Несколько вступительных замечаний. Это не историческое стратегическое исследование. Я не претендую на лавры историка или ученого, адепта храма науки. Это просто определенные мысли для прикладной аналитики. Но они имеют чрезвычайное прикладное значение, потому что мы имеем дело с Российской Федерацией; мы можем ее любить, не любить, хотеть или не хотеть к ней присоединиться, но это реальность, которую следует иметь в виду.

Для нас в этом исследовании не важно пытаться понять, как это произошло, или пытаться реконструировать события. Для нас важно, как это воспринимается российскими деятелями, теми, кто принимает и воплощает решения.

Я в определенном смысле сам считаю себя продуктом российской стратегической культуры, который прочувствовал на себе большое влияние этой культуры. Как и некоторые люди в этой аудитории, кто учился в российских вузах. Могу сказать, что эта версия имеет очень далекое отношение к реальным историческим событиям. Но она является догмой, и из нее исходят при оценке ситуации.

То, о чем я буду говорить, – это не какие-то железные законы истории. Это определенные тенденции, которые, скорее всего, повлияют – а может, и нет. Но, скорее всего, повлияют, потому что человек, и русский человек в том числе – существо ленивое, выдумывать что-то новое ему лень, и он будет брать то, что есть.

Что такое стратегия? По классическому пониманию это сочетание целей и средств. Большая стратегия – это стратегия на уровне государства, которая не ограничивается только военной темой, а и сочетается с экономической стратегией. То есть, стратегия достижения целей государства, как ее понимает правящий класс.

Стратегия формулируется людьми, живущими в определенном социуме. Культура, которая нами понимается как совокупность обычаев, задает условия для создания и реализации стратегии. Потому стратегию создают не в башнях из слоновой кости, а люди при реальном общении. Они закончили те или иные вузы, читают ту же литературу, смотрят фильмы, находятся под влиянием одних и тех же общественных мифов. Может, они более циничны, может, менее, но все они являются продуктами доминирующей в обществе культуры.

Начинается все, как это очень часто бывает в общественных исследованиях, с англичан. Жил-был этакий капитан британской армии Бэзил Лиддел-Гарт, который был ранен, после этого его уволили из армии как героя войны, и он решил стать журналистом. Он был очень талантливым человеком, и его военная колонка в «Таймс» в 1920-30 годах осуществляла главное влияние на формулировку внешней долгосрочной политики Великобритании в этот период. Он был едва ли не самым уважаемым и мощным политическим обозревателем в сфере безопасности тех времен. И в 1932 году он начал писать книгу – «Британский способ ведения войны» («British Way of Warfare»).

Само понятие стратегической культуры введено в 1974 году в докладе Rand Corporation, который написал Джек Синдер. В нем он анализировал советскую ядерную стратегию и стремился понять: какие, собственно, решения могут принимать советские генералы, советские руководители, – исходя из той информации, которая у него была.

Мы знаем, что СССР был очень закрытым образованием, и в Штатах пытались понять – как эти вот россияне думают. Для этого понимания и было введено понятие «стратегическая культура».

Развивал это понятие Сэмюэл Грейф, тоже американец, который определил, что стратегическая культура является контекстом формирования стратегии. Это не детерминант, но условие.

Традиционная британская стратегия – это была стратегия непрямого действия и морская стратегия, но в Первой мировой войне они вели классическую стратегию истощения. Что привело к огромным потерям и совершенно не соответствовало стратегической культуре Великобритании.

Вьетнам. Опять-таки, совершенно не присущая американской стратегии стратегия очень жесткого подавления партизанского движения, она не отвечала традиционным подходам к борьбе американцев с повстанцами, но такое было.

Дальнейшее развитие понятия сделал Альфред Джонсон в 1995 году, который дал такую формулировку: «Стратегическая культура – это культурные условия, ограничивающие стратегический выбор».

Он определил два уровня этой структуры – базовые предположения и оперативный уровень. Базовые предположения – это, собственно, видение мира, а оперативный уровень – это те приемы, которые используются другими обществами в ведении войн.

