазала края раны полученной кашицей.

Закончив работу, она поставила миску с остатками на подоконник. Занимался рассвет. Скоро должны вернуться слуги.

– Я схожу на минутку вниз, – сказал он. – У тебя есть все необходимое?

Амелия кивнула.

– Да, на данный момент все есть. Но я была бы благодарна тебе за чашку горячего чая.

Он и сам мог бы догадаться. Она спала не больше, чем он, более того, она не побоялась приехать к нему среди ночи, после того как он сделал все, чтобы этого не допустить. Приехала, чтобы помочь его брату. Кто и когда так благородно поступал по отношению к любому из них? От отца остались лишь слабые воспоминания. Их мать, хорошая и сильная женщина, отправила сыновей в люди, где им предстояло столкнуться с суровой жизненной правдой, когда они были почти детьми. Иного выбора не было, учитывая обстоятельства их жизни и характер братьев. С тех пор и он, и Шедоу добывали средства к существованию самостоятельно. Они много сделали для своей страны, но ни тому, ни другому не приходило в голову ждать от мира ответного добра.

А что сейчас? Он прекрасно понимал, что Амелия отнеслась к нему как к собственному брату, к члену семьи. Она с ходу отмела все препятствия, вставшие у нее на пути, включая и его, Нилса, подозрительность. Та неизбывная любовь, которой природа наделила акоранцев, пролилась золотым дождем и на него, и на его брата. Для Нилса существование таких отношений стало шоком. И, что еще хуже, познав доброту, которой не видел прежде, он, наверное, с трудом сможет дальше жить без нее.

Он приготовил чай для Амелии и кофе для себя, поджарил тосты на очаге, нашел масло и джем и все это уложил на поднос. Готовить завтрак для двоих – как это приятно, как по-домашнему. Тайная мечта. Он усмехнулся. Чего бы его враги – а их был легион – не отдали, лишь бы узнать, что неуловимый Волк втайне мечтает о жизни заурядного обывателя, имеющего жену и детей, любящего их и заботящегося о них, как испокон веку положено человеку.

Он даже себе не смел признаться в том, что действительно этого хочет, но такая мечта, по здравом размышлении, казалась совершенно несбыточной. Он был тем, кто есть, – охотником и убийцей, человеком, которому положено выполнять то, что не могут другие.

И все же чай заварить он умел.

Поставив все на поднос, он вернулся в спальню Шедоу. Запах чувствовался уже не так сильно. Он даже мог дышать без отвращения. Амелия благодарно посмотрела на него.

– Ты и тосты с джемом приготовил?

– Это было нетрудно. К тому же ты голодна.

– Вы с Малридж мыслите одинаково. Она тоже считает, что добрая еда все поправит.

Он смотрел на нее, пока она с удовольствием уплетала тосты с джемом, а потом спросил:

– Когда Андреас за тобой приедет?

Амелия отряхнула пальцы и, не глядя на него, сказала:

– Он думает, что я поехала в Босуик.

– С чего бы ему так думать?

Тогда она подняла глаза, и взгляд ее был твердый.

– Потому что я солгала. Разве не ты говорил мне, что бывает белая ложь – в силу необходимости?

Услышать это от женщины, для которой, он был уверен, честь превыше всего! Не надо было ему входить в ее жизнь. Слишком большую цену пришлось ей заплатить за привилегию быть с ним знакомой, и, похоже, цена эта будет еще расти.

– Скоро придут слуги, – сказал он, чтобы заполнить паузу. – Я собираюсь заплатить им за неделю вперед и отослать.

– Это, пожалуй, правильное решение. Чем меньше людей будут знать о том, что случилось с Шедоу, тем лучше.

– И о том, что ты здесь, тоже.

– Да, это верно. По крайней мере, до тех пор, пока все не кончится.

Как кончится? Когда кончится? Он решил сделать последнюю попытку.

– Еще не поздно тебе уйти.

– Да, это верно, – сказала она и рассеянно намазала джемом еще один тост.

К рассвету Амелия заснула. Она отключилась, сидя в кресле у постели раненого, продолжая держать его руку в своей. Нилс не сразу понял, что она уснула. А когда он понял это, то отставил свой кофе и стал смотреть на нее. Смотреть на нее, когда она не знает, что он на нее смотрит, – роскошь, которая доселе была ему недоступна. Ресницы ее отбрасывали тень на щеки, которые были сейчас слишком бледными. Тяжелая коса черных волос была переброшена через плечо. Он смотрел, как медленно и ровно вздымается ее грудь. Она устала донельзя, и неукротимый дух ее на время успокоился. Мудрый человек воспользовался бы этим.

