Немного больше чем через сутки после встречи с неизвестным судном, как раз в тот момент, когда все было так тихо и спокойно и менее всего чего-то ожидали, случилось именно то, что надолго и резко изменило жизнь на «Юге».

Был исход четвертого часа утра. На судне было еще по-ночному тихо, и только изредка в тишине слышно было, как в кочегарке звякали то закрываемые, то открываемые дверцы топок котлов или лязгали лопаты о железные плиты в кочегарке.

Третья вахта, ожидая «склянок», стояла у левого борта, позевывала после сна и курила, сплевывая за борт. На мостике глухо и размеренно топали ступни вахтенного помощника. Было такое состояние, когда находящиеся на палубе люди менее всего думали о том, где они находятся, а еще менее о том, чтобы ожидать чего-нибудь извне. Так было сонно и предутренне тихо на палубе.

И вдруг в этой тишине, хотя глухо и очень отдаленно, раздался ясно услышанный всеми гул не то взрыва, не то пушечного выстрела. Из стоявших на палубе людей не оказалось, как после выяснилось, ни одного человека, не слышавшего этого короткого и глухого гула.

— Ты слышал?

— Вы слышите? — сразу же раздались негромкие и тревожные возгласы среди стоящих у борта людей.

— Где это?

— Как будто справа…

Люди от левого борта немедленно перебежали к правому.

Вахтенный помощник тоже, вероятно, услыхал этот гул, потому что сейчас же прозвонил в машину «стоп», и машина стала.

Дальше слышно было, как вахтенный матрос стучал в дверь каюты капитана.

От того, что машина остановила свое движение, на судне стало тихо, как в гробу. Легкий стук и звук человеческого голоса казались неестественно четкими и ненормальными в этой тишине. Чуть слышно хлюпалась сонная вода у борта корабля. Немая темень стлалась над безмолвным простором океана. Беззвучное усыпанное яркими звездами небо высоко висело над океаном.

Стараясь не только не говорить, а даже не дышать громко, мы ждали. И вдруг дождались.

Вправо от нашего курса, почти на траверсе, опять раздался одиночный, подобный орудийному, гул, и вновь наступила тишина, но ненадолго.

С мостика после ясно услышанного всеми гула раздался вдруг оклик капитана:

— На палубе?

— Есть на палубе! — откликнулся старшина третьей вахты.

— Вы слышали гул выстрела или разрыва?

— Да, слышали!

— С какой стороны вы его слышали?

— Прямо против нас с правой стороны!

— Так и есть… Правильно, значит, — уже негромко заговорил на мостике капитан к вахтенному помощнику.

Не прошло после этого и минуты, как с бака раздался пугливый выкрик до сих пор не подававшего признаков жизни впередсмотрящего:

— Огонь справа!

И в тот же момент мы уже увидели огонь, но не огонь далеко идущего судна, а огонь далеко начинающегося пожара в море.

Самого настоящего огня не видно было, заметно было очень далекое красноватое зарево с ничтожным пока радиусом освещения. Казалось, что где-то далеко за горизонтом только разгорается куль сырой соломы.

Было ясно, что в пустынном океане за тысячи миль от берегов случилась какая-то катастрофа, разыгрывается какая-то страшная драма.

На баке начали бить склянки. Третья вахта пошла в кочегарку, а через пару минут ее сменила на палубе вторая и уже разбуженные кочегары первой вахты, матросы и машинисты.

Полуодетые люди тревожно толпились у правого борта, пугливо смотрели на далекий пожар и, как будто боясь быть услышанными, негромко расспрашивали друг у друга о том, что случилось.

На мостике стояли все помощники и капитан и так же, как и вся команда, негромко о чем-то совещались.

Пожар на горизонте еле заметно разгорался.

По международному морскому обычаю мы, завидев пожар в море, немедленно должны были идти на помощь горевшему судну и спасти если не само судно, то, во всяком случае, людей. Но вопреки этому обычаю, мы, как воры, стояли, притаившись в темноте, и не то ждали конца катастрофы, не то дальнейшего ее развития.

Если бы идя ночью мимо берега, мы видели пожар на берегу, то ни на минуту не обеспокоились бы тем, что там горит. На берегу может гореть разное: лес, завод, фабрика или село, но что бы ни горело, там никогда не грозит людям такая опасность от пожара, какая грозит на море.

В лучшем случае, спасшись с горящего судна даже на шлюпках, люди все равно не застрахованы от гибели, так как добраться на шлюпках до берега не всегда возможно, а с проходящего судна шлюпку в море заметить трудно.