Механизмы формирования:

– институциональная память;

– образование. Если мы говорим о Российской Империи, это, прежде всего, Николаевская военная академия Генерального штаба, Училище правоведения, Лазаревский институт востоковедения, в меньшей степени – Московский, Петербургский и Киевский университеты, колторые формировали чиновничью и военную элиту того времени. Сейчас это военная академия Генштаба и МГИМО. Это два столпа в современном российском обществе, где исследуются и сохраняются традиционные подходы;

– книги. То есть, популярная культура. Я бы хотел обратить ваше внимание на такие, казалось бы, очень смешные две книги Андрея Митяева – «Книга будущих командиров» и «Книга будущих адмиралов». В них, собственно, заложено буквально манифестом, как русские – советские русские – думали о войне, и какие основные подходы здесь могут существовать. Очень серьезное влияние на стратегическую культуру современного поколения российских лидеров, безусловно, произвел Валентин Пикуль, не самый массовый имперский писатель и воспеватель КГБ Юлиан Семенов.

Российская стратегическая культура исторически основывается на очень мощном культе силы. Кто сильнее – тот и первый. Из чего это возникает? Из традиционной дилеммы безопасности. Если существуют различные силы, они должны каким-то образом находить баланс. Если мы повышаем военные расходы, то наш оппонент их также повышает. И если мы не будем повышать, то и оппонент не будет повышать, и это это лучшая ситуация, – но для этого должно быть доверие.

Доверие в международных отношениях и особенно доверие между соседями России и Россией никогда не существовало, поэтому Россия выбирала путь аннигиляции оппонентов, максимального увеличения вооруженных сил. И этим не только не повышала безопасность, а наоборот – уменьшала ее, и таким образом приближалась к еще более сильным оппонентам. Уничтожили Польшу – пришли в Австрию и Пруссию. Уничтожили Германию – пришли к англосаксонским территориям.

И собственно, эта дилемма безопасности и формулирует комплекс угрозы, который лучше всего был сформулирован товарищем Лениным в «Письме к американским рабочим»: «Мы – осажденная крепость, и весь пролетариат мера должен нам помочь».

Исходя из этого, в России возникает не экономическая необходимость – как это было в классических морских империях, британской или французской, а потребность на основе вот этой дилеммы безопасности. Мы должны захватить соседей, чтобы создать пояс безопасности; создав пояс безопасности, мы приблизились к более сильному противнику и должны идти дальше. Империя как ответ на угрозу. Это провоцирует незрелую внешнюю политику, которая основана не на поиске компромисса, а на силовом столкновении. Возможно, кроме петербургского периода – 1720-1917 годов, эти двести лет весьма специфические для российской истории.

Очень важная особенность российской стратегической культуры – это нечувствительность к потерям. Как это сформулировал Сталин – «бабы новых нарожают». Россия на протяжении своей истории, начиная с последних двухсот лет, обладала самым большим человеческим потенциалом на европейском стратегическом театре, и поэтому могла себе позволить такой подход.

Важный момент, который следует понимать: русские воспринимают мир как игру с нулевой суммой. Где мы проиграли – там они выиграли. И наоборот. Ситуация «выиграл – выиграл» ими не воспринимается.

Какие существуют средства? Жесткая сила, мягкая сила и структурная сила. И я отдельно определил еще одну составляющую, о которой мы поговорим далее.

Что очень интересно – за исключением петербургского и частично советского периода настоящая русская стратегия никогда не опиралась на писаные документы. Все, кто читал «Войну и мир» Толстого, помнят его плохо скрываемые издевательства над немцами, о стратегии Аустерлицкого сражения. Первая колонна марширует туда, марширует сюда, марширует туда… Все знают известные сталинские слова о том, что «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

То есть, советская стратегия относится к классу стратегий, которые «возникают» – появляются под влиянием обстоятельств и являются результатом ситуативных ответов на возникающие вопросы.

Российскую стратегическую культуру характеризует четкое понимание целей. В украинском случае мы очень четко видим, чего они от нас хотят. «Мы один народ». Что это значит? Мы должны быть одним государством, управляемым из Москвы. Ну, может быть, двумя государствами, но чтобы управление из Москвы. Все ясно, все понятно, никаких вопросов нет.