К подбородку ее прилипла капелька джема. Он осторожно вытер ее. Она не шевельнулась. Подняв ее на руки, он постоял несколько секунд, завис между временем и пространством, где не существовало ни чувства долга, ни чувства чести. Он блаженно улыбался, впервые почувствовав себя по-настоящему счастливым – просто счастливым, и все.

Сегодня ему везло на удовольствия.

Быстро, не давая себе времени передумать, он перенес ее из одной комнаты в другую. Там он уложил ее на кровать и снял с нее ботинки. Преодолев искушение продолжить раздевание, он укрыл ее и вышел, прикрыв за собой дверь.

Спустя час или около того Шедоу зашевелился, что-то крикнул, но разобрать слова было невозможно. Нилс поспешил к нему, погладил по голове, начал нашептывать успокаивающие слова.

– Все в порядке, ты в безопасности, – повторял он до тех пор, пока Шедоу не успокоился. Брат его снова провалился в сон, в сон, который, как от всей души надеялся Нилс, был целительным.

Хорошим признаком было то, что температура не поднималась. Нилс был удивлен. Наверное, Амелия все-таки была права, и снадобье оказывало свое действие. Акоранцы слыли великими лекарями. Впрочем, о них много всего говорили. Например, что они отличные воины.

Если дело дойдет до войны...

Нилс не хотел об этом думать. Он устал. К тому же, сколько ни думай об этом, изменить ничего нельзя. Время замедлило ход. Скоро полдень, а Шедоу все не приходил в сознание. Дважды Нилс заходил проведать Амелию. Она крепко спала. Спала так, будто в жизни ее не произошло тех трагических перемен, виной которых был он, Нилс.

Он не имел права так с ней поступать. Вначале он думал, что имеет право на все, что ему выдан мандат, – того требует его страна. Увы, он просчитался. То, как он поступил с ней, было за гранью морали. Еще неизвестно, куда это все их приведет.

Но она была рядом, всегда готовая прийти на помощь вопреки всему.

Господи, как ему хотелось, чтобы все было так и впредь. Как он хотел быть с ней все время, начинать день с ней и с ней его заканчивать.

Что она сказала? Ты вошел в мою жизнь не случайно? Насколько она была информирована на самом деле? Она могла о многом догадаться и сама. Она была умна, и в роду ее было немало людей выдающихся. Весь ее народ состоял сплошь из выдающихся людей. Иначе как бы им удалось выжить в этом мире, сохранив независимость и достоинство?

Действительно ли она в полной мере осознала то, что он сделал, и при этом его не возненавидела?

Честная женщина, отличающаяся завидной прямотой и при этом остающаяся загадкой. Он внезапно увидел себя ребенком, ищущим тропинку в сделанном из дерева игрушечном лабиринте. Кто сделал для него эту игру? Отец? Он не знал. Игра была трудной. Он испытывал разочарование, досаду, азарт. Но выигрывать ему удавалось чаще, чем проигрывать. Во многом благодаря интуиции.

Он закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел что-то яркое, неожиданно яркое в неярком свете утра. Роза. На полу валялся бутон. Должно быть, он выпал из кармана Амелии. Туда она его впопыхах засунула. Он поднял цветок с пола и понюхал. Лепестки завяли, но запах все еще держался – сильный и завораживающий.

Ромео и Джульетта. Его зачерствевшая, чуждая романтике душа сжалась при мысли об этой паре. Да, он не солгал, строчки Шекспира он процитировал по наитию.

И она тоже была права – так он пытался сказать ей, да и себе, о том, что их ждет впереди.

Смерть и склеп.

Он смотрел «Ромео и Джульетту» в театре в Нью-Йорке два года назад. Шедоу тоже был тогда в городе и захотел пойти в театр. Они прихватили с собой двух дам – сестер-близнецов. Он думал, что не сможет высидеть пьесу от скуки, но ошибся. Кто-то может сказать, что Гамлет куда сильнее, но ведь принц датский на самом деле был рефлексирующим занудой, и пьеса тоже ни о чем – к чему ходить вокруг да около, когда дело-то, в общем, житейское. Убей дядю, женись на девице и запрети ей шататься туда-сюда. А вот Ромео – с ним все было в порядке. Хороший парень, умеющий владеть мечом и не боящийся любить. Но слишком порывистый и невезучий. Для сцены – нужно, но для настоящей жизни – совсем ни к чему.

