Забег на полтора месяца закончился. В полк приехал начальник медицинской службы дивизии. Серьезный полковник, прослуживший во всех военных округах, имеющий колоссальный медицинский опыт и авторитет человека, находящегося на своем месте. Он спросил меня, где бы я хотел служить. В армии часто спрашивают мнение бойцов, не потому, что к нему будут прислушиваться, а потому, что есть такая установка. Попытка создать иллюзию партнерства, но чаще такие вопросы не более чем проформа. Меня всегда умиляла фраза проверяющих, обращенная к личному составу. Перед всем строем, перед командирами:

– Жалобы, просьбы, заявления есть?

– Никак нет, – звучало практически в 100 процентах случаев.

Но сейчас передо мной сидел человек, чей вопрос был вызван не служебными обязанностями, а желанием создать хотя бы минимальные условия для хорошей службы. Мне очень не хватало общения с моими родителями и друзьями, и я попросил направить меня как можно западней от Хабаровска – чтобы письма шли быстрее. И он пошел мне навстречу, отправив меня в Читу. Это с точки зрения жителя европейской части нашей страны Чита и Хабаровск – рядом, а на самом деле это двое суток на поезде.

И вот я прибыл в Читу в качестве фельдшера полкового медпункта. Мне было легко служить. Все-таки папа 25 лет отдал этой деятельности и объяснил, что принцип службы не зависит от места. Все было одинаковым – разница только в климате. Чита мне понравилась тем, что похожа на мой родной Троицк. Те же кварталы ровно по двести метров, все параллельно и перпендикулярно, огромное озеро Кенон и живописные сопки на горизонте. Дело было летом, а лето, оно и в Чите – лето! Начальник медслужбы устроил мне опрос по медицинским знаниям, спросил о моем опыте работы и сказал, что первый год я буду здесь, в областном центре, а на второй отправлюсь на восток, в отдаленное подразделение, где до ближайшего госпиталя или лазарета 200 километров, не более, так что давай, мол, учись.

И я стал служить. Я был единственным фельдшером срочной службы и потому практически не вылезал из дежурств по медпункту. Я помню, что в феврале у меня было 24 суточных дежурства. Не всегда они были сложными, но солдаты есть солдаты – большинство из них с детским любопытством и поэтому с травматизмом. Я учился у нашего полкового стоматолога удалять и пломбировать зубы, у хирурга в госпитале – вправлять выбитые нижние челюсти, бороться с грибком стоп и кровавыми мозолями, стрептодермией и прочими заболеваниями, характерными для армии тех лет. Год пролетел незаметно. Служил я хорошо, и мне дали отпуск. Я полетел самолетом, дабы сэкономить драгоценные дни и побыть дома как можно дольше. Рано утром 20-го июля я постучал в дверь своего дома. Я никого не предупреждал, и когда постучал в дверь радости моих родителей не было предела! Мне очень повезло, как раз начиналась Олимпиада, и у меня была возможность ее увидеть по новому цветному телевизору, который специально к этому событию купили мои родители.

25 июля 1980 года мне исполнилось двадцать лет. Мои друзья и родня собрались в нашем доме, все в приподнятом настроении, но дальнейшие события этого дня огорчили меня надолго. В этот день умер Владимир Семенович Высоцкий. Впервые его песни я услышал в семилетнем возрасте. Был август, середина месяца, День авиации. Мой город – авиационный. Там всегда был военный аэродром, и сейчас есть авиационно-технический колледж, так что День Авиации – это профессиональный праздник для множества моих земляков и друзей. Я тоже был на этом празднике. Было очень весело, желающих катали над городом на АН-2, военные истребители МИГ-15 крутили в небе фигуры высшего пилотажа, а парашютисты с огромной высоты попадали точно в центр креста из белой ткани, выложенный в ковыльной степи. Тогда вокруг города еще оставались участки реликтовых ковылей, и однажды я даже видел дрофу, птицу, которую сейчас на моей родине уже не встретишь. Все это веселье сопровождалось какими-то странными хриплыми песнями, которые доносились то от одной, то от другой компании отдыхающих. Я подошел и начал слушать. Мне было мало лет, но мороз по коже в летний зной пробрал меня до самых косточек. Этот голос и смысл завораживал. Я его понимал! А он понимал меня. Он пел для меня, он хрипел для меня, а не для этих теток и дядек, радующихся солнечному дню, арбузам, газировке и пиву. Он пел для меня. Парень, владелец магнитофона, был серьезен и внимателен. Он пел и для него. Я понял по лицу этого молодого человека, что он тоже забыл, где он. Он внимал, а я постеснялся спросить, кто поет. Подождал, песня закончилась – и парень сам повернулся ко мне.

– Нравится?

– Да, – сказал я, – здорово!

– Это Высоцкий!

И вот он умер, и прямо в мой день рождения! Ох, как же мне было нехорошо от того, что он больше ничего для нас не напишет. Я не думал о своем эгоизме, ведь его песни не для услады – его песни для мысли, это инструмент, это способ выжить, это способ научиться любить и ненавидеть. И вот нет учителя. Нет человека, ради слов которого я когда-то взял в руки гитару. И это все в мой день рождения. Да уж, подарок от мироздания не из лучших, но, возможно, и это знак. Я опять вспомнил бабушку и ее слова о причинах и следствиях. Нет. Он для меня не кумир, нет. Но он Учитель с большой буквы и таким останется для меня навсегда. Отношение человека к творчеству Высоцкого для меня – один из индикаторов личности. Наличия личности или отсутствия таковой. При условии, конечно, что человек знает и слушал песни Владимира Семеновича.