Достаточно четкое постоянство инструментов – мне не очень хотелось бы углубляться в историю, но последние двадцать лет в отношении «мятежных» стран применяют один и тот же набор инструментов. Начиная с Литвы 1990 года – «отключим газ», подрывная деятельность, русскоязычие и так далее. Постоянство инструментов – но при этом чрезвычайная гибкость в определении путей. Они меняют их на ходу. И здесь очень важно понимать – русские идут до тех пор, пока их пускают. Удается – идут. Как только встречают сопротивление – они достаточно гибко пытаются его обойти. Но только когда почувствовали, что это сопротивление настоящее.

Когда мы говорим о Российской империи и ее поведении на западных рубежах – в Украине, Беларуси и Польши, и поведении в Средней Азии – это принципиально разные поведения, происходящие из различных условий, различных подходов и т.д.. Если Россия выступает на тех территориях классической колониальной державой – если посмотреть поведение французов в арабских странах, то поведение русских в Ташкенте при губернаторе Кауфмане – это классическое поведение европейской колониальной империи 19 века.

А вот на территории бывшей Польской империи, Речи Посполитой – поведение принципиально иное. И это требует отдельных исследований.

С чем это связано? Это определенная спекуляция, но русская идентичность на протяжении последних 400-500 лет основывается на отличии от Запада. Все 19-20 века, когда в России существует общественная дискуссия на эти темы, – это дискуссия между «западникам» и «славянофилами». Соответственно, отношение к Западу и формирует подходы россиян на этом театре.

Можно выбрать четыре периода – от Ивана Третьего до Алексея Михайловича, от Петра Великого до Николая II, советский период и современный. Каждый из них характеризовался своими особыми условиями, но об этом можно говорить бесконечно.

Способы построения империи

Следует четко понимать, что построение империи для России – дело не государственное, а всенародное. Империя строилась и властью, и бизнесом, купцами, и подданными – казаками, беглыми людьми и так далее. Особенно – частная инициатива. Захват Сибири начинается с чего? Строгановы, Ермак. Все читали классическую книгу «Всеобщая история, обработанная Сатириконом». Где очень четко характеризуется захват Сибири, где Иван Грозный спрашивает – а почему Ермак сам к нему не приехал? «Ну так он же в ссылке».

Или история капитана Невельского, захватившего Амур и десятки тысяч квадратных километров территории в Китае. По собственной инициативе, его адмиралтейство разжаловало в рядовые матросы, а затем был этот известный анекдот, что Николай I его встретил у входа в Зимний дворец, провел по анфиладе комнат и в каждой приветствовал – поздравляю, мичман Невельский, поздравляю, лейтенант Невельский, и, наконец, до поздравления контр-адмиралом Невельского дошло. И сказал классическую имперскую фразу: «Где российский флаг был поднят, там он спускаться нэ должен».

Важный момент российской стратегической культуры – это подход глубокого проникновения. Задолго до Наполеона российские военные компании строились на блицкриге, попытке захвата столиц врага и диктовки ему своих условий. Поход на Стокгольм Петра, очень глубокое проникновение во время Семилетней войны – когда российские войска высаживались даже в Бельгии, корпус Суворова – в Италии, наступление на Париж в 1815-м… Базовая стратегия России в крупных войнах – это захват столиц, и из столицы они уже диктуют условия мира.

После создания такой огромной империи с некоторых пор главным беспокойством стал не только внешний враг, но и враг внутренний. Как говорили в российской армии – «враг унешний и враг унутренний». Так вот, «враг унутренний» становится предметом особого беспокойства, и ответом на это становится особая милитаризация общества.

Не только в ответ на внешних врагов, а прежде всего как ответ на внутренние проблемы. И именно поэтому создание Александром I Корпуса внутренней стражи – будущих внутренних войск Министерства внутренних дел, и именно поэтому – милитаризация полиции, и именно поэтому – корпус жандармов военный. В Советском Союзе это приобрело еще большие масштабы.

Очень важно то, что у русских, несмотря на известный с подачи маркиза де Кюстина тезис об их принципиальном положении на военную силу, – это так – но у русских на западном театре (на восточном ситуация принципиально отличается) впереди шли не военные, а шпионы. Войска приходили в самом конце, когда происходило разложение общества, против которого шла война.