В этот момент нам больше, чем кому бы то ни было, до жути была ясна та картина катастрофы, которая вершилась от нас в каких-нибудь восьми-десяти милях. Дай немедленно полный ход машине, и через какой-нибудь час мы были бы уже у горящего судна.

Причины пожаров на судах различны. Главные из них, конечно, неосторожное обращение с огнем, возгорание самовоспламеняющихся грузов, самозагорание угля в трюмах, замыкание тока и многие другие. Будь пожар в море в мирное время, мы на всех парах пошли бы на помощь не известному нам судну, не задумываясь о причинах пожара на нем. Но в данное время была война и хуже, чем пираты в старые времена, носился по океану «Эмден», топя все суда воюющих с Германией держав.

До начала пожара мы ясно слышали гул двух взрывов. Что это за взрывы?

Гул может быть от взрыва котлов на судне, от взрыва перевозимых снарядов и от взрыва бензина на наливном судне. Еще может быть гул от выстрелов из восьми или десятидюймовых орудий и разрывов их снарядов.

Если бы мы твердо знали, что случилось только первое, то не задумываясь пошли бы на помощь гибнущему судну, но мы этого не знали.

В нашем положении мы имели право предполагать разное, и, конечно, предполагали самое худшее, то есть то, что где-нибудь возле гибнущего судна кружит сам «Эмден», являющийся причиной его гибели.

Когда далеко на горизонте из желтоватого пятна пожара вдруг ярко вспыхнул огненный столб, мы дали полный ход машине и стали удирать подальше почти под прямым углом от нашего курса.

Позади нас полыхал далекий пожар, а влево розово рдел восток, предвещая скорый рассвет и день, открывающий наше присутствие. По приказанию капитана мы шли на всю силу машины: вместо обычных десяти, десяти с половиной миль в час шли одиннадцать три четверти и двенадцать. Ветрогонки работали на полный ход. Кочегары, обливаясь потом, почти беспрерывно ломали, подрезали и подбрасывали уголь в ненасытные топки как бы обезумевших от рева огня котлов. В машине от сверхнормального хода начали загораться подшипники. На них не щадя лили масло и воду.

Через три четверти часа напряженного хода зарево пожара позади нас то ли оттого, что мы отдалялись от него, то оттого, что оно начало само по себе убывать, заметно уменьшилось. Слева ясно обозначался рассвет. Позади нас тянулся длинный, в несколько километров, хвост из дыма, выброшенного трубой «Юга». Не сбавляя хода, мы шли на юг уже час и десять минут. Позади не видно было ни малейших признаков пожара уже не только с палубы, а даже с вант. Минут через пять-десять должно было взойти солнце, на палубе было уже совершенно светло.

Долго ли еще думали на мостике идти сверхнормальным ходом, мы, конечно, не знали. Почти вся команда, кроме занятых на вахте, была на палубе. Настроение у всех тревожно-приподнятое, но веселое. Все мысли и разговоры вертелись около того, что теперь, когда мы предположительно знаем, где «Эмден», дальнейший путь по океану нам уже не страшен. «Эмден» останется у нас как бы позади.

— Ну, теперь конец! Не дальше как дней через десять будем у Адена, — весело провозгласил один из молодых матросов.

— Да, все худшее осталось позади, — с ноткой одобрения в голосе поддакнул ему один из машинистов.

Пароход уходит от встречи с крейсером «Эмден».

Но в тот момент, когда машинист закончил свою фразу, весь корпус судна вдруг неимоверно вздрогнул, судорожно задергался, а в машинном отделении послышалось гулкое и невероятно торопливое бултыхание машины.

Только что весело болтавшие на палубе люди как бы оцепенели и вопрошающе глядели друг на друга.

— Что это? — с явным испугом в голосе спросил кто-то из команды. Но ему никто ничего не ответил. Как по уговору, с молчаливым тревожным недоумением в глазах все бросились к коридорам, ведущим к машине. На мостике также бегали и суетились, кто-то тоже сбегал по трапу с мостика на палубу.

Когда мы прибежали к дверям, ведущим с обоих коридоров в машину, и заглянули вниз в машинное отделение, то увидели, что машина неподвижно стоит, а внизу толпятся люди и слышны короткие, но резкие голоса.

Расталкивая людей, на верхнюю площадку в машинном отделении протиснулся второй помощник и, не спускаясь вниз, крикнул:

— Андрей Романович! Что там у вас случилось?

— Что случилось? А случилось самое худшее, — сердито ответил старший механик.

— Поломка какая-нибудь?

