Тем временем практика моя расширялась, в ней появлялись разные истории, некоторые из них достойны отдельного исследования, и я, возможно, когда-нибудь опубликую его. Было все: часто люди читались как открытые книги, но бывало и так, что я попадал в серьезный тупик, который был прежде всего связан с дилеммой: имею ли я моральное право говорить правду, если мои ощущения были не самыми хорошими, имею ли я право лишать людей надежды?

Однажды ко мне пришла женщина. Невозвратную потерю я слышу за версту, но стараюсь даже не думать об этом и ничего не говорить в надежде, что я ошибаюсь. Но здесь ошибиться было невозможно — событие уже произошло. Женщина сказала, что ее привел ко мне один вопрос, касающийся ее сына, и хотела было достать фотографию, но я ее остановил: «Подождите, пока мне нужны только его имя и дата рождения». Бензиновое пятно крутилось, я опять отматывал время, и черно-белый рентгеновский снимок, возникший у меня в голове, не оставлял никаких сомнений. Я увидел негативное изображение человека, лежащего на спине, руки его были сложены на груди. Несколько поодаль лежал точно такой же, но его я видел не так четко. Я открыл глаза. Он похоронен.

— Подождите, я сейчас налью себе стакан воды.

Проходя мимо женщины, я услышал слова, их произнесла не она, они прозвучали сами в моей голове: «Пенза». Я остановился.

— Это случилось в Пензе?

Женщина кивнула:

— Да, там. На трассе. Лобовое столкновение. — Женщина достала фотографию молодого человека. — Это мой сын. Он был у вас.

Я посмотрел на снимок. Да, был. Я сразу вспомнил этого симпатичного парня. Он приходил ко мне по вопросам карьеры. Я принес воды себе и посетительнице. Она сделала глоток и начала рассказывать:

— Он приехал домой на Новый год, и десять дней мы были вместе, а на одиннадцатый день он стал собираться в Москву. Отец и я стали его уговаривать, чтобы он остался. «Да что вы все меня останавливаете? Вот у Литвина был — он мне тоже сказал, чтобы в январе из дома ни ногой».

— Да, я ему так и сказал. Сиди дома и ни шагу за порог. В январе ты — мишень. То, что может прилететь в тебя, прилетит, но лучше отсидеться, потому что мирозданию иногда все равно — кирпич прилетит или снежок.

— Он не послушался. Он поехал вместе с другом. Так они и лежат теперь рядышком.

Я смотрел в глаза убитой горем женщине. Я его предупредил. Я сказал, что этот январь — самый опасный за всю его жизнь. Но, вероятно, сверху виднее, когда ему было суждено уйти. Она пришла ко мне с просьбой помочь с ним поговорить.

— Поскольку вы его предупреждали и он сам мне про вас рассказал, может быть, вы можете как-то связаться с ним? Я так хочу с ним поговорить.

Как я ее понимал, но отозваться на ее просьбу не смог.

— Я не знаю, возможно, я бы и смог каким-то образом связаться с вашим сыном, но то, что этого делать нельзя, я знаю. И знаю не из каких-то инструкций, а исключительно исходя из своей интуиции, которая говорит мне: не лезь туда, не твое, не время.

Я уже неоднократно задавался вопросом о предупреждении тех или иных печальных событий. Я исходил из того что если мироздание дает мне знак, стало быть, есть возможность им воспользоваться и предупредить. И в каких-то ситуациях те, кто получил от меня информацию, благоприятно избежали неудач. Но, видимо, я был еще недостаточно подготовлен к работе со знаками, потому что событие, к которому я подошел, дало мне понять крайнюю необходимость моей работы не только для меня, но и для огромного количества людей.

Я возвращался с Урала в Москву. Мой самолет приземлился в Домодедово. Все как обычно: я вышел из самолета и не спеша направился к «Аэроэкспрессу». На выходе из аэропорта я поскользнулся и упал. Возможно, для кого-то это ничего не значащий факт, но я, много лет отдав спорту, научился падать правильно, на рефлексах, а здесь рефлексы меня вдруг подвели — я очень сильно ударился рукой об асфальт.

Удар был такой силы, что от боли на какое-то мгновение потемнело в глазах! Из этого состояния меня вывел заботливый голос таксиста, он подхватил меня со словами «куда едем?». Вот это его профессиональное «куда едем?» и вернуло меня в реальность. Я смеялся сквозь слезы, ну надо же, другой бы спросил, как я себя чувствую, все ли в порядке, а этот с ходу «куда едем?». Ну что ж, домой едем.

Домой я приехал, уже практически не чувствуя левой руки. С большим трудом я снял с себя костюм, а вот рукав у сорочки снять было просто невозможно. Кое-как освободив руку, я увидел, что она просто черная — от плеча и до запястья один сплошной иссиня-черный синяк. Вот это гематома! Я прикинул, сколько понадобится времени на восстановление. Попросил Алену принести пакеты со льдом. Обложив руку ледяными пакетами, я думал о том, как некстати все это. Судя по боли, цвету кожи и отеку, говорящему о разрыве крупных сосудов, я не исключал перелом.

— Давай в травмопункт? Или «скорую» вызовем? — Алена была очень испугана. — Болит?

— Нет, абсолютно не болит, просто ноет.

Часа через полтора лед растаял, я решил поменять пакеты. Сняв повязку, я увидел, что рука уже не такая черная, появился желтый оттенок. Мне, сотни раз видевшему весь процесс изменения окраски кожных покровов при травмах, это показалось забавным. Я не сказал Алене, а сам подумал, что как-то необычно быстро регенерация проходит. Выпив болеутоляющие таблетки, я кое-как разместился на кровати и уснул.

Утром я проснулся и, только глядя на повязку, вспомнил о вчерашнем происшествии. Аккуратно пошевелив рукой и не почувствовав при этом никакой боли, я снял эластичный бинт с руки. Рука была обычной: ни синяка, ни царапинки. Я ощупывал свою руку, пытаясь определить локализацию ушиба, но ничего не обнаружил.

«Алена, а рука-то не болит, как будто совсем ничего и не было. Странно все это». И мне бы уже в этот момент начать отслеживать все знаки! И падение на ровном месте, и неспособность адекватно среагировать на это падение, и громадная гематома, которая за ночь исчезла. Но что-то постоянно уводило меня в сторону от этой аналитики.

На третий день после происшествия мне позвонил старший сын, Евгений. «Папа, я сегодня сон не очень хороший видел. В Домодедово теракт. Парень с криком „Аллах акбар“ взорвался». Я не помню, что именно меня отвлекло, но я опять пропустил эту информацию мимо ушей. А спустя месяц в транзитной зоне аэропорта «Домодедово» террорист-смертник подорвал себя и пассажиров.

Я сидел и складывал факты. Я не мог себе этого простить. Мироздание бросило меня на домодедовский асфальт, ушибленная рука необычно быстро восстановилась, Евгению приснился сон. Ну сопоставь ты все, ну просто сопоставь и сделай вывод! Он же был настолько очевиден! Я не могу сказать, что все было переопределено — если бы это было предопределено, я бы ничего не знал. А меня тыкали носом в знаки, они не просто были на уровне интуиции, меня практически били ими по голове и, как бы понимая, что до меня не доходит, дали три указателя на трагедию, и третий был самым понятным и самым ясным! Это был жестокий урок. Я не забуду его до конца дней своих. Возможность у меня была. Была, но я ею не воспользовался.