Как именно шло разложение? Формирование сетей влияния, инфильтрация. Это можно рассматривать еще с 18 века, есть прекрасная монография российских авторов «Российско-польские отношения 1754-1770гг», где описывается, как именно они работали с польскими элитами. Как посол в Варшаве, выполняя фактически роль проконсула, покупал, помогал польским федерациям, способствовал распрям внутри польского общества.

С другой стороны, инфильтрация означает принципиальное разрушение институтов. Мы знаем, что как только 1792 году в Польше принимают конституцию третьего мая, Екатерина Великая пишет письмо прусскому королю, где говорит: вы знаете, что я не хотела окончательного уничтожения Польши, но если они создают сильные институты, восстанавливают сильное государство, то оно будет проблемой для наших интересов, и его надо загодя уничтожить. Об этом письме очень ярко и увлекательно говорил господин Саакашвили в своей ооновской речи. Она – как для таких речей – очень неглупа.

Очень серьезное построение так называемых клиентских государств и клиентских обществ. С чего начинаются клиентские государства? 15-16 века – построение Касимовского ханства. Это буферное государство между остатками Золотой Орды и Россией. Классика – это Крым, только не русский, а литовский. Польша 18 века также играла роль клиентской государства.

Особенно развился принцип клиентских государств во времена СССР. Вся Восточная Европа, весь Варшавский договор – это клиентские государства. Клиентское общество – это украинское общество времен казачества. Потому говорить о козаках как о собственно казацком гетманском государстве – достаточно сложно. Или казахи с 18-го века. Старший жуз – это классическое клиентское государство.

Два важных направления в русской истории, которые проходят через всю историю империи – это опора на непрямое правление и политика централизации и русификации. Есть очень много исследований на эту тему. КогдаРоссийская Империя достаточно успешно развивалась, она опиралась на непрямое правление – и договаривалась с местными элитами.

Но через несколько десятилетий это начинало очень сильно беспокоить имперский центр, и он прибегал к русификации. Особенно это заметно в 19 веке – это очень интересно, как тогдашние европейские идеи в русской интерпретации начинали обретать специфическую роль. Идея регулярного централизованного государства – европейского по своей сути, в русской интерпретации превращалось в русификацию…

Особенность 20 века – это еще и роль спецслужб в строительстве и развитии империи. Но это отдельная тема.

Значительная составляющая, характерная для советского времени и для современности – это особые связи с криминальным миром. Почему только в 20 веке? Русская аристократия – к ней можно относиться как угодно, но криминальным элементом она не болела. А вот большевики были классическим криминальным элементом, который сохранил свои связи в преступном мире.

Коминтерн впоследствии активно использовал криминальный мир. Построение уголовного мира в СССР, с его ворами в законе – это успешный пример социальной инженерии. О нынешних связях криминального мира с российским руководством свидетельствует хотя бы та кампания, которая началась после убийства деда Хасана, известного криминального авторитета. Собственно, ну что тут такого – убили да и убили. Но все ведущие российские газеты в течение недели рассказывали о том, какое это важное событие.

И еще один важный инструмент – развертывание советников.

Советники – не основной механизм обеспечения контроля над клиентскими государствами. Советники в армии, политические советники, советники спецслужб, экономические советники – всего четыре группы.

Россияне значительную часть своего успешного имперского развития осуществляли в ситуации слабости по сравнению со своим противником. И компенсировали эту слабость введением в заблуждение. Меня в этом смысле поразила стратегическая игра по России в Королевском колледже оборонных наук, где я учился год.

Российскую группу вела бывший руководитель департамента министерства обороны, которая двадцать лет занималась Россией. Свою вступительную речь она начала так: «Запомните навсегда: россияне любят врать». Собственно, они не любят врать, а таким образом компенсируют свою слабость. Классический пример – потемкинские деревни.

Отдельно следует сказать о стратегической дезинформации. Именно в России и СССР она была поставлена, вероятно, на высшую ступень. Надо вспомнить такие классические операции советской разведки 20-30 лет, как «Трест» и «Синдикат». Были искусственно созданы монархические организации в Москве, полностью контролируемые ГПУ, и эти организации очень серьезно финансировались английской разведкой. Благодаря им был схвачен Савинков – об этом можно говорить долго.