Шедоу любил обе пьесы, он вообще обожал театр. Он и в жизни был актером. Совсем недавно, до несчастья с «Отважным», он мечтал купить долю акций Нью-Йоркского театра и спонсировать бродячие труппы. Господи, дай ему дожить до этого.

Нилс разнервничался и стал ходить по комнате. Подошел к окну. Дождь перестал, но небо было затянуто тучами. Там, за воротами сада, город продолжал жить как ни в чем не бывало. Повозки, кареты с грохотом катились по улице. Лондон вообще не спит.

В дом шум с улицы почти не проникал. Слуг не было, потому не было и суеты, шума, связанного с выполнением хозяйственных работ. Наверное, поэтому сегодня в доме можно было услышать городской шум. Чуть более отчетливо. И еще услышать, как трепещут листвой деревья сада. Нилс закрыл глаза, снова открыл их. Ничего особенного он не увидел.

Он очень устал. Устал до такой степени, что не мог отличить реальность от фантазии. Такое с ним бывало. Он знал, что крайнее утомление рождает галлюцинации. Надо заварить еще кофе. Он спустился на кухню, оставив Шедоу ровно настолько, чтобы заварить кружку крепкого кофе, вернулся в спальню брата, выпил горячий черный напиток и почувствовал себя чуть бодрее. Амелия проснулась уже за полдень.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Потолок у нее над головой был бледно-голубым, портьеры на окнах темно-синие. Совсем не похоже на привычную обстановку. Она лежала, уставившись в потолок, постепенно освобождаясь от остатков сна. И, когда сознание ее окончательно прояснилось, она рывком села.

Шедоу.

Откинув покрывало, Амелия соскочила с постели и бросилась к двери. Только на пороге она поняла, что на ней нет обуви. Схватив ботинки в руки, она выскочила в коридор.

В доме было очень тихо, и в луче света, проникавшем в помещение из щели между портьерами, плясали пылинки. Амелия остановилась, прислушиваясь, но ничего не услышала, кроме отдаленного гула города. Только этот луч света и указывал на то, что был день.

Амелию охватило беспокойство. Не зная точно, в каком направлении идти, она открыла ближайшую дверь и заглянула внутрь. Нилс сидел у кровати. Глаза его были закрыты, и можно было подумать, что он спит, но стоило ей открыть дверь пошире, как он встрепенулся.

– Что там?

У нее было ощущение, что в нем жила пружина – мощная, сжатая до предела и в любой момент готовая распрямиться.

– Это всего лишь я, – с некоторой осторожностью сообщила она. И только тогда до нее дошло, что она явилась сюда неумытая, непричесанная, заспанная. Она хотела было пригладить волосы, но вспомнила, что в руках у нее ботинки, и поставила их на пол. – Как он?

– Температура не поднялась выше. Должно быть, твое лекарство работает.

– Он просыпался?

Нилс покачал головой.

– Он пару раз что-то выкрикивал, но слов я не разобрал.

– Ничего?

– Ни единого слова. – Он поднялся и провел рукой по волосам. – Который час?

– Я не знаю. – Она подошла к окну. – Наверное, часа два или три. Не надо было мне так долго спать.

– Напротив. Ты нуждалась в отдыхе. Я бы разбудил тебя, если бы ему стало хуже. – Он потянулся и провел ладонью по подбородку, недовольно поморщившись. – Мне надо побриться.

Лично она считала, что он никогда еще не выглядел так искушающе мужественно. Но говорить об этом, разумеется, не стала.

– Я останусь с Шедоу.

Он кивнул и вышел, оставив ее наедине со своими мыслями. Но, прежде чем отдаться вольному течению своих дум, она проверила, горячий ли у больного лоб. Сильного жара не было. Если бы им удалось победить двухголовое чудовище – жар и заражение, если бы организм Шедоу был достаточно силен для того, чтобы бороться с заражением... Если бы...

Вода в кувшине остыла. Она рискнула отлучиться ненадолго, чтобы сбегать на кухню, зажечь огонь в очаге и поставить кипятиться чайник. Выглянув в окно кухни, она с удивлением обнаружила, что Нилс был в саду.

– Я думала, ты пошел прилечь, – сказала она, когда он открыл дверь.

Он оглянулся, нахмурившись.

– Мне надо было подышать свежим воздухом.