— Да! В дейдвудной трубе сломался, по-видимому, вал!

— Что вы?! — с неподдельным испугом и с ударением на «вы» воскликнул помощник и на некоторое время умолк.

Мы тоже молчали. В машине стало тихо, было слышно, как внизу говорил через рупор на мостик второй механик:

— …Да, иного объяснения быть не может. Когда остановится судно, нужно будет спустить шлюпку и осмотреть с кормы…

Дальнейший разговор второго механика перебил вдруг глухо и дробно хлопающий рев вырвавшегося из котлов пара. Из-за вынужденной и непредвиденной остановки машины накопившийся излишек пара в котлах подорвал предохранительные клапаны на котлах и, грозно сотрясая все вокруг, рвался сквозь специальную трубу к небу. Заглушая голоса и звуки, почти минуту грохотал вырывающийся на простор пар.

Оставив на мостике третьего помощника, в машину спустились капитан и старший помощник. После краткого совещания в машине решено было осторожно провернуть ее передним и задним ходом. Пущенная на малый ход, она легко и без натуги давала не меньше оборотов, чем при полном ходе с винтом.

Пройдя в самый конец тоннеля к той части вала, где он входит в дейдвудную трубу, комиссия из палубной и машинной администрации не обнаружила при вращающемся на полный ход вале никакого шума винта в воде за корпусом судна. Вращаясь на полный нормальный ход машины в 68 оборотов в минуту, вал издавал в тоннеле лишь слабый гул. За кормой в конце дейдвудной трубы, где обыкновенно в ходу мощно и гулко работал в воде четырехлопастный винт, было совершенно тихо. Чтобы окончательно убедиться в отсутствии винта, старший помощник с двумя механиками и матросами поехал на спущенной шлюпке посмотреть под корму уже неподвижно стоящего парохода.

Низко стоящее солнце посылало на воду уже редкие и косые свои лучи, и вода в океане казалась не прозрачно-синеватой, как при отвесных лучах солнца, а темно-голубой. На глубине семи метров увидеть отсутствие или наличие винта в воде было трудно.

Старший механик, не сходя со шлюпки, передал на палубу, чтобы машину пустили на 70 оборотов.

Когда машина дала ход, бывшие под кормой в шлюпке люди не заметили на воде ни малейшего движения. Дальше убеждаться в отсутствии винта не было надобности. Если бы потеря винта случилась на каком-нибудь обычном курсе, вопрос о том, что будет с нами, был бы, пожалуй, второстепенным. Через сутки-двое, самое большее — трое, нас могло бы на обычном курсе догнать или встретить какое-нибудь судно и если не взять на буксир, то, в крайнем случае, вызвать из ближайшего порта буксирное судно. Но в этой части океана мы могли надеяться только на счастливую случайность.

Даже учитывая создавшееся положение лишь поверхностно, мы не могли не задумываться над тем, что будет с нами, если мы проболтаемся в океане месяц. Мяса в холодильнике, овощей и прочей провизии у нас еще дней на десять. Муки — дней на пятнадцать. Было еще в подшкиперской мешков пять сухарей и две небольших бочки солонины, но в нашем положении это капля в море. Этих запасов, при нормальном ходе, для нас могло бы хватить от Сингапура и почти до Константинополя. Теперь эти запасы нужно было делить так, чтобы их хватило на неопределенное время. Как делить?

В кают-компании ввиду создавшегося положения шло какое-то совещание судовой администрации. Минут через двадцать на это совещание позвали нашего артельщика, повара и кока.

Через полчаса через вахтенного матроса передано было собраться всей команде на шканцах. Когда все были в сборе, к команде вышла вся судовая администрация.

Старший помощник с простыми цифрами в руках разъяснил нам, что при наличии тех продуктов, которые есть у нас, включая даже неприкосновенный запас солонины и сухарей, их хватит при нормальном потреблении дней на семнадцать. При половинной норме — дней на тридцать пять. Учитывая критичность положения, по приказу капитана, как заявил старший помощник, со следующего дня для всех людей без исключения будет введена половинная норма питания.

— Претензий никто не имеет? — по обычаю спросил старший помощник.

— Нет, никто, — безобидно загудела команда.

— Это правильно…

— Посидим немного и на пище святого Антония…

Команда начала расходиться. По дороге к кубрику люди гомонили:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Уходили от «Эмдена», а попали черту в лапы.

— А ты скажи, кто виноват в этом?

— Виновата, браток, война. Не знаешь разве: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат.

— Да, пожалуй.

— Разве мы лазили бы здесь, если бы не война?