Интересный пример дезинформации – это операция «Прогресс», это 60-70-е годы, Восточная Европа, где советские разведчики-нелегалы выступали под видом западных журналистов, связывались с диссидентами – чешскими, польскими, и таким образом с одной стороны выявляли настоящих диссидентов, а с другой – руководили ими. Можно достаточно четко говорить, что в современной Украине есть достаточно много примеров таких же действий.

Структурная сила

Международные организации – можно говорить о двух основных поколениях этих организаций. Старое – это Варшавский договор. Новое – Договор о коллективной безопасности и Евразийский экономический союз, Таможенный союз и так далее. Это, собственно, механизм удержания этих клиентских государств.

Мягкая сила

Я бы оценил ее так – наличие какой-то сверхидеи, причем «руский мир» я назвал бы слабой сверхидеей, потому что православие – это вселенский проект, коммунизм – это вселенский проект, а «русский мир» – не глобальный. Особая роль идеологии – медиа, прежде всего, телевидения, рунета.

Экономическое измерение жесткой силы

Мы все знаем, что такое ясак – это налог, который уплачивался северными народами в виде меха, и торговля водкой. Даже с тех времен формировалось не средство обмена, а средство зависимости. С водкой это очень четко видно. Но и с современным энергетическим подходом России мы видим тот же механизм: поставляя энергоносители, они формируют зависимость целых стран. Очень интересно почитать дискуссии 1970-х – начала1980-х годов в США о советской инициативе «газ в обмен на трубы». Тогда консервативные американские и европейские исследователи говорили – это они формируют экономическую зависимость. Собственно, так и произошло. И сейчас это тоже основное российское оружие.

Торговля оружием – то же самое.

Современные особенности

Чекизм. Это первый пример в истории человечества, когда к власти в государстве пришли спецслужбы. Когда мы говорим, что Буш-старший был директором ЦРУ – он был политиком, которого назначили руководить ЦРУ. А примеров, когда 40-50 сотрудников госбезопасности работали в руководстве государством, в мире нет. Поэтому субкультуру восприятия мира, созданную чекистами, надо исследовать, и исследовать очень серьезно…

Что сразу приходит в голову, это оперативное и стратегическое мышление. Путин – прекрасный тактик, у него развито оперативное мышление, он умеет достигать цель. А вот вопросы определения целей, стратегия – здесь ноль. Его этому не учили. И российское руководство – у них стратегии не складываются.

Экономический детерминизм. Бабло побеждает зло. Думаю, это последствия марксистского воспитания, которое неправильно поняли, но оно так. Так называемый прагматизм и технократизм – как это любят называть.

Надо сказать, что мягкая сила является слабым звеном современной России. Потому что они до сих пор не могут создать какой-то привлекательной модели. И ситуация с Украиной об этом свидетельствует.

Последствия для Украины

Мы видим, что президент Путин и оппозиционер Навальный в отношении Украины отражают одну и ту же мысль, четко сформулированную Путиным на Валдае. «Мы – один народ, искусственно разделенный случайно возникшей границей».

Задача Украины в этой ситуации? Украине нужно заставить русских признать нашу независимость. Осознать, что мы – не один народ. Если они это поймут, мы сможем построить теплые, самые лучшие и дружеские отношения. Я лично являюсь большим сторонником именно таких отношений – но только после того, как они признают, что мы – отдельный народ.

Кому удалось такого добиться? Полякам. Странам Балтии и Финляндии. Когда поляки доказали свою реальную обособленность? В 1920 году, «чудо над Вислой». Когда это доказала Финляндия? В 1940 году, во время войны. Литовцы доказали это во время войны и в начале 1990-х – когда им отключали газ и т.д.. Опыт Балтии свидетельствует, что в современных условиях достичь этого можно без жесткого военного столкновения.

Хочется верить в светлое будущее.

В любом случае нас ждет очень жесткое столкновение. И это очень иронично, что, казалось бы, самый пророссийский президент выходит на самое жесткое столкновение с русскими. А это свидетельствует о том, что это не проблема президента или личностей – это объективная проблема двусторонних отношений, которая называется «Мы один народ».