С запада дул ветерок, несший с собой аромат лугов. Запах, дающий умиротворение. Но Нилс выглядел так, как выглядит человек, собравшийся с духом для тяжкого испытания. А может, он просто устал или она придумывает то, чего нет.

– Тебе надо прилечь, – сказала она.

Нилс кивнул. Она отметила, что реакция у него явно замедленная. К тому же он не спускал глаз с тенистой аллеи на краю сада.

– Ты что-то ищешь? – спросила Амелия.

– Мне показалось, я кого-то увидел.

– Кого? – встревоженно спросила она.

– Никого, – сказал он и заслонил собой обзор. – Я еще подогрею воды.

– Я уже поставила чайник. Ты не мог бы принести немного кипятка наверх, когда он будет готов?

– Конечно, – сказал он, и ей не оставалось ничего другого, как идти выполнять обязанности сиделки. Поднимаясь по лестнице, она оглянулась. Отсюда она видела, как Нилс, присев на корточки у очага, проверял, достаточно ли согрелась вода. Знал ли он о том, как красив собой? Едва ли. Они считают, что красота – это вотчина женщин, но они ошибаются. Она могла закрыть глаза и в точности воспроизвести в памяти абрис его скулы, контуры его плеч, форму мускулистых бедер и ягодиц. Она помнила текстуру его кожи – шероховато-гладкую, она помнила тот хрипловатый стон, что издавал он, когда наслаждение настигало его, она помнила даже мускусно-пряный запах их тел, слившихся в соитии.

О чем это она думает, стоя посреди лестницы, когда должна бежать к раненому? Но отчего-то ее накрыло жаром – то ли желания, то ли смущения, стыда за себя.

Она уже сидела возле Шедоу, когда Нилс принес воды. Вскоре он снова ушел, пообещав, что приляжет. Она умылась и сняла повязку с раны. Края раны были красными, но не такими воспаленными, как могли бы быть. Не было видно, чтобы инфекция распространялась. Она заменила повязку, затем налила немного чаю, который Нилс тоже не забыл принести, в ложку.

– Попей, – сказала она и просунула ложку сквозь сжатые зубы.

Он не стал глотать, и ей ничего не оставалось, как стереть с его подбородка пролитый чай. Она предприняла еще одну попытку. Она не переставала ласково говорить с ним, звала его в этот мир.

– Ты должен попить хоть немного. Ты будешь жить, и твоему телу нужна жидкость. Выпей, Шедоу, за своего брата. Нилс рядом, он здесь, с тобой, и он волнуется за тебя. Пожалуйста, не уходи. Ты нужен ему.

Ничего. Он или не слышал, или не мог отреагировать. Если жара не будет, он сможет прожить какое-то время и без жидкости, но рано или поздно обезвоженный организм перестанет бороться с заразой. Он должен прийти в себя. Хотя бы для того, чтобы попить.

Она старалась не думать о худшем. Намочив салфетку, она стала осторожно обмывать его лицо. Ему бы тоже не мешало побриться, но щетина его была светлее, чем у брата. Один светлый, другой темный. И при всем внешнем различии братья, как догадывалась Амелия, были очень похожи.

Вздохнув, она встала и прошлась по комнате. Ей не сиделось на месте, и такими же беспокойными были ее мысли. Она поправила ковер на полу, картину на стене и заметила, что дверца шкафа слегка приоткрыта. Она попыталась закрыть ее, но что-то внутри мешало.

Ботинок. Очень большой ботинок, и еще такой же ему в пару.

Шедоу был крупным мужчиной, но эта обувь могла принадлежать только великану. И подошвы были слишком толстыми. В них человек казался бы выше на несколько дюймов. Настоящим великаном. Которому впору было бы и черное пальто, которое тоже висело в шкафу.

Что еще? Ах, парик и... борода! Из тех, что надевают актеры, гримируясь к выступлению.

Она все уже давно поняла, просто не хотела думать об этом.

«Я – человек на дороге, в темноте под дождем».

Нилс сам сказал это, и так оно и было, но оказался он там не случайно. Все было тщательно спланировано. Он втерся в доверие к ее семье, заставил их почувствовать себя перед ним в долгу, и все для того, чтобы исполнить то, что, как он считал, он должен был исполнить.

Она не была дурой. Она знала, что сейчас все было не так, как тогда. Взгляд ее скользнул по лежащему на кровати мужчине. Когда он очнется и начнет говорить, что он скажет?

Она доверяла своей интуиции. Иного выбора у нее не было. Ей не нужны были доказательства непричастности близких к взрыву на «Отважном». Она просто знала, что они не способны на такую низость, и все.

Все те мужчины, что с детства окружали ее, включая отца и братьев, готовы были защищать свою страну любой ценой. Нет, не любой. Слишком развито в них было чувство чести и достоинства, чтобы во имя даже самой высокой цели убить невинных.

И Нилс разделял ее взгляды, пока не обнаружил акоранский нож, едва не пробивший сердце брата.

Должно существовать какое-то объяснение всему этому. Хоули много раз бывал в их лондонской резиденции. Он мог найти там нож и украсть его. Шедоу подтвердит ее догадку, когда очнется. Разве нет?

Голова ее болела. Она опустилась на стул и стала думать, как ей быть. То, что Шедоу не хотел приходить в себя, казалось странным. Кровотечение удалось остановить, избежать инфицирования раны, и признаков болевого шока тоже не было. Отодвинув покрывало, она склонила голову к груди Шедоу и прислушалась к его дыханию. Ей показалось, что дышит он глубже, чем раньше. Прижав ухо к другой стороне груди, она убедилась в том, что звук такой же. Слава Богу. Если бы нож задел легкое, шансов на выздоровление было бы куда меньше.

Она снова попыталась дать ему чаю, и вновь безуспешно. Не желая сдаваться, она нежно заговорила с ним, объясняя, кто она такая и зачем находится здесь.

– Твой брат упрямец. Он отослал меня прочь, но я его переупрямила. Я не дам тебе уйти. Ты слишком молод, чтобы покидать этот мир, и уж точно ты не можешь уйти из этого мира из-за акоранского ножа. Где ты был, Шедоу? Что с тобой случилось?

Ей показалось, что он зашевелился, но движение было почти незаметным, ей могло и показаться. Она замерла, глядя на раненого, потом снова начала расспросы:

– Ты ведь следил за Хоули, верно? Пытался разузнать, что у него на уме? Была между вами борьба, или тебя обманули?

Ей показалось, что мышцы его предплечья, на котором лежала ее ладонь, немного напряглись. Она затаила дыхание, моля Бога дать ей больше терпения.

– Как ты добрался домой? Это было трудно? Ты ведь сильный, Шедоу. Так будь и сейчас сильным. Не уходи. Возвращайся.

Ничего. Никаких признаков того, что он ее слышал. Или... Разве не дрогнули его губы, после того как она сказала «возвращайся»?

– Возвращайся, – повторила она и была вознаграждена – он слабо пожал ее руку.

Ошарашенная, она чуть отстранилась, но не прерывала установившийся контакт. Взяв его руку в свои, она пожала ее.

– Возвращайся, Шедоу. Не останавливайся. Послушай меня. Нам надо, чтобы ты пришел в себя. Нилс этого хочет. Он должен услышать то, что ты скажешь. Ты должен сказать ему...

Она осеклась на полуслове, почувствовав, как дернулась рука Шедоу. Словно его передернуло от боли. Она уже испугалась, что сама причинила ему эту боль. Но этот страх был ничто по сравнению с тем ужасом, что она испытала, когда он внезапно выкрикнул:

– Акоранцы! Нилс, акоранцы! Будь осторожен... Не допусти...

И тут больной закашлялся. Приступ кашля быстро прошел, но после него голос больного звучал еле слышно. И все же она сумела расслышать слова. Они были все те же.

– Акоранцы, Нилс, акоранцы.

Этого просто не могло быть. Это было невозможно. Не может быть, чтобы Шедоу пытался предупредить брата о том, что надо остерегаться членов ее семьи. Не может быть, чтобы он хотел сказать, что на них лежит ответственность за нападение на него.

И все же любой, кто услышал бы эти слова, именно так все и понял бы.

И Нилс в том числе.

Она могла бы оставить его в неведении, не сказать ему ничего и молиться о том, чтобы, когда Шедоу заговорит вновь, обвинение было снято. Она могла бы так поступить.

Нет, не могла.

Чувство чести и любовь к Нилсу взывали к тому поступку, который был единственно правильным в этой ситуации. Ей показалось, что ее окатили ледяной водой. Все внутри ее сковало холодом. Она осторожно опустила на простыню руку Шедоу и встала. Медленно, преодолевая мучительный страх, она пошла к двери. Чтобы найти Нилса и сказать ему.

Но ей не пришлось выходить из комнаты. Он стоял в дверях. Она и не слышала, когда он успел войти.