Что нужно делать Украине в этой ситуации? Консенсус относительно того, что мы – не один народ, осознание цели и средств ее достижения.

Вопросы к Александру Литвиненко

Относительно уникальности чекизма – лучшим примером для сравнения является пост-хомейнистский Иран. Там сейчас после усиления института под названием Стражи исламской революции, которая на самом деле является не совсем армией, а спецслужбистской структурой – она пытается контролировать общество, проникает в различные институты, Хомейни с ней очень трудно.

Россия со своими проектами все больше напоминает Ближний Восток.

– Как Украина может утверждать свою отдельность? Что делать власти, обществу, деятелям культуры?

– Во-первых, чтобы быть отделенными, надо чувствовать себя отделенными. А для этого надо видеть, что мир не замыкается на Москву и на Россию. Надо массово учить английский язык. Смотреть ВВС вместо ОРТ – это дало бы уникальный прорыв в этом направлении. Надо строить нормальное государство. Нужны спецслужбы, армия. Не надо воспитывать государство на ненависти к России. Нам нужно понимать, что мы – не Россия. И все.

Если будет лидерская группа, если в руководстве государства будут люди, которые это понимают лично… Это на самом деле огромная психологическая проблема людей, которые не могут себя отделить от России, и поэтому вынуждены проводить политику, которая с их же точки зрения является антироссийской.

Частью своеобразия текущего момента является то, что часть украинской элиты чувствует эту обособленность так же, как угрозу. Не меньше, чем это чувствуют россияне. Хотя на самом деле вынуждены противостоять при этом России. Такой вот парадокс.

– Вы говорили об империи. Британской, французской. Наконец, они распались и стали нормальными государствами. Российская империя наполовину распалась в 1991 году, сейчас говорят, что она распадется снова, и тогда станет нормальной страной. Но вы говорили о пятисотлетии российской стратегической культуры, о формировании империи. Об особом видении внутренней и внешней политики. Вы верите, что даже после распада империи Россия станет нормальной страной в смыслах Запада?

– Процитирую неуважаемого человека, но который сказал очень правильную вещь – Глеба Павловского: «Бог вразумляет человека, когда бьет его, как воблу по подоконнику». Мы знаем пример очень серьезного изменения стратегической культуры в этом столетии – это Германия. Япония. Коренное, очень существенное изменение культуры. Это возможно, но требует очень серьезных внешних воздействий.

– У вас прозвучало утверждение о непрямом правлении и непрямых действиях. Совпадают ли эти понятия?

– Эти понятия связаны, но не одно и то же. Косвенные действия – это определенный способ видения мира. Косвенное правление возникает тогда, когда у нас нет ресурсов контролировать это напрямую. Дешевле договориться о чем-то с местными элитами. Нет ресурсов наступать напрямую.

– А не отделяла ли украинская стратегическая культура себя от Запада? Скажем, от Польши?

– Скажу так: когда мы себя жестко отделяем от Запада, у нас остаются два пути – на восток и на юг. Дорошенко и Богдан (иеются в виду гетьманы Украины Петр Дорошенко и Богдан Хмельницкий – Ред.). Насколько это продуктивно – судить трудно.

– Существует ли украинская стратегическая культура? Или она – копия российской?

– Что-то существует по факту, поскольку существует государство. Существенно ли оно отличается от России – сто процентов. Если смотреть по факту, то стратегия украинского государства на протяжении двадцати лет была стратегией государства слабого. И это достаточно сознательный выбор. Это принципиально иное по сравнению с россиянами. Хотя в России и Украине достаточно много носителей упрощенной российской стратегической культуры – потому что она является одним из самых совершенных образцов в мире. На ее основе была построена одна из крупнейших и самых успешных империй. Сейчас империя в упадке, но она знавала и очень хорошие времена. А это требовало не только силы, но и хорошей идеологии.

– Как может выглядеть жесткое столкновение с Россией?

Я думаю, до Олимпиады в Сочи ничего не будет. 23 февраля она заканчивается. Что-то они уже показали, как могут делать. Сейчас они будут искать какие-то подходы. Меня очень радует, что проявились совковые подходы. Будет театр. Я очень надеюсь, что до жестких сценариев дело не дойдет. Если посмотреть 14 лет правления Путина, он всегда останавливался. В Тбилиси он остановился. И на Тузле остановился. Если мы будем действовать правильно, страшного не произойдет. Здесь надежды на трезвость высшего российского руководства.

– Каково влияние криминалитета в российской стратегической культуре?

Если мы посмотрим на российские элиты, то увидим существенное влияние криминалитета – но не серьезного профессионального криминалитета, а так называемой шпаны. Бедных кварталов больших городов. Особенность российской стратегической культуры 20 века – это уникальный аспект, когда человек в детстве мог крутить корове хвост, а затем управлять государством.

Руководство от Сталина до современных лидеров – выходцы из низших слоев. И это накладывает очень серьезный отпечаток. И провоцирует неуверенность в себе, что проявляется в агрессивности в политике. Кто сейчас для них авторитет? США. Они их ненавидят, но с каким восторгом они рассказывают о возможностях США – прежде всего военных.

– Подобен ли нынешний конфликт тому, что был вокруг Тузлы? Традиционно Путин прибегал к личностной критике лидеров Украины. Кажется, на этот раз такого не было – переходов на личности, каких-то шуток…

– В данном случае Путин не опускается до критики. Он делает это символическими жестами. Опоздал на четыре часа – поехал на встречу с байкерами. Опоздал на полтора часа… Посмотрите на фото, как стоит Путин рядом с Януковичем. Он не считает Украину в лице ее президента равным себе настолько, чтобы его критиковать. Тузла – это другой конфликт. Это была разведка боем, проба пера. Они стремились развивать новые механизмы (воздействия – Ред.). А сейчас все по-серьезному.

– Не может ли в кратчайший срок осуществиться стратегическая трансформация России в связи с необходимостью кооптации новых образований на ее территории – Дагестан, Чечня, Восток, Север?

– Возможно все. Никто не знает, что будет завтра. Но если мы посмотрим на то, как трансформировались эти культуры в империи – при всей относительности исторических аналогий… Когда империя идет к упадку, трансформировать способ мысли сложнее. Она, собственно, и в упадке потому, что действуют жесткие шаблоны. Она работала триста лет. И для того, чтобы изменилась эта культура, нужно появление новых, очень сильных людей, которые заложат новые парадигмы. А это возможно лишь на подъеме. Я не думаю, что это будет. Кремль притягивает к себе людей, которые думают по-кремлевски. Кто не думает так – уходит.

– Есть ли опасность того, что верхушка начинает верить в свои мифы настолько, что когда они сталкнутся с реальностью, возникнет разрыв шаблона?

– Классический пример – тезис об «одном народе». Они, исходя из трудов Ильина или Николая Ульянова, других классиков, Шульгина – кого они читают об Украине, считают, что «Украинский туман рассеется и русское солнце взойдет». И они в это верят.

– Как может выглядеть применение российской военной мощи в отношении Украины – если ее рассматривать в грузинском контексте?

– Я не верю, что Путин примет такое решение. Но что они могут сделать, исходя из реальных возможностей? Колонн, идущих через хутор Михайловский, не будет, потому что таких колонн просто нет. Сил даже на захват Крыма нет – их надо как-то туда довезти. Кораблей не хватит, самолетов – тем более. Если что-то и будет, то оно будет очень ограничено.

Понимаете, мы все очень легко говорим о «военном вмешательстве». Но это очень сложно организовать. Российская армия – это не Советская армия в 1968 году, которая могла провести блестящую с военной точки зрения операцию по захвату Чехословакии. Я не говорю о политических и моральных аспектах, но с военной точки зрения это было блестяще: высадка 200 000 войск. Сейчас они сделать такое в принципе не могут. Ушел Сердюков, который был одним из лучших российских министров обороны, как это ни странно, – он начал ломать генеральскую мафию… Как проходят обучение – мы видим. Или как российская армия может помочь во время стихийного бедствия на Дальнем Востоке. Не потому, что они не хотят – они